— Ну, расскажите еще что-нибудь!..
Анарх глядел на нее долго и непонятно, потом, словно очнувшись, деловито говорил:
— Приготовили вы урок о кризисах?
Да, Анарх вел себя всегда деловито.
После занятий и вечернего чая, часов в пять, Наташа и Анарх отправлялись в лес делать бомбы. Заранее успокою читателя: взрывать они пока никого не собирались, бомб у них готовых тоже не было, они лишь учились их изготовлять. Неизвестно, кому в этом деле принадлежал почин: Наташе или Анарху, но можно с вероятностью предположить, что принадлежал он Анарху, как руководу и вождю Наташи, хотя, с другой стороны, и Наташа могла тут быть не беспричинна: недаром она увлекалась террором.
Они шли в лес делать бомбы. Анарх соблюдал все правила подпольного действия, несложные все-таки, впрочем. Шагал он осторожно, оглядывался, нет ли поблизости стражника или урядника, случайно бредущего крестьянина или ссыльного. Говорил Анарх мало, отрывисто, даже зловеще, иногда шепотом, вид имел таинственный, но таинственный умеренно, чтобы не навлечь излишних подозрений. Ему даже хотелось выглядеть беспечным, но важность дела, опасность предприятия, но склонность к подлинному постижению вселенной служили тому постоянной помехой. Наташа, если писать откровенно, была склонна к некоторым легкомысленным поступкам. Хорошо, например, отойти в сторону посмотреть, нет ли подберезовиков или белых грибов. Ее притягивала к себе поздняя земляника, манили кусты смородины, волновала поспевающая потом малина; любила она и полянику. Смотря по времени, в лесу всегда находилось что-нибудь привлекательное и съедобное. Но, взирая на преданное ответственному делу, почти аскетическое лицо Анарха, она умеряла в себе житейские склонности. Кроме Спиридоновой, она желала походить на Анарха. Больше всего ее покоряли его глаза. Они действительно запоминались. Они прятали и не могли спрятать человеческую печаль, их окаймляли красноватые, отнюдь не безобразные круги, точно Анарх недавно плакал и недавно у него высохли слезы. Подделываясь под настроение Анарха, Наташа с опасением спрашивала:
— Ночью был дождь, вы не думаете, что «там» отсыреют сера и уголь?
«Там» произносилось Наташей с особым ударением и значением, лишь ей и Анарху ведомым. Анарх сдержанно успокаивал Наташу:
— Я предпринял меры, отсыреть не может.
Они сходили с тропы, углубляясь в лесную чащобу. Кусты можжевельника, молодая поросль, сухостой цеплялись за одежду. Анарх отважно продирался к заветному месту. Ветви хлестали им в лица, корявые сучки грозились содрать кожу, в валежник проваливались ноги. Наташа еле поспевала за Анархом. Ей мешали рассыпавшиеся волосы, платье, каблуки ботинок. Она завидовала сапогам Анарха, но мужественно сносила невзгоды. Анарх не помогал ей, даже когда приходилось преодолевать канавы, он убеждал себя, будто Наташе нужно «закаляться», не решаясь признаться, что стесняется подать ей руку: он очень боялся походить на кавалера. Лес стоял глухой, скрывая небо, — нетронутый северный лес, верный хранитель дум и тайн Наташи и Анарха. Можно пожалеть, что к тем приснопамятным временам, как появились в лесу Наташа и Анарх, безвозвратно исчезли лешие, русалки и другая оклеветанная, по утверждению одного современного поэта, нежить. Она, не сомневаюсь, помогла бы им, Наташе и Анарху, в их черной и разрушительной магии, так как опыты Анарха, хотя и основывались на науке, но не лишены были и алхимии, и некоторого чародейства. Уверен также, что русалки, лешие, лесные гномы и чертяки наперекор аскету Анарху сплели бы Наташе венок из лучших цветов, росших на полянах, устроили бы в честь ее буйственный хоровод, чтобы согнать с ее лица отчаянную решимость и обреченность. Во всяком случае, они обнаружили бы большую снисходительность, чем Анарх. До какой слепоты не доводит одержимость! К чему, однако, делать невероятные и несовместимые с современным знанием предположения, к чему даже невинные упоминания, если им место только в хрестоматиях, где собраны образцы прошлой дикости? Оставим, откажемся от них, попросив у читателя снисхождения не по заслугам своим, коих нет, а единственно в силу его, читателя, добросердечности и готовности все претерпеть до конца.
