Развесив ламинарии на вешалах для просушки, они сняли резиновые куртки, оранжевые, как скафандры у космонавтов, и прилегли к костру. Вартан стал смотреть в огонь, а Олег, распрямив затекшую за день спину, занялся своим обычным делом — искал жемчуг в перловицах. Языки пламени поблескивали в армянских бархатных глазах Вартана. Олег спросил:
— Вартан, зачем тебе деньги?
К водорослям прилипало много всякой морской живности — звезд, рачков, ракушек. Звезд сразу бросали за борт, а перловиц отдирали на берегу. Олег бросал их поближе к костру, и вот теперь, вскрывая створки ножом-камбалкой, искал жемчужины.
— М-м, — промычал Вартан. — Спроси, зачем я работаю. Чтобы жить!
В прошлом году в самой корявой раковине Олег нашел красивую, со спичечную головку, жемчужину. Он таскал ее в кармане, пока не потерял. Красота, как и уродство, — неправильность в природе, отклонение от нормы, поэтому и то, и другое встречается редко. Олегу с тех пор попадались только обычные, правильной формы перловицы, поэтому жемчужины он больше не находил. Он вытер нож о сапог и сунул в ножны.
— Зимой ты много получаешь за телятники, летом — за ламинарии. Зачем тебе много денег?
— Я хочу хорошо жить, — медленно произнес Вартан, не отрывая глаз от пламени, — красиво жить. Иметь машину, большую квартиру, красивую жену. Одеваться как хочу и есть как хочу. Все этого хотят. Ты разве нет?
— А ты вози в Свердловск цветы, как твой брат, — пошутил Олег.
— Э, — засмеялся Вартан, — почему все думают, что красиво жить можно только нечестно? Есть голова, есть сила…
Олег ничего не ответил, потому что Вартан был прав. И про деньги тоже — ведь никто не откажется от миллиона.
Он встал и принялся разбивать в закипевшую кашу яйца крохаля. Гнездо он нашел неподалеку. Сначала не хотел брать, но подумал — крохалей много, а они одни, ничего не сделается — и забрал все шестнадцать мелких, будто голубиных, яиц. Вартан тем временем снял чугунными, задубелыми ладонями котелок с чаем и принялся колдовать. Он по-своему заваривал чай, с душистым перцем. С непривычки на глаза наворачивались слезы, но потом Олег постепенно привык и считал чай нормальным.
Ель горит очень долго. Уже выпили весь чай, съели кашу, Олег сбегал и опустил котелок в воду, чтобы очистили мальки, выкурил полпачки, а черные сучья все еще выстреливали искрами. Стоял час прилива. Они лежали на границе леса и моря — тяжелые ветви елок почти касались воды. Валики мха вокруг корней, как губка воду, впитывали все звуки. На сытый желудок после удачного дня думалось только о приятном. Олег уже сотый раз в мыслях обнимал «аристократку», расстегивал кофточку на ее груди, ощущал волнистость лопаток… У него в порядке здоровье, работали все инстинкты — он был нормальным человеком и пытался представить все остальное, но… не мог. Как не может голодный представить сытость, грустный — радость, как уставший не может внушить себе, что он полон сил. Но это даже хорошо, иначе пропал бы азарт жизни, успокоил Олег себя. Главным остается удача в работе. И с этой мыслью он заснул.
Так работали они три дня. Ламинарии на проволоке побелели, стали гибкими и шелестящими. Если бы не проволочные колючки, высохшие водоросли унес бы ветер. Пришла пора прессовать их и сдавать на заготпункт.
Но тут Вартан привез из поселка новость — пошла селедка. Мужики сколачивали компании и совещались втихомолку, потому что рыбнадзор разрешал лов только с сентября. Однако в поселке существовало неписаное правило: пока идет — надо брать. Все знали это правило, и рыбнадзор в лице инспектора Пичугова тоже об этом знал.
Вартан посмотрел на их «деревянную», из толстого шпагата сеть, покачал головой и стал заводить мотоцикл.
— Поеду просить у Семена, — сказал он. Кивнул головой на баркас и на сеть, — уже ставить собрался?
— Хлеба не просит, — Олег завинтил крышку бензобака и выпрыгнул из баркаса, — пусть постоит.
— Лучше ведром ловить.
— Семен — жлоб, не даст.
Дым из выхлопной трубы тут же сдувало ветром. Когда мотоцикл с коротким обрубком дымовой колбасы исчез за деревьями, Олег бросил в лодку лопату. Все чаще в последнее время думалось об Оле, и появилась у него одна мысль. Воплотить мысль в жизнь он хотел сегодня. Заодно и поставит сеть.
