А утром сёстры, сердечно распростившись с Жалиными, уехали в Тюмень к брату.
Автобус резво бежал по ровной асфальтовой дороге среди лесов и, заросших травой, полей, лишь изредка они колосились рожью, которая, словно рыжее море, ходила волнами от ветра. Лида вздыхала или вполголоса ругалась, что колхозы разорены, что люди уезжают из деревень, потому что там нет работы: «Вот и Сережка Дружников без работы в своей Раевке сидит, а Таиска так замуж и не вышла, сколь уж мужиков у неё было… Серёжка жениться хотел, даже дом построил на своем же дворе, а она не разрешила…» Так всю дорогу ехала и рассказывала новости - она была для Александры связующим звеном с родней, потому что та по-прежнему не поддерживала связь с тётушками и двоюродными братьями. Александра её почти не слушала, все думала, как встретятся с Виктором, ведь в сердце до сих пор обида, что с похоронами матери не помог, не бывал ни разу на её могиле, да ещё поверил россказням, что сожгла архив Павлы Фёдоровны. Александра злилась: ему никогда дела не было до матери, архив брату вообще ни к чему, а вот, гляди-ка, рассердился на сестру, поверив глупой бабе-пьянчужке. Постепенно злость уходила, потому что приходило понимание: родные вообще не знают, что за человек Александра - выросла вдали от них; не знают её дум, увлечений, не знают, как она живет и воспитывает сыновей. Когда же брат открыл дверь своей квартиры, злость на него улетучилась вообще: Виктор стоял перед ней маленький, худенький, очень похожий лицом на мать, в глазах его засветились слезы. Он так крепко стиснул сестру в объятиях, что та ойкнула: стал ростом брат мал, но сила все еще не иссякла в руках, не зря же полжизни провел на строительных лесах, возводя кирпичные стены. Он тут же пошел в магазин, принес водки - закуски было полно у сестёр.
Первую ночь Лида с Александрой решили провести у Виктора, вторую - у Тамары в «Тараскуле», куда собирались поехать вместе с Виктором. Двое их осталось в Тюменском «кусте»: Евдокия и Саша умерли, похоронена где-то в глухой деревне и младшая дочь Виктора, Татьяна. Ну а на третий - в обратный путь, потому что Лида, увидев бутылки в сумке Виктора, расстроилась, поняла, что брат напьется «в усмерть», и шепнула: «Уедем, а то терпеть не могу его, пьяного, ругается да плачет, ничего не понимает, и будет всю ночь колобродить по квартире». Александра согласилась, прикинув, что успеет за три дня проверить некоторые сведения в областной библиотеке: ее книга из простого бытописания рода Дружниковых переросла в большой исторический роман, Александра не могла исторические факты искажать, поэтому перепроверяла все по различным справочникам и энциклопедиям.
Первый день она сидела в библиотеке до закрытия, смотрела каталоги, подшивки старых газет, делала выписки из книг. По карте города и области определяла, где жили Ермолаевы, и перед глазами вставали картины тех далеких дней, она представляла, каким внешне выглядел Егор Корнилыч и его враг Курчаткин, какими была бабушка, Павлушка, Василёк и Заря с Розой… Потом решила погулять по городу.
Все повторялось, как когда-то в Костроме.
Вернулась к Виктору поздно и сразу поняла: Лида очень расстроена, да и понятно, чем. Вернее, кем. Виктор был пьян уж если не «в усмерть», то «в дым» - точно. Бродил по квартире, разговаривал сам с собой, с кем-то спорил и страшно скрипел зубами. Лида зашептала: «Чуть не уехала к Тамаре, да ведь ты ничего тут не знаешь, вот и осталась… Опять ночь не спать, не молодая же я без отдыха… Да курит без конца, как бы дом не поджег».
Александра ответила:
- Спи спокойно, я с ним посижу, лягу, как он уснет.
Виктор поглядел сурово:
- Явилась? Где была? Я уж хотел идти тебя искать, да Лидка не пустила.
Сестра кивком подтвердила его слова.
Александра обняла брата, ощутив руками острые лопатки, засмеялась:
- Спасибо, братик, но я ведь уже не маленькая, дорогу помню. Пойдем лучше на кухню, посидим, поговорим, а Лида пусть отдыхает.
Виктор позволил увести себя на кухню, которая хоть и прибранная Лидой, все равно выглядела неуютно: уже год, как умерла Дуся, и Виктор хозяйничал сам, как умел. Он даже «огород» развел на балконе - посадил пару помидор да одна плеть огурца вилась с правой стороны перил, в деревянном ящике рос лук. Брат с гордостью показал свой «огород» ещё утром, даже сводил на зады двора, где росла смородина и береза. Рассказывал, как ухаживал: рыхлил, поливал и «сад» и «огород» на балконе.