Наташа и Анарх добирались до заветного места. Место это находилось под двумя смолистыми спокойными соснами-соседями. Под одной сосной хитро прятались, заваленные сверху сухими листьями, ветками, иглами, учебники по химии, узкие и длинные полоски бумаги с химическими рецептами и формулами, под другой сосной покоились консервные коробки, пузырьки с мутной и подозрительной жидкостью, белые, черные порошки, тертый уголь, селитра, сера, фосфор, колбочки, стеклянные и медные трубки. Содержалось все это в деревянных ящиках, вкопанных в землю. Наташа и Анарх извлекали содержимое из ящиков. Невежество и незнание химии не позволяют мне с уверенностью описать и оценить те упорные опыты, которые производились Анархом. Из позднейших признаний Наташи следует, что шагах в двадцати от заветного места разводился чуть приметный костер; именно на этом костре делались знаменитые и опасные опыты. Во время этих опытов Анарх превращал Наташу в простую прислужницу. Наташа подавала ему колбочки, реторты, порошки, жидкости, поддерживала огонь, справлялась в учебниках, в записках, и далеко не всегда посвящал ее Анархв свои изощренные и разнообразные изыскания. Искал же он простейшие и еще неведомые соединения элементов, чтобы бомбы можно было делать походя всякому, кому не лень. Иногда между Наташей и Анархом возникали распри. В распрях Анарх неизменно брал над Наташей верх.
— Вы индивидуалистка, — поучал он Наташу, нагревая синюю вонючую жидкость, глядя на трубку пристально и несколько опасаясь, не взорвется ли она от неизвестных причин. — Вы романтик, а революции нужны предвидения, массовые выступления. Отодвиньтесь.
— Я не против массовых выступлений, — оправдывалась Наташа, нисколько не отодвигаясь от опасной трубки, — но я люблю Гершуни, Каляева, Перовскую…
— Личное пристрастие, — отрезал Анарх. — Прошу вас, отодвиньтесь!
Наташа со страхом следила за синей жидкостью. Боялась она не за себя, а за Анарха: «Какой он отважный! Он похож на Кибальчича. Неужели взорвется эта гадость? Что будет тогда с Анархом?» Наташа жмурила глаза. Сказать Анарху, чтобы он остерегался, она не решалась, зная, что с его стороны готов сокрушительный отпор, но при всяком случае старалась взять у Анарха трубку или колбочку и держать их самой над огнем, даже прибегала для этого к хитростям. Притворяясь лентяйкой, она отказывалась ходить к соснам, подавать порошки и снадобья. Анарху приходилось это делать самому, и тогда волей-неволей он передавал трубки Наташе, и она держала их над огнем. Бесспорно, Анарх осуждал капризы Наташи, считая ее поведение отголоском буржуазной среды, воспитания и навыков. Он делал ей внушения. Наташа вздыхала, но колбочек не выпускала из рук. Так работали они в тишине и в небольших пререканиях. А кругом стоял лес, зрелый, июльский лес, в неистощимом зеленом убранстве и мягких сумраках.
Достигал ли Анарх положительных итогов, — судить не берусь. Работал он старательно, и к окончанию опытов руки его были изъедены кислотами, покрыты пятнами разных цветов и оттенков. Приходилось к тому же отгонять комаров, и пятна забирались на лицо, шею, искажая Анарха до неузнаваемости. Наташа не прочь была иногда рассмеяться, созерцая украшения на лице Анарха, но она ограничивалась лишь тем, что кусала губы, отворачивалась в сторону, либо глядела вверх, следя за легкой белкой. Сама Наташа более удачно, чем Анарх, избегала химических украшений, но и она нередко носила на своих пальцах следы опытов и трудов своего друга.
К вечеру, предварительно вымывшись с мылом в реке Кижмоле, Наташа и Анарх возвращались из леса. Анарх провожал Наташу до города, покидал ее у слободки и подавал руку лодочкой. Делал он это по двум соображениям: он конспирировал и хотел «закалить» Наташу; имелась еще одна причина: Анарх не любил попадаться вместе с Наташей на глаза ссыльным: они могли счесть его за ловеласа, могли даже бросить какую-нибудь двусмысленную шуточку. Этого Анарх терпеть не мог.
На четвертый месяц встреч, занятий, совместных опытов в жизнь Наташи и Анарха вмешался случай, отец многих неожиданных происшествий, случай маловажный, но, как это часто бывает, он-то именно и привел к стремительным осложнениям.
У однорукой хозяйки Анарха Анны Михайловны рос бычок, черный, со светлой звездочкой на лбу. Бычка чаще всего хозяйка держала прямо перед домом на травянистой лужайке. Однажды Анарх в предобеденное время, поджидая Наташу и выглядывая в открытое окно, увидел ее около дома вместе с Анной Михайловной. Хозяйка держала бычка на веревке, стараясь перетащить его на лужайку и там привязать его за кол. Бычок то упирался, то, задирая хвост, нагнув голову и подкидывая кверху задние ноги, бросался в стороны. Анна Михайловна еле справлялась с бычком. Иногда он с силой тащил ее за собой, и тогда хозяйка поругивала бычка:
