— Слушаю, — ответил комбат. И они прошли мимо.
«Так вот он какой», — подумал Сергей, входя в вагон.
На следующей станции испортилось что-то в паровозе. Пользуясь вынужденной остановкой, дежурный по эшелону распорядился выдать обед раньше времени. Паровоз чинили долго — курсанты уже успели отобедать, уже какой-то товарный поезд проскочил мимо скучающего эшелона, — а они все еще стояли.
Наконец раздались три жиденьких свистка. Застучали колеса. Обрадованный Владимир принялся мастерить что-то своим крепким перочинным ножом.
— Ты что это делаешь? — спросил у него Сергей.
— Пропеллер! — шутя ответил тот. — Сейчас приделаю к вагону, и эшелон полетит как аэроплан.
Через полчаса он действительно смастерил пропеллер, и тот с веселым жужжанием завертелся на ходу.
Однако, хитрая штука не помогла поезду. Даже, наоборот, паровоз тревожно загудел и вдруг круто затормозил, останавливаясь на небольшом разъезде, перед человеком с красным флагом на путях.
— В чем дело? — кричал, подбегая, дежурный по эшелону.
Маленький железнодорожник, путаясь, скороговоркой ответил:
— Впереди, в пяти верстах, крушение, — товарный разбился!
— С встречным что ли столкнулся?
— С рельс сошел? — посыпались вопросы.
— Нет! — испуганно ответил тот. — Была банда… разобрала путь.
Взводные командиры роздали из раскупоренных ящиков боевые патроны. Громыхая щитом, забирается пулемет на паровоз. Двери и окна открыты, и без гудков, без свистков бесшумно эшелон продвигался вперед. Сергей лежал на верхних нарах рядом с Владимиром и зорко всматривался в медленно двигающуюся чащу леса.
— Смотрите! смотрите! — вдруг заговорили кругом. — Вон… видно…
Впереди, в пятидесяти саженях, чернели разбитые вагоны товарного поезда, недавно обогнавшего эшелон. Рядом стояли два человека и больше никого.
Поезд остановился… Первый взвод быстро выскочил из вагона. Вот и место крушения, около которого стоит путевой сторож.
— Нету, — кричит он подбегающим, — нету, ушли бандиты.
Сергей прошел мимо разбитых вагонов и, вздрогнув, остановился невольно. На лужайке подле сваленного расщепленного вагона лежали три изуродованных трупа.
Напрасно вторая рота до поздней ночи обыскивала кругом окрестность, — шайка пропала бесследно, ничего не тронув и не разграбив.
Старик-сторож из соседней будки рассказывал: обходя линию, он заметил до двадцати вооруженных людей, развинчивавших гайки и накладывавших рельсы поперек пути. Он быстро повернул и побежал домой к телефону, чтобы предупредить несчастье. Но дома у аппарата он застал двух человек с винтовками, спокойно справлявшихся у разъезда о времени выхода поезда.
Не успел он опомниться, как получил прикладом по спине и очутился запертым в небольшом чулане. Через несколько минут бандиты вышли. С большим трудом он выбрался через узенькое окошко. В это время мимо промчался товарный, и через несколько минут послышался страшный грохот. Прибежав на место крушения, он нашел только одного уцелевшего кондуктора, с которым и вытащили они из-под обломков четыре трупа — машиниста, кочегара и двоих из бригады.
— А знаете, что я вам скажу, — обратился к товарищам Николай. Ведь крушение-то, должно быть, предназначалось нам.
— Как?… Почему? — послышались удивленные голоса.
— А вот почему. Если бы наш паровоз не попортился на последней станции, где мы обедали, и если бы его не чинили так долго, то раньше прошел бы наш эшелон. Странно и то, что ничего не тронуто и не разграблено. Очевидно рельсы выворачивались не для этой цели.
— Да как же впереди могли знать, что следует наш эшелон?
— Уж не предупредил ли какой-нибудь телеграфист-петлюровец?
Все согласились, что предположение очень и очень правдоподобно.
Ночью пришел вспомогательный поезд с рабочими, а утром эшелон с курсантами по очищенному пути двинулся снова вперед.
На станции Конотоп их догнал второй эшелон.
Начальник курсов, выслушав доклад командира батальона, нахмурил брови и пошел в вагон к комиссару.
Три звонка… сигнал, и опять дальше, дальше. Конец пути прошел без приключений и, проснувшись рано утром на пятый день путешествия, через раскрытые окна и двери увидали курсанты столицу Украины — Киев.
V.
