Селяне сказывали, что в прежние годы просушенные снопики льна складывались на дороге для того, чтобы по ним ездили телегами и ходили ногами кони, люди и таким вот нехитрым способом размягчали бы снопы перед тем, как быть им сунутыми в мялку. Ручная мялка — это две доски на ножках, сверху доска на шарнирке с заостренным ребром и ручкой на давящем конце. Рассыпай сноп на дощечки, суй его, как лук-батун под нож, и жми сверху, суй и жми, суй и жми — вдосталь наработаешься и напляшешься, начихаешься и насморкаешься.
Потерянные «Беларусью» снопы лежали до зимы на дороге, вмерзли в грязь. Они были ничьи.
Кудельные фабрики на Вологодчине, уцелевшие от старых времен, редки и невелики. Видно их издалека. За стенкой редкого ольховника, прошибленного в двух-трех местах норовистыми, растопыренно-мохнатыми елками, за поселком иль райгородком, на отшибе, иль, как хорошо прежде говорилось, — на всполье, дымит железная тощая труба с искрогасителем-воронкой, стучит движок, гонит в сопло вентилятора пыль, копоть и вертящийся в воздухе льняной сор.
Фабричонку не сразу и заметишь, лишь кончик трубы торчит из льняных отходов и какое-то давно беленное помещение одной стеной выступает, да шум и оханье механизмов из-за лохматых туч, напоминающих шахтные терриконы, доносятся. Бедствие фабрик — эти отходы. Очень они пожароопасны. И часто горели и горят древние кудельные предприятия. Случается, дотла выгорают вместе с ними прифабричные поселки; коли ветер большой и настильный, так и село, и фермы, и всякие колхозные, а то и административные строения выпластает огонь.
Копотна и на фабрике работа со льном. В цехе первичной обработки сразу и не различишь: где, что, как и кем делается. И то сказать, на одной примитивной мялке в крестьянском дворе, бывало, работает баба, чаще малые и старые жители, к вечеру баню заказывают — так устряпаются мяльщики в пыли, в грязи, так их исколет кострой, что все тело красной зудящей сыпью покроется.
На фабрике действует техника безопасности. Кое-где первообработчикам выдаются комбинезоны, очки и шлемы, грохочет железом вентиляция — жерло, как бункер комбайна, в стену вставлено, и в него втягивает костру, мусор, пыль. Кажется, черный дым сплошным потоком льется в трубу — никаких стен, никакого потолка, никаких окон не видать. Всюду не слоями — наслоениями серая пыль; серые хлопья сверху свисают — липкие клочья растрепанного льна. Ходишь по чему-то мягкому, проседающему, ни пола, ни земли под ногами, и самого помещения вроде бы нету — находишься в самой что ни на есть преисподней. Какие-то, тоже лохматые от грязной кудельной очеси, существа в очках, в перепоясанных комбинезонах, с глухо повязанными головами, с затененными лицами, чего-то делают, шевелятся во тьме, едва пробиваемой пятнами лампочек. И гудит, гудит перетруженно мотор мощного вентилятора, сглатывает, сглатывает и не может поглотить грозовую, тяжелым веществом наполненную тучу. Молнии серебрящихся соломинок просекают тучу, что-то в ней беззвучно вспыхивает и, искрясь, вылетает наружу. На воле клубится, сорит во все стороны и медленно унимается уже не туча — рыжеватое облако, и когда остановится фабрика, утихнет волком воющий вентилятор, на округу, на ближний лес, на дома еще долго оседает пыль, и ветром кружит, кружит и под небо уносит серебряные нити и крошки костры.
На фабрике и во дворе — повсюду — из-под грязных клочьев кудели видны невнятные, безразличные слова: «Лен — наше богатство», «Не забывай одеть защитные очки», «Береги глаза, работай в очках и повязке». На одной совсем уж дряхлой фабрике красным суриком писанные, кривляются слова современного поэта-соловья: «Золотистый лен, я в тебя влюблен» — или что-то в этом роде, но чаще других над воротами таблица: «Посторонним вход запрещен».
Запрещать не надо. Побываешь на кудельной фабрике разок — и больше туда не тянет. Если случаются гости или представители из Министерства легкой промышленности, проверяющие ли из области либо писатели, изучающие жизнь на месте действия трудящихся, так их как-то так ловко водят по фабрике, что они сразу оказываются возле готовой продукции, где им дают посмотреть и даже в руках подержать чудо природы — конечный продукт, полученный из невзрачных, грязных стеблей. Расчесанную куделю хоть с девичьей косой сравнивай, хоть с кудрями херувима — все будет приблизительно и неточно. И поскольку перо бессильно перед чудесами природы, я упущу сей момент, и даже скромный банкет, следующий за показом кудели, описывать не стану.
