Ознакомительная версия.
— Что?.. — Ирина села к столу, но к стакану не притронулась. Заторопилась вдруг, отсутствующе глядя мимо. — Вопрос мне кажется абсолютно ясным. Давайте коротко обменяемся мнениями, а после чая напишем все положенные документы. В том числе и определение о привлечении гражданина Ковальчука к уголовной ответственности. Если, конечно, вы продолжаете настаивать, Юрий Иванович.
В тоне ее слышалась такая злая мстительность, что Конопатов промолчал, соображая. Зато Егоркина энергично тряхнула головой:
— Поддерживаю. Никаких принципов у человека. Мужик называется.
— А если вернуться к сути?
— Это насчет Скулова, Юрий Иванович? Насчет Скулова я так думаю, что есть смягчающие обстоятельства. Но с другой стороны, убийство. Надо все учесть, то есть взвесить. Если бы не этот сердечный приступ…
Все замолчали, продолжая пить чай, думая то ли о чем-то своем, то ли о старом адвокате, то ли о судьбе Скулова, которую им предстояло решить.
— Так… — как бы про себя, но очень решительно сказала Ирина Андреевна. — Дело ясное, остается квалифицировать преступление. Вот этим и предлагаю заняться.
— Господи! — Егоркина всплеснула руками. — Да ведь убил же он, убил и сам не отрицает, что убил.
— Дело далеко не ясное, Ирина Андреевна, далеко, — вздохнул Юрий Иванович. — Дело очень даже непростое, и торопиться в нем — значит таких дров наломать, что самим себе всю жизнь не простим.
— У дела есть определенные сложности, — осторожно сказала Ирина Андреевна. — Но я не считаю его таким уж архисложным. Оно скорее спорное, чем сложное в юридическом смысле, Юрий Иванович.
— Вы убеждены? — Конопатов прошел к канцелярскому столу, покопался в «деле» Скулова, достал из подклеенного к нему конверта несколько фотографий. — Давайте сначала эти фото еще раз посмотрим, а? Как говорится, что застал следователь, но повнимательнее, чем во время заседания.
— Мертвяков боюсь кошмарно, — вздохнула Егоркина.
— Нет тут никаких мертвяков, Лида.
На фотографии был виден поваленный забор, рваные куски колючей проволоки, истоптанная, с вырванными и изломанными цветами клумба. Убитого Эдуарда Вешнева не было, но положение тела обрисовывала белая краска, нанесенная кистью на сырой осенней земле.
— Обратите внимание: убитый лежал на земле, а забор — на убитом. В «деле» еще схема имеется, там это отчетливо видно.
— Ну и что? — спросила Егоркина. — Какая разница?
— А такая, что Вешнев спрыгнул к Скулову на участок раньше, чем рухнул забор. Логично, Ирина Андреевна?
— И что же из этого вытекает?
— То, что вытекает, здесь не видать, — сказал Конопатов, разбирая снимки. — Вы не обратили внимания на одну деталь, а я эти фотографии три часа сквозь увеличительное стекло рассматривал. Вот! — Он положил снимок перед судьей. — Здесь другая точка съемки, и деталь видна отчетливо. Что это лежит, как по-вашему?
И на этой фотографии не оказалось убитого, а имелся только абрис его тела. Ракурс был иным: сбоку, чуть позади и справа от того места, где когда-то лежал Вешнев, валялось что-то вроде…
— Что это? — спросила Ирина Андреевна.
— А, разглядели! Это обрезок трубы, которым он проволоку рвал. Помните, свидетели говорили, что Вешнев первым спрыгнул на участок? Так он с этой трубой спрыгнул, Ирина Андреевна: ни один свидетель не признал, что эта труба принадлежит Скулову. Значит, она принадлежит Вешневу, и он с нею прыгнул с забора, и видите, куда она откатилась, когда он упал? Следователь попался молодой, факта этого не оценил, не исследовал, следственного эксперимента не провел, так что в «деле» мы соответствующего заключения не имеем. Но и без всякого заключения на основании показаний свидетелей и этого фото видно, что Эдуард Вешнев был вооружен.
— Вооружен? — тихо и как-то растерянно переспросила Ирина.
— Ничего тут не видно. — Егоркина несогласно помотала головой.
— Видно, Лида, видно: на анализе этих фотографий старик хотел строить защиту, да вот несчастье помешало. — Конопатов неожиданно усмехнулся. — Как затрублю, говорит, я в эту трубу, так все, говорит, и рухнет, вот так-то. Ну как, впечатляет снимочек?
— Версия, — важно вздохнула Егоркина.
— А почему же Скулов молчал, что Вешнев оказался на его участке вооруженным обрезком трубы? — недовольно спросила Голубова. — Это же принципиально меняет дело.
— Скулов умереть хочет, зачем ему говорить.
— Из-за выстрела в упор?
