Воробьев держал спички в руках и улыбался.
— Я же знал, чего вам надо, Василий Антонович.
И это тоже было привычное, знакомое, необходимое — чтобы в каких-то случаях его понимали не только с полуслова, но и вообще без слов. Василий Антонович тоже улыбнулся, поблагодарил и, чиркнув спичкой, сделал эту желанную, самую вкусную, затяжку. Сразу слегка ударило в голову, зашумело, в теле возникла воздушная легкость, утомление ушло.
— Василий Антонович, — сказал Воробьев. — Там областной прокурор названивает. Что ответить?
— Скажи, что я уже уехал. Впрочем, с этого начинать не стоит. Соедини. — Василий Антонович взял трубку. Прокурор просил извинения, но дело у него к Василию Антоновичу такое, с каким ему бы не хотелось тянуть: не может ли Василий Антонович принять его ещё сегодня?
Седьмой час, светит вечернее солнце. Где-то за городом речные песчаные обрывы, с которых открываются широкие и голубые дали, где-то весенние пахучие леса с тихими, подобными зеркалам, темными озерами… Соня, наверно, уже давно пришла и ждет его к ужину…
— Хорошо, — сказал Василий Антонович в трубку. — Приезжайте.
Он подошел к окну. Внизу, у служебного подъезда, под зеленеющими липами стояла его машина. Шофер Роман Прокофьевич прохаживался возле нее, отирая тряпкой с черного верха какие-то капли, падавшие с лип. Восемь лет назад Василий Антонович приехал в Старгород из Ленинграда, сначала парторгом на Машиностроительный завод, затем был избран секретарем райкома, затем горкома, вот он уже и первый секретарь областного комитета партии, а Роман Прокофьевич Бойко все с ним и с ним, с заводских времен, из тридцатидвухлетнего стал сорокалетним, отпустил усы, двое ребятишек у него за этот срок родились. До чего же быстро бежит время!
Областной прокурор, седой и расплывшийся, видимо, очень спешил: вошел он, тяжело отдуваясь.
— Понимаю, — сказал, утирая шею платком, — нельзя в первый же день лезть со всякой чертовщиной…
— Напротив, только сейчас и лезть. Пока свежие силы. В чем дело-то? — Василий Антонович был настроен хорошо.
— Две недели назад загорелся дымоход в одном доме, приехали гасить. Стали двигать мебель — то да се: из книг на полке пистолет выпал. Маузер в деревянной кобуре…
— А я вам что, Сергей Степанович, уголовный розыск, что ли? — прервал его Василий Антонович. — У вас есть кодекс, в нем расписаны соответствующие статьи. Что полагается в таком случае, то и делайте. При чем тут я?
— Да ведь это же директор музея истории нашего края, член партии с тысяча девятьсот восемнадцатого года. Хранитель-то пистолета.
— Черногус? — Василий Антонович вынул новую папиросу из стола. — Чепуха какая-то!
— Чепуха-то чепуха, а дело заведено. И по закону…
— Вот и действуйте по закону. Тем более — старый коммунист, должен бы давно усвоить, что безобразничать нельзя. — Василий Антонович хотел встать и этим закончить разговор с прокурором. Но прокурор движением руки остановил его.
— Это ещё не все. С пистолетом разобраться не трудно. Разве бы я вас по такому поводу беспокоил? Есть кое-что более сложное. Когда Черногус был вынужден признать, что пистолет принадлежит ему, и когда работники милиции стали составлять протокол, он наговорил им бог знает чего. Вот листы протокола, вот под каждым его собственноручная подпись. Почитайте, пожалуйста, сами.
— «Пистолет храню с дней борьбы против белогвардейцев, — читал Василий Антонович. — Это мое боевое оружие, с которым я завоевывал Советскую власть».
Протокол был короткий — много ли нарасписываешь про старую, свое отжившую пищаль? Но запись того, что наговорил Черногус в милиции сверх протокола, занимала пять страниц на машинке. Он говорил, что нарушил только одну статью закона, а есть люди, нарушающие их десятками. Он говорил о браконьерах из числа руководящих областных работников, которые бьют лосей и глухарей без разрешения, ловят рыбу в заповедных озерах. Он говорил о том, что в области не мыслят по-государственному: сеют овёс да сажают картошку, ведут бедняцкое хозяйство, не видят перспектив, не желают смотреть вперед. Что виноват в этом областной комитет и прежде всего его секретарь товарищ Денисов, Василий Антонович, который, как прилежный гимназист, знает только от сих до сих и за пределы чего даже и не пытается перешагнуть. «Вот на кого составляйте протоколы! — восклицал Черногус. — Вот кого привлекайте к ответственности: которые утратили революционную страстность в делах и превратились в мелких деляг».
Папироса у Василия Антоновича погасла. Он положил её на край пепельницы.
