Как же все это могло случиться?
Вспомнилась фраза из письма прокурора: «…М. Каримов, очевидно, считает, что напряженный период развертывания полевых работ — подходящее время для прогулок…»
Перед взором опять возникли темно-карие глаза Мутала, его счастливая улыбка, горделивая осанка.
«Так что же, друг, — мысленно обратился Муминов к Муталу, — и ты, выходит, зазнался?»
Поехать бы сейчас самому туда, в колхоз! Впрочем, нет, сперва надо поговорить с обкомом.
Муминов долго еще глядел на письмо прокурора, потом поднял глаза — секретарь-машинистка по-прежнему стояла перед ним.
— Свяжите меня с обкомом, пожалуйста.
— Хорошо, — кивнула девушка. И добавила, замявшись: — Там одна женщина дожидается… Хочет с вами поговорить.
— Кто она такая?
— Не знаю. Прежде не видела ее. Говорит, из «XX съезда».
«Муборак!» — с радостью подумал Муминов. Она была сейчас очень кстати — молодой агроном, недавно избранная парторгом колхоза.
Но тут дверь распахнулась от резкого толчка. На пороге стояла коренастая немолодая женщина.
— Здравствуйте. Проходите, пожалуйста! — Муминов поднялся ей навстречу.
Женщина, которую уже давно все называли почтительно и кратко — Апа [3], секунду стояла в дверях, пристально разглядывая секретаря райкома. Потом подошла, пожала протянутую руку.
— Прошу! — Муминов предложил ей сесть.
— Спасибо.
Она уверенно опустилась в кресло. Ее темные, немного навыкате, бараньи глаза, обычно слегка косящие, были сейчас настороженно прищурены. Ноздри не по-женски крупного носа вздрагивали.
— Вы, конечно, знаете, товарищ Муминов, какое дело привело меня к вам?
— Слушаю вас, — сказал Муминов.
— Как! Вы еще не слыхали о несчастье?
— Кое-что слышал.
— Ну? И что же вы скажете? — Она подалась вперед. — Что скажете? Ведь это вы не послушали тогда нас, коммунистов. Помните? И вот… вот И чему это привело!
Она вдруг ссутулилась, опустила голову; схватила кончики цветастого платка, прижала к глазам. Плечи начал» вздрагивать.
Муминов уже много лет знал эту волевую, крутого нрава женщину и никогда еще не видел, чтобы она плакала.
— Успокойтесь, Апа, прошу вас! — Он поднялся с места. — Пострадал кто-нибудь из ваших родных?
— Родных? — переспросила она низким глухим голосом, подняв голову и отведя руки от глаз. — А если родные не пострадали, то и волноваться не о чем, так? Вы, кажется, забыли, товарищ секретарь райкома, что я член партии!
Вот сейчас она опять стала такой, какой ее знал весь район.
— Нет, я этого не забыл. Муминов сел на свое место, поглядел через окно в сад. — Но я считаю, что, когда обстановка осложняется, долг коммуниста не поднимать шумиху, а ободрить людей, которых постигло несчастье. И помочь- партийной организации разобраться в случившемся, отделить правых от виноватых.
— А если руководители парторганизации в этом вовсе не заинтересованы?
— Кого вы имеете. в виду?
— Кого? — тихо переспросила Апа. — Ну, хотя бы вас, товарищ секретарь.
— Меня? — вырвалось у Муминова. Он закусил губу: до чего некстати!
— Да, именно вас! — Резким движением руки и плеча она закинула конец платка за спину. — Разве станете вы искать и наказывать виноватого, если Мутал Каримов ваш любимчик? Скажете, не так? Но почему тогда вы уже столько, дней тянете, не принимаете, никаких мер?!
— Погодите, Апа, надо же разобраться…
— В чем тут еще разбираться? Четверо лежат при смерти!
— Кто вам сказал, что при смерти?
— Все говорят!
— «Все…» А я только что из больницы, беседовал с врачом. Кроме Шарофат…
Но Aпa словно не расслышала и заговорила, все более возбуждаясь:
— Вы думаете, я не видела, что творил ваш любимчик? Сама видела, своими глазами: порвал рубаху, избил парня… Да и все видели. Так что будьте покойны: справедливость восторжествует!
Вот как: Апа заговорила о справедливости. Муминов решительно поднялся:
— Все выясним, можете быть уверены.
— Не хотите разговаривать?! — Апа вскочила с места. — Надеетесь и на этот раз выгородить его? Как в прошлом году, помните? Когда оп вырубил все тутовые деревья, нанес огромный ущерб шелководству. А теперь накуролесил в Чукур-Сае. Арыки прорыл, средства выбросил… Славы захотелось! — Чуть-чуть косящие бараньи глаза Апы вдруг наполнились слезами: — Ему слава, а народу — страдай…
Муминов почувствовал, как больно заныло в левой стороне груди.
— Что случилось в Чукур-Сае?
— Горит все, вот что случилось!
— Как горит? — Муминов вздрогнул.