Огромное трехэтажное здание бывшего кадетского корпуса, способное вместить в себя чуть ли не дивизию. Впереди корпуса — красивый зеленый сад с фонтаном, справа — широкий, обсаженный тополями плац для строевых занятий, а позади, подле высокой каменной стены большого двора, — густая, зеленая роща.
Первую роту поместили наверху в просторных светлых комнатах с окнами, выходящими в рощу. В различных частях корпуса стали размещаться комсостав, его семьи, служащие, музкоманда, околоток, похожий по оборудованию на лазарет, всевозможные цейхгаузы, классы, кабинеты.
Весь день кипела работа. Часам к пяти, когда койки были расставлены, а матрацы набиты, курсантам объявили, что они свободны, и для первого дня желающие могут, даже без увольнительных, отправляться в город.
— Ты пойдешь куда-нибудь? — спросил Николай у Сергея.
— Нет. Не хочется что-то.
— Ну, а я пойду. По делам, — добавил он.
— Какие же у тебя могут тут быть дела? — удивился Сергей.
— В поиски, брат. У моей матери тут где-то сестра живет, то есть, значит, моя собственная тетка. Но кроме того, что она живет на какой-то Соломинке, я ничего не знаю.
Он ушел, а Сергей и Владимир спустились вниз, повернули налево за угол и очутились в роще. Воздух был теплый, пряный и немножко сыроватый.
Приятели прошли через небольшое болотце. Потом поднялись в гору и добрались до того места, где проходила линия железной дороги. Тут роща обрывалась, и дальше шли овраги и поля.
Лежа под деревом, они разговорились.
— Ты добровольцем пошел? — спросил Сергей.
— Ага, — ответил тот. — Когда отца убили, я убежал и поступил в первый попавшийся отряд.
— Кто убил?.. От кого убежал?
Владимир рассказал о том, как в Луганске к ним нагрянула банда Краснова, а у его отца скрывался раненый коммунист. После чьего-то доноса отца повесили, коммуниста замучили, а он сам, выпрыгнувши из окошка, разбил себе здорово голову, но все же убежал.
— Сволочи какие! — заметил Сергей.
— Ничего не сволочи, — возразил Владимир. — Были бы наши на их месте — то же самое сделали бы.
— То есть как это?
— А так. Поживешь вот, увидишь. Потому что враги-то мы уж очень непримиримые, — пояснил он. — Конечно, издеваться — вон как петлюровцы: шомполами, нагайками да четвертования шашками, — это мы не будем, но ведь я и сам не задумался бы уничтожить при удобном случае всякого врага.
— Но раненый?
— Раненый? — усмехнулся Владимир. — Посмотрел бы ты, как этот раненый всаживал пулю за пулей из нагана в дверь, когда к нему ломились. Офицер так и тюхнулся. Жаль только, что своя последняя осечку дала. Вот и попался. Нет, брат, — прибавил он, немного подумавши. — Коммунист может быть или у своих — живым, или у врагов — мертвым. А… раненый? Слишком уж это дорого будет ему стоить…
Пока приятели разговаривали, Николай разыскивал тетку.
Соломинка оказалась совсем рядом, и он без труда узнал от первой же повстречавшейся хохлушки, где живет Марья Сергеевна Агорская.
Подошел к беленькому домику с небольшим садом, засаженным кустами сирени, и остановившись заглянул сначала в щелку забора.
За небольшим столиком в саду сидели две женщины и пили чай. Внимательно приглядевшись, он узнал в одной из них свою тетку.
Николай отворил калитку.
Обе старухи испуганно смотрели на него, но он уверенно подходил к столу.
— Здравствуйте, тетя.
— Что?.. Что такое? — с беспокойством спросила одна из сидящих.
— Не узнали, должно быть? Николай, ваш племянник.
— Ах, батюшки мои! — взмахнула тетка руками. — Да откуда же ты? Ну, иди, поцелуемся.
— Эммочка, Эмма, — закричала она после первых приветствий, — иди сюда, беги скорее, смотри, кто к нам пришел.
На ее зов из двери выбежала девушка лет девятнадцати в ситцевом беленьком платьице, с книжкой в руках, и удивленная остановилась.
— Твой двоюродный брат. Да поздоровайся же, чего же столбом стоять?
— Здравствуйте, — подошел к ней Николай, протягивая руку.
— Здравствуйте, — ответила Эмма.
— Да вы что? — вскричала тетка. — Или на балу познакомились? Вместе на стульях верхом катались, а теперь з-д-р-а-в-с-т-в-у-й-т-е!
— Это еще от непривычки, — звонко засмеявшись, сказала Эмма. — Садись пить чай.
Николай сел. Старуха засыпала его разными вопросами.
— Ну, как мать, сестры?
— Ничего, живут.