— Вот так критик! А моя жена его хвалит. Она у нёго в музее научным сотрудником…
— Знаю. — Прокурор коротко кивнул.
— Вот хвалит, а что получается? — Василий Антонович в раздумье смотрел на то, как его собеседник, достав из жестяной баночки ментоловый леденец, отправил его в рот.
Читать, что наговорил Черногус, было неприятно. Озлобленный, вздорный старикашка. Это правда, конечно, что, когда Черногус вступал в партию, ему, Василию Антоновичу Денисову, не было и шести лет. Это правда, что революцию он, Василий Антонович, не делал, что в годы Ожесточенной борьбы партии против троцкистов, против уклонистов всех мастей отнюдь не был на передовых позициях: по молодости своей он и не очень-то знал, тогда, где эти позиции. Но разве же он гимназист, черт побери! Разве же он деляга, да ещё и мелкий!..
— Что там за пистолет полагается? — спросил раздраженно.
Прокурор пожал плечами.
— От двух до пяти, Василий Антонович.
— Ну и судите его, судите, как требует закон! — Василий Антонович отшвырнул от себя протокол.
— А это? Что с этим?.. — Прокурор собирал со стола листы дополнительных записей.
— С этим?.. — Василий. Антонович с полминуты хмуро смотрел на него из-подо лба так, будто перед ним был сам Черногус. Лицо его постепенно наливалось кровью. — Ну что с этим! — взорвался он. — Это же болтовня, стариковский бред. На гвоздике этому место. Зачем вы мне несли?
— Минуточку, — остановил его прокурор. — Не так все просто, Василий Антонович. Некоторые товарищи из следственного аппарата склонны связывать два как будто, отдаленные обстоятельства: хранение пистолета и недовольство Черногуса партийным руководством области…
— Мне смешно! — зло сказал Василий Антонович. — Этакий, знаете ли, бомбист завелся у нас! Борис Савинков областного масштаба. Умрешь со смеху.
— Я человек немолодой, на своем веку всякого навидавшийся, мне от этого нисколько не смешно, мне грустно, потому что из-за таких и даже из-за куда менее значительных совпадений люди гибли. Василий Антонович, вы сами это знаете, — заговорил прокурор. — Но; я так же, как и вы, не могу не в чем заподозрить Черногуса и поэтому пришел к вам, дабы, если кто станет жаловаться в обком на областную прокуратуру, которая прекратила начатое дело в самом зародыше, вы бы уж знали, в чем оно заключается.
— Ну вот правильно, правильно. — Василий Антонович встал. Он досадовал на прокурора за испорченное настроение, ему хотелось поскорее выпроводить посетителя. Но когда прокурор попрощался и уже дошел до дверей, Василий Антонович окликнул: — А с пистолетом-то как, с пистолетом?
— Как требует закон, так и будет.
— Правильно, правильно, — повторил Василий Антонович.
Отдав распоряжения Воробьеву на завтрашнее утро, он спустился к служебному подъезду, сел в машину рядом с Бойко. Бойко вопросительно взглянул на него.
— Домой, Роман Прокофьевич, домой. Время такое — куда же ещё?
— София Павловна заждалась одна, — сказал Бойко, трогаясь с места.
— Такая уж судьба у наших с вами жен, Роман Прокофьевич. Ждать да ждать.
— Что верно, то верно, Василий Антонович. Моя спервоначалу злилась на меня, думала, на стороне где гуляю. Теперь привыкла, убедилась, что не до гульбы уж нам с вами.
Василий Антонович взглянул на него, улыбнулся.
Машина шла по старинным кривым улицам, вышла на набережную, пересекла реку по мосту, снова скользнула в улицы, но уже в новые, прямые и длинные. Василий Антонович любил этот древний город, который рос на его глазах, который за восемь лет стал для него родным. Из года в год город делался все лучше, все светлее, зеленее и чище. Все дальше в окрестные леса и луга уходили его разрастающиеся окраины. Не только каждой новой площади или улице, не только каждому новому дому, — Василий Антонович радовался даже новому фонарю, новой тумбе для афиш, новой цветной рекламе. Во всем ему виделась доля и его беспокойного труда. Выстроили большой химический комбинат в пригороде, — кто знает, может быть, туда ушла частичка сердца Василия Антоновича: врачи говорят, что оно пошаливает, лишившись этой частички. За машиностроительным заводом разбили площадь и от нее повели радиально пять новых улиц, получился целый красивый район, — и может быть, туда ушло какое-либо сплетение нервов Василия Антоновича: врачи нашли у него перед отдыхом функциональное их расстройство. Дела области — животноводство, зерновое хозяйство, сады, огороды, строительство новых селений — они способны и всю кровь из тебя выпить. Область трудная, земли болотистые, сырые, климат капризный… Холестерина в крови прибавилось, врачи утверждают: печень не так уж образцово работает.