— Так! Нет воды в Кок-Булаке, — со злобой тихо произнесла Апа. — Поговаривают, будто в шахты затянуло. А кто знает, в шахты или еще куда… Говорили ему: «Не торопись, рассчитай получше, посоветуйся», — нет! Демагогия, мол. А теперь горит пшеница. Второй день бьются люди. Да что толку? Вот и разбирайтесь! — Апа резко повернулась и вышла, хлопнув дверью.
В Кок-Булаке нет воды? Вот это новость!
Две недели назад, когда Муминов приезжал в Чукур-Сай, Мутал говорил, что воды в роднике стало заметно меньше. Но он надеялся, что с потеплением Кок-Булак наберется сил. И вдруг вода ушла в шахты. Гибнут посевы!
Приглаживая волосы, Муминов прошелся по кабинету раз, другой. Лицо горело, сквозь смуглую кожу проступил румянец.
Нужно ехать туда. Наверное, кто-нибудь из райкома уже там. Но все равно, нужно ехать самому!
Муминов остановился у стола; на глаза ему попалась кнопка звонка. Он нажал на кнопку. Вошла секретарь.
— Заказали разговор с обкомом?
— Сразу же, как только вы распорядились.
— Позвоните, пожалуйста, еще раз, пускай соединят поскорее.
Сев к столу, Муминов раскрыл записную книжку в потертом переплете, начал перечитывать записи, сделанные вчера, после объезда и осмотра тугаев. Надо было еще раз продумать предстоящий разговор. Но мысли его снова вернулись к происшествию в колхозе имени XX съезда, потом незаметно перекинулись на разговор с незваной гостьей. Здесь что-то не так… Муминов даже не заметил, как опять заходил взад-вперед по своему просторному кабинету.
…Эту женщину, которую все теперь называли Апа, он знал уже много лет. Впервые они встретились зимой 1943 года. В то время Эрмат Муминов, учитель с небольшим еще стажем работы, вернулся в родные места с фронта, после тяжелого ранения и госпиталя. К военной службе он был уже не годен, и районный отдел народного образования направил его заведующим школой в колхоз, где председательствовала в то время эта самая Апа. Председатель встретила нового директора школы очень радушно.
— Приходите в правление попозже, — сказала она в конце беседы. — Выпишу вам муки пудик-полтора.
Вечером того же дня Муминов пришел в правление. В кабинете у председателя шло заседание, и в приемной дожидались женщины-колхозницы — солдатские матери, жены, вдовы. Заседание, наконец, окончилось, бригадиры и члены правления высыпали из кабинета. Тогда ожидавшие колхозницы гурьбой вошли к председателю. Муминов — вместе со всеми. Тяжелым был этот разговор: женщины наперебой просили у председателя зерна или муки, кто фунт, кто полтора. Просили для детей, для стариков, вспоминали родных и близких на фронте, иные плакали. Невозмутимой оставалась одна Апа:
— Если в амбарах нету ни зернышка, то где же я возьму, сами посудите?
Муминов не стал ждать конца разговора, потихоньку вышел.
Дело даже не в том, что вся эта сцена подействовала на него угнетающе. Он сразу поверил, что колхоз в самом деле не имеет никаких запасов, и уж он-то, одинокий, — семья тогда еще к нему не перебралась — может как-нибудь обойтись. Но прошло недели полторы, и с фронта приехал демобилизованный по болезни сын Апы, молодой парень по имени Латиф. И тут председатель, не находившая двух зерен для помощи солдатским вдовам, закатила грандиозный той — на весь кишлак. А в степи, чего много лет не случалось, был устроен улак — традиционное состязание всадников.
Муминова это все так возмутило, что он написал в райком партии взволнованное письмо. Приезжала комиссия. Но Апа сказала — как отрезала:
— Той устроен на мои собственные средства. Сын единственный ведь не с базара приехал — с войны! Тут и последнее отдашь, не пожалеешь.
Этим и отделалась.
Всю войну и порядочное время, после войны — пожалуй, до самой осени пятьдесят третьего года — Апа неизменно занимала руководящие посты, переходя из колхоза в колхоз. Когда, наконец, ее оценили по заслугам и понизили, она восприняла это как тягчайшее оскорбление, принялась грозить, писать бесчисленные жалобы и заявления. Потом будто притихла, получив какой-то пост. И вот опять всплыла на поверхность.
Муминов подошел к окну, распахнул створки. Прохладный ветерок освежил разгоряченное лицо. Солнце уже поднялось, и тени в запущенном саду сгустились. Этот сад с его буйно разросшимися кустами, с переплетенными ветками темнолистого карагача, тополей, кряжистых урючин сейчас напомнил Муминову дальневосточную тайгу. Он видел ее осенью сорок первого года. Трудное было время. В учебном полку занимались ежедневно по десять-двенадцать часов, без выходных. А питание — по тыловой норме. И курсанты, как только выдавалась свободная минутка, мчались в тайгу, обступившую бараки. Разыскивали ягоды, с жадностью набрасывались на кислые гроздья дикого винограда…