Дора шла ходко. Пустая и легкая, она норовила завалиться на бок, когда в борт била волна. Олег выключил мотор, когда показались Парусные острова. Вскоре поплавки первых метров сети закивали на воде. Он подгреб веслами и стравил сеть еще. Толку от нее, конечно, было мало — рыба стукалась о грубый шпагат и пугалась. Вот у Семена сети капроновые, защитного цвета и легкие как паутинка. Селедка заходила в них до половины и только тогда чувствовала, что запуталась. Но сезонников, подрядившихся для агарзавода щипать водоросли, Семен не считал честными людьми и сетей не давал. И это было очень печально.
Беломорская селедка гораздо вкуснее тихоокеанской или атлантической. Если ее, вяленую, сдавить пониже жабр и провести пальцами к хвосту, то в ладони окажется сползшая чулком кожа — вот какая она жирная. Жир и нежный вкус придают селедке беломорские водоросли, на которых она пасется. Ее, можно коптить, солить, вялить, мариновать, жарить, варить — она не теряет свой вкус. Государство закупает селедку у частников без ограничения, а значит, даже маленьким шансом нужно пользоваться, чтобы заработать. Заработать — не позорно.
Надеясь на «авось», Олег продолжал выметывать снасть. Осталось бросить метров пять, как вдруг за спиной раздался отчетливый стрекот мотора. Он оглянулся: из-за островка медленно, выплывал карбас зеленого цвета. Рука машинально потянулась к пускачу, и ногой Олег спихнул нераспутанный клубок сетей в море. Краем глаза заметил — за сетью вильнул в пепельную глубину черпак.
Олег бежал не потому, что считал себя браконьером, — не семгу же на нересте брал, а селедку, которую сейчас ловит весь поселок. Существовало еще одно правило: если попался, значит, виноват. Чтобы спасти от конфискации дору, стоило пожертвовать и своим достоинством, и сетью.
Парусные острова состояли из Большого Парусного, с полкилометра в диаметре, и мелких Парусных. Множество отмелей и островков образовали в Долгой губе коридор, показывающий путь к мысу через открытое море. Туда можно было пройти также между архипелагом и берегом. Олег закладывал вокруг Большого Парусного вираж за виражом, но Пичугов не останавливался возле сети и прочно висел на хвосте.
Бензина в баке оставалось на треть: к мысу и обратно, чтобы выполнить задуманное. Еще в прошлом году Олег собственноручно расточил жиклер в моторе, и в мощности ему не было равных на побережье. Но карбас легче баркаса, которому мели мешали развить скорость, и Пичугов с Олегом кружили как привязанные друг к другу.
Вдоль берега идти к мысу мешал Пичугов, бензин кончался. В открытое море при таком ветре легкий карбас не пойдет, сделал вывод Олег и взял на себя руль. Дора, взрывая носом волну, сошла с круга и пошла по коридору в открытое море. Последний раз оглянувшись, Олег увидел, как зеленый карбас застопорил ход в проходе между мелями. Путь обратно был закрыт, Пичугов запер коридор.
Олег прибавил газа и крепче зажал ручку руля локтем. Чем дальше от острова, тем ветер становился сильнее, а волны выше. Их вспененные верхушки наваливались на правый борт, грозя подмять под себя баркас. Чтобы встречать волну носом, он старался идти зигзагом. Это получалось не всегда, так как Олег был не профессиональный рыбак, а токарь, и лайба мало-помалу наполнялась водой. Он машинально думал о баркасе: «лайба». Поморы так ласково называют все механизмы, от которых зависит их жизнь, — лодку с мотором, мотоцикл, дизель на электростанции. На мотор, если прочистить в нем каждую гайку, можно положиться как на самого себя, когда переберешь в себе каждую мысль. Ты знаешь о его и своей реакции на все неожиданности заранее — отсюда надежность. Надежностью «лайбы» Олег был доволен.
Ватер крепчал, теперь он сек лицо будто снежной крупой. Лодка оседала все ниже, и нельзя было вычерпать воду, потому что черпак утонул. Хотя и он не помог бы: стоит ослабить руль, баркас развернется бортом к волне и… Вартан никогда не увидит доры. Сам он, конечно, выплывет. Олег на всякий случай стащил сапоги и сбросил тяжелую куртку. Он теперь не думал ни о Вартане, ни о заарендованной им доре, ни об Ольге, из-за которой затеял все это, ни о далеком доме — ни о ком, только о себе. Сейчас — о себе, потому что он находился один в море и хотел спастись.
Перед мысом творилась настоящая свистопляска: волны кружились, вскакивали друг на друга, рассыпались, снова сталкивались. Но это вблизи, а издалека они казались неподвижными и застывшими. Олег почувствовал, что слепнет, ветер, словно мокрой тряпкой, по глазам хлестал его клочьями пены. От него требовалось немного: усидеть в лодке и не выпустить руль, разворачивая нос то к волне, то от волны. Мотор исправно стучал, фырчал, бурчал — его прочищенный механизм жил. А вот руля баркас не слушался — стал тяжелым от поднявшейся почти до скамеек воды.