На волю скорей, на улицу, из цеха первичной обработки! Дыхнуть воздухом, поднять глаза и убедиться, что небо еще есть, на месте оно, над головой. В цехе первичной обработки льна уверенность эта пошатнулась, и нужно время, чтоб почувствовать себя живым, что-то видящим, осязающим и дышащим обитателем земли.
Рыбаку море по колено и расстояния нипочем. Рыбак счастлив еще и тем, что ежели рыбы не поймает, а это с ним случается все чаще и чаще на наших внутренних водоемах, зато друзей приобретет, душу в воспоминаниях отведет, и жизнь в неожиданном, как нынче принято говорить, ракурсе откроет.
Вы знаете, что притягивает толпы рыбаков на территорию кудельных фабрик, хотя там повсюду написано: «Вход и въезд запрещен», «Закрой поддувало», «Берегись огня, не бросай горящую спичку», хотя туда даже вахтеры не пускают? Не знаете? Червяк! Из-за него, игровитого, вьющегося шустряги, рыбаки тайно, порой под дулом дробовика, а где и боевой винтовки, проникают во дворы фабрик, по-пластунски ползут или перебежками берут двор, западают в кучах отбросов. Червяк тот самый. Но — «Федот, да не тот!» Он тут, в кудельных отходах, ведется круглый год. В глуби прелых куч он до того юркий, что его не вдруг и изловишь. Кроме подвижности в нем других положительных качеств много. Крепок и живуч кудельный червяк: красен, что спелая брусника, с желтым, далеко рыбе видным, ободком возле вертящейся остроносой головки. Но главное достоинство червяка состоит в том, что он имеет запах льняного семени, неповторимый, древний, смачный. Против этого запаха даже современная сверхобразованная рыба устоять не может.
Рано поутру едем мы как-то дружной артелью на водоем, греемся разговорами об ожидающем нас неслыханном клеве и правимся к кудельной фабрике — червячком разжиться. Выходим из машины и дивимся: пейзаж изменился, фабрика обнажилась, бодренькая такая, прибранная, марает дымком небо. И, никаких отходов возле фабрики. Если б сгорели, тогда б и фабрике несдобровать. Не иначе как строгая тут комиссия побывала совместно с пожарным генералом. Ищем в жалких остатках отходов, по щелям и канавкам червяков. Они, насмерть перепуганные, забились кто куда, в старые колеса, под доски, иные даже в гайки, во всякие патрубки железные, в резиновые шланги позалазили. И не шевелятся! А уж пойдет крах жизни — так пойдет! Вахтер с разящей усмешкой сообщает: червяка не жди, больше червяка не будет. Негде ему стало вестись. Подкосили нас, горемышных рыбаков, буржуи. Происк против советских рыбаков начали.
— Какие буржуи? — взревели озлившиеся рыбаки.
— Бельгийские!
Шире — дале. Выясняется, что сперва заграничные туристы увидели, затем буржуазные дельцы выведали, что у нас на Руси лежат вековечные запасы отходов льна и мы не знаем, что с ними делать, куда их девать. Только то и можем сообразить, что плакаты вывесить: «Не пали костры на территории фабрики!», да сторожа с дробовиком поставить, пожарную машину держать на изготовке и команду, желательно малопыощую, высокосознательную.
А буржуй, он же и без ресурсов и без сырья догнивает, он всякому сырью, даже бросовому, радый. Пронюхали бельгийские дельцы про льняные отходы и просят — «Отдайте!» «Да ради Бога! Хоть задаром!» Но они ж дельцы и ничего даром не дают и не берут. Предприниматели мало того, что ликвидировали пожарную «напряженку» возле фабрик, еще и деньги за отходы отчислили. Но поскольку деньги у них свои и им их жалко, они на отоваривание поперли.
«Залежалые товары сбывают», — догадались знатоки. Но деревенские недотепы и таким товарам были рады, долго форсили в них. Я и сам приобрел в сельмаге бельгийское пальто, да лет восемь его и не снимал с себя; потом сын, пришедший из армии, его донашивал; после внуку из того пальто какую-то куртку изобразили…
Товары-то и насторожили кой-кого — стукнуло в голову органам узнать: зачем все же бросовое кудельное барахло понадобилось возить в такую даль? Не вражеских ли лазутчиков хотят нам через куделю всучить, а может, то коммерческая надуваловка общего рынка, на которую капиталисты всех мастей ох как горазды?!
Недавний пример уж больно настораживал: начали предприниматели одной, почти дружественной нам страны, покупать в одном, опять же вологодском райцентре местную керамику. Обыкновенные в общем-то горшки и кринки, их и сами производители не брали из-за нетоварного вида и плохой прочности. Завалы продукции образовались на складах и во дворе. И вот зарубежные покупатели на эти бросовые горшки обзарились. С каждым годом заказы возрастают, поставки увеличиваются. Районная газета из номера в номер шумит: «Нас Европа знает!»
