— Ну, счастливо. — Екатерина усмехнулась и пошла на берег, твердо ступая маленькими ногами в кирзовых сапогах. С берега оглянулась и помахала рукой. Степан лишь головой кивнул.
Затем на паром въехал «газик» с главным инженером, который невнимательно поинтересовался:
— Не скучаете здесь, Назанов?
— Да вроде бы нет, — ответил Степан, перекладывая рули самоходного парома и прислушиваясь к тому, как мягко идет блок по перекинутому через реку тросу.
— Завтра будем трелевщики перегонять, так вы сходни подготовьте.
— Они давно готовы, — посмотрел внимательно на молодого инженера Степан и пошел на нос парома поправить брус под тросом.
Перед обедом он осмотрел попробовал подвесной мотор, заправил бачок бензином. До железнодорожной станции путь был неблизкий — двадцать верст только в один конец, и Степан тщательно готовился к встрече Наташиной матери.
Река, теперь уже окончательно очистившаяся ото льда, катила свои воды к океану, вспениваясь на отмелях и закручиваясь в бурные водовороты на крутых излучинах. Была она теперь привычной и знакомой Степану: хорошая, работящая река, пригодная для мелкого судоходства и молевого сплава. Раньше и рыбалка хорошая была, да теперь кончилась…
Из школы Наташа пришла веселой, быстренько переменила платье на самостоятельно сшитый халатик и с удовольствием занялась хозяйством. Степан несколько внимательнее приглядывался к дочери и невольно радовался ее хорошему настроению.
— Па, ты видел, листья распустились? — сказала она мимоходом.
— Пора, — ответил Назанов. — Там, на комоде, посмотри, телеграмма пришла.
— От кого? — быстро спросила Наташа.
— Мать приезжает. Сегодня надо встречать.
Наташа на минуту задумалась, нахмурила брови и так стояла у стола, узкоплечая, невысокая и почему-то жалкая.
— Как ты думаешь, — тихо сказала она, — за мной?
— А то, — буркнул Степан и отвлекся к газете.
— И почему вы вместе не живете? — неожиданно грустно спросила она. Спросила, не требуя ответа, словно понимая, что так просто на это не ответить…
Степан и Наташа одиноко стояли на перроне маленькой железнодорожной станции, потонувшей в зарослях ракит, которые в изобилии росли по берегам многочисленных проток. Перрон был деревянный, высокий, а домик вокзала ютился внизу, у одной из проток. И там стояла их лодка с остывающим в прохладе ночного воздуха мотором. Назанов пять лет не видел Наташину мать и заметно волновался, но тщательно скрывал это от дочери. Невольно припомнился ему тот день, когда он провожал Марью Владимировну и шестилетнюю Наташу вот с этого же перрона. Провожал, как говорили в то время, на побывку в город, на месяц, не больше, а свидеться довелось только через несколько лет. Это воспоминание и все пережитое с того далекого дня так остро захватили его, что Степан невольно поморщился и тяжело зашагал по перрону.
Поезд остановился мягко, без рывков. Загадочно и маняще светились окна вагонов. На столиках стояли лампы с зелеными абажурами, и люди за стеклами в этом таинственном свете казались загадочными и неземными.
— Ну, Наташка, — заметил Степан, как распахнулись двери одного из тамбуров, — беги, встречай мать. Я здесь подожду.
Наташа, серьезная и молчаливая, в белом плаще и белых же высоких резиновых сапогах, отчего казалась совсем взрослой и самостоятельной, тихо пошла вдоль вагонов.
Степан видел, как мать торопливо обняла дочь, отстранилась, разглядывая ее, что-то сказала. А в это время поезд тронулся, лязгнули буфера, застонали разжимаемые воздухом тормозные колодки, и окна слились в одно сплошное сияние.