— Я сперва тоже думал, что из-за пусть случайного, но все же убийства, — сказал Юрий Иванович. — А потом понял, что не из-за Вешнева, а из-за цветов.
— Каких еще цветов, каких? — недовольно закричала Лида.
Ясное и простое дело начало на ее глазах усложняться, становиться каким-то двусмысленным и вроде бы уже и не «делом». Это выбивало из привычного всезнающего состояния, вселяло ненавистные сомнения, и Егоркина сердилась. А тут еще — цветы.
— Вот, дорогие женщины, клумба со всех сторон обснята, и все видно прекрасно. Нет на ней ни одного цветочка, ни единого. А где они и кто же их сорвал, какие с корнем, какие изломав? Сорвал их пострадавший Эдуард Вешнев, и находились они в его руках: на фото этого, понятно, нет, потому что «скорая» увезла Вешнева вместе с цветами.
Женщины молчали, осознавая предложенную им новую точку зрения как трагедию. И то, что эту точку зрения, эту принципиально новую версию убийства (им уже не хотелось даже про себя говорить «убийство», а хотелось — «несчастье») предложила не защита, а их же коллега, придавало ей особую убедительность. И все же настороженность, с которой исстари без всяких исключений встречается все новое, мешала, сердила и настораживала.
— Ну, чтоб из-за цветов, это вы загнули, — недовольно проворчала Лида.
— Анна Ефремова занималась выращиванием цветов не на продажу, хотя это и пытались навязать Скулову. Вспомните, в «деле» есть свидетельства специалистов ВДНХ: Ефремову, оказывается, знали как видного любителя-селекционера. И есть сведения — лист «дела» семьдесят шесть, — на которых не останавливался прокурор, но которые тоже хотел использовать наш старик: Скулов написал письмо на ВДНХ. В письме он сообщал о новом сорте поздних хризантем, названных им «Аня». В будущем году он намеревался представить хризантемы «Аня» на выставку, а тут, как говорится, «отцвели уж давно хризантемы в саду…». — Юрий Иванович виновато улыбнулся. — Прощения прошу. Глупо, конечно, романсы в суде распевать.
— Ну и зачем нам все это, зачем? — крикнула Лида, ощущая, что начинает жалеть Скулова, и считая эту жалость неправильной и даже опасной. — Он же молчит, этот Скулов, вот и разбирайтесь тут. А раз так, то надо одно иметь в виду: факты. Факты, как говорится, упрямая вещь, и они таковы, что Скулов взял да и всадил парню в живот заряд дроби.
— Всадил, — согласился Конопатов. — Вопрос, почему всадил?
— Не нам же это заново решать, не нам! — горячилась Егоркина. — Наше дело определить меру наказания, поскольку преступление доказано. Вот и все.
— И судья тоже так считает?
— Жаль, не вовремя он заболел, — вздохнула Ирина, имея в виду старого адвоката.
Она замолчала. Конопатов удивленно посмотрел на нее, обождал, не скажет ли чего-нибудь в добавление, осторожно кашлянул:
— Не возражаете, если попробую версию изложить? Во имя торжества справедливости?
Голубова промолчала, будто и не слышала его предложения. Но Егоркина тотчас же бурно закивала Конопатову, и заседатель приободрился.
— Для того чтобы понять, что именно заставило Скулова нажать на спусковой крючок, надо припомнить и то, что предшествовало трагедии, — обстоятельно начал он. — Первое — конечно же, смерть Анны Свиридовны Ефремовой, перевернувшая весь его мир: далее Скулов живет как бы по инерции, что ли, не для себя живет, а во имя ее памяти. Вспомните, он каждый день по два-три раза ходил на ее могилу, каждый день приносил цветы и сидел там часами: в «деле» есть показания работницы кладбища. И второе: за два дня до того проклятого вечера, когда Скулов находился на кладбище, неизвестными лицами была зверски убита его собака. Они методически в течение трех часов кидали в нее камнями, а она никуда не могла скрыться, потому что была привязана: это показала соседка. Три, говорит, часа собака криком кричала.
— А соседка не могла на крыльцо выйти, заорать не могла? — сердито перебила Лида.
— Взрослые, говорит, парни собаку убивали, а соседка одна в доме оказалась, тут не до того, чтоб орать. Когда Скулов вернулся, собака уже не дышала, и так это его потрясло, что он ночевал не дома, а у Митрофанова Григория Степановича, своего друга.
— Подбираетесь к смягчающим обстоятельствам? — понимающе улыбнулась Ирина. — От них до убийства… Не вижу ни связи, ни логики.
Она не принимала участия в разговоре, все время о чем-то напряженно размышляя, и внезапная улыбка ее была отсутствующей и вымученной. Юрий Иванович сбился, налил себе остывшего чая, отхлебнул. Сказал, помолчав:
Ознакомительная версия.