- Вить, ты чего это наклюкался, с какой радости?
- С какой, какой… С той, что вы приехали, мои сестрёночки милые, - и… заплакал горько, навзрыд.
Александра растерялась: она впервые увидела брата плачущим. Даже после похорон матери он пытался горланить песни - это получалось у него очень громко, но мотив любой песни был непонятен. Ох, как Александра тогда на него сердилась! А когда умер Гена, уже сама пела песни. Старшие - Роза, Зоя, Лида - ушли с поминок. А младшие, третье поколение, остались. И Александра с ними. Толик Насекин подал старенькую гитару Гены Александре и попросил спеть его любимые песни. И сказал: «Гена всех нас собрал вместе. Он любил петь, вот и потешим его душу песнями, так что, Щурёнок, запевай», - назвал он младшую двоюродную сестру детским прозвищем.
Виктор и Александра сидели на кухне, папиросный дым клубился под потолком - точь-в-точь как в квартире на Лесопильщиков в Тавде, Александра закашлялась и попросила Виктора курить меньше - он так разволновался, что прикуривал папиросы (сигареты не признавал) одна от другой, и пил водку стопку за стопкой. Он тряс головой, скрипел зубами, сверкал глазами, иной раз хватал сестру за руки железной хваткой, сжимая их до боли, и Александра с трудом освобождала руки. Разговор шел уже не первый час, время скатилось заполночь, а они все кричали друг на друга. Виктор матерился, Александра тоже была на грани срыва, но все же сдерживалась, не посылала брата подальше:
- Как ты смела сжечь мамкин архив? - ярился Виктор.
- Никто его не сжигал, кто тебе наплел? - не менее яро кричала сестра: она поняла - на брата сейчас надо наступать напористо, «резать» все его обвинения своими ответами, а главное - заставить его задуматься над тем, о чем он кричал. - И какое дело тебе до архива, он тебе на кой… нужен? - выдала, не удержалась. Виктор вытаращил глаза, изумленно смотрел на сестру, мол, ну и ну…
Александра поняла, что тактику выбрала верную, и пошла напролом, показывая, что «выходит» из себя, и под горячую руку может и «ломануть» брата по голове:
- Зачем тебе архив? В мусорку бросить, ты письмо из трех слов пишешь мне раз в год, а я журналист, подумай сам, как я могу уничтожить архив, который мне может пригодиться в работе, а?
Виктор долго курил, молчал, потом признался:
- Точно, тебе он нужнее. А ты, правда, не сжигала? - жалобно спросил и вновь закурил. И задумался.
- Конечно, сжигала, но лишь то, что нельзя было во дворе оставить - матрац, ерунду всякую. Ой, ну перестань дымить, Вить! - «сбавила обороты» Александра. Тот кивнул, затушил папиросу, и ударился в воспоминания о военном детстве, о том, как ходили с матерью по лесным дорогам из села село.
Мамка раз в обморок упала, а я ей ягод насобирал и дал поесть, она глаза и открыла. Я перепугался тогда, думал, вдруг умрет… - и опять взвинтился: - А зачем она разрешила деду портрет Максима сжечь? А? Зачем с ним жила?
- А зачем ты с Дусей жил?
- Я ее любил!
- Вот и мама любила.
- Да ведь пьяница он был! Как такого любить? - удивился брат.
- А ты сейчас - кто? - тихо спросила Александра брата.
- Я - пьяница? Ах ты… - брат заматерился.
- Замолчи, я никому не позволю себя унижать, даже родственникам, и маму никому в обиду не дам, - в душе поднималась уже настоящая злость. Она говорила тихо, почти шептала, желваки двигались по щекам, глаза прищурились, превратились в два острых лезвия, и Виктор замолчал, оторопев от изменившегося лица сестры.
Однако молчать он, видимо, не мог: воспоминания и вопросы теснились в его, затуманенной алкоголем, голове. И потому произнес:
- А ты знаешь, я его чуть не убил…
- Знаю. Тётки тебе, дураку, в уши напели, а ты и бросился убивать. А кого? Ладно - молодой бы мужик был, а то пожилой человек! А потом бы в тюрягу залетел! Из-за чего? Из-за своей несдержанности? Эх, балда ты, дубина стоеросовая… - и, перегнувшись через стол, дернула брата за прядь волос.
- А ведь, и правда - дубина… Как ты это хорошо сказала, как Генка, он же так говорил - дубина… А мамка, я вспоминаю ее, вот у меня платочек есть… Сейчас принесу, - он вскочил и хотел бежать в комнату.
- Не надо, не ходи: Лиду разбудишь, - остановила его Александра. - У меня тоже такой есть, и у Гены был тоже. Мама его вышила словами «Пусть всегда тебя хранит мое благословение». Так, да?
- Ага! Но я только пот иногда им утирал, этим платочком. Он как талисман для меня.