— Здравствуй, Степан Назарович, — поприветствовала Марья Владимировна, смутным пятном проступая из темноты сквозь многочисленные свертки и внушительных размеров баул. — Ты что же это Наташеньку разодел, как царскую невесту? Небось мы и сами в состоянии, зарабатываем оба хорошо, а при твоих-то доходах напрасно тратиться…
Степан насупился от этих слов и, забрав баул из рук Марьи Владимировны, молча и быстро пошел вперед. Навстречу попался станционный сторож Матвей. Он уступил дорогу Назанову и насмешливо спросил:
— Что, Степан, встретил своих-то?
— Встретил, — не очень приветливо ответил Назанов, решительно потеснив Матвея баулом.
Прекрасная это была ночь. Большая луна встала над миром, и от ее рассеянного света сказочными казались проплывающие мимо берега. Серебрилась река, словно капелька ртути на острие ножа, и Млечным Путем ложилась за кормой борозда от винта.
Марья Владимировна с Наташей сидели ближе к носу, укутавшись дождевиком, в свете луны обе молодые, красивые, по-ночному близкие.
Назанов чувствовал, что сейчас Марья Владимировна поражается красоте природы, завидует ему, Степану, и немного сожалеет о прошлом. Но он также знал, что это в ней от ночи и усталости от городской жизни. А утром все пройдет.
Сам же Назанов чувствовал, почему-то большую усталость, желание побыть одному. Почти равнодушно думал он о Марье Владимировне, хотя все последние годы мысли о ней не покидали его, и он хотел и не мог разобраться в себе.
Дома Наташа помогла ему подтянуть лодку и долго не отходила, словно хотела что-то сказать и не решалась.
— Иди, — ласково сказал Назанов, — поговори с матерью. Она небось соскучилась по тебе.
— Мне скучно с ней, — пожаловалась Наташа и неожиданно приникла к Назанову, вздрагивая худенькими плечами и пряча лицо на его груди.
Степан растерялся. Тугой комок подкатил к горлу, и он погладил дочь по голове.
— Чего же ты? — тихо спросил Назанов. — Вот и лес облиствелся, как ты говорила, и лед прошел, а то, что мать приехала, это ничего. Это надо. Ты сходи к ней, помоги устроиться, а то она бог знает что подумает. Решит еще, что я тебя к себе переманиваю. А ты уж совсем большая и сама должна во всем разбираться. Иди, Наташка. А я на пароме побуду. Грустно мне, — пожаловался дочери Назанов, и они разошлись.
…Десять лёт одним днем прожил в одиночестве Назанов. Теперь Наташе шестнадцать сравнялось, а ему — тридцать восемь. И лишь на одну зиму упросил Степан Марью Владимировну отдать ему дочь. Да и то лишь потому упросил, что приболела Марья Владимировна и вместе с мужем ездила на курорт. И эта единственная зима с Наташей была для Степана главным событием его жизни за все десять лет.
Степан снял с прикола паром, вывернул рули, и медленно стал удаляться берег, а с середины реки его дом, залитый светом электричества, стал виден как на ладони. И невыносимо одиноко стало Назанову. Журчала за бортом вода, поскрипывал блок, глухо гудели порожние понтоны, и стоял Степан облокотившись на перила, заглядывая в глубину воды, словно в собственную душу.
Было у Степана такое чувство, словно что-то главное с ним еще не произошло, и теперь он затаился в ожидании этого главного, ибо чувствовал, что оно близко, что оно идет к нему вместе с проснувшейся землей, вместе с зарождающейся жизнью на этой земле.
И еще раз подивился Назанов тому, что впервые он равнодушно и буднично думал о Марье Владимировне, о своей неудавшейся жизни, которую многие в селе не могли понять, а потому и рядили на всякие лады, обвиняя Степана сразу во всех земных грехах. А он просто не мог без этой реки, как Марья Владимировна не могла без города, вот и весь секрет. И теперь, он это знал, не сможет без реки и Наташа, ибо она от него взяла больше, чем хотелось бы Марье Владимировне, и тут уж ничего не поделаешь.
Погасли огни в доме, и, словно это от них зависело, удивительная тишина разлилась над миром. Даже река, стремительно несущая свои воды, в эти минуты словно притаилась. Словно она прислушивалась к тайным мыслям человека и хотела ему помочь найти ту, единственную.
