самые заядлые шутники, как известно, перестают балагурить, оставаясь наедине с самими собой. Шутка рассчитана на слушателей. Ее бросают в толпу или в лицо собеседника… Если шутка удалась, ее подхватывают другие, как подбирают серебряную монету.
А ругаться можно и в одиночестве. Более того — это даже полезно. Как-никак обманываешь свои уши. Им что! Было бы что слушать…
Шаймурат пропадал в горах с ранней весны до поздней осени. Однако это не мешало ему превозносить свой аул. Он частенько говаривал: «Пусть в чужой стране идет золотой дождь, а в своей — каменный, все равно на родине лучше».
В бессонной голове Шаймурата стая дум. И все они о Карасяе. Мало кто теперь обращается за советом к аксакалу [1]. В ауле завелось много начальников, и они заправляют всеми делами. А у Шаймурата болит душа от множества забот, ему до всего дело.
— Старый хрыч, кривоногий Калимулла, — сердито ворчит он, — не пора ли тебе закрыть свою лавчонку? Твое время кануло в вечность. Аул пошел другой дорогой, а ты цепляешься за старое. Смотри, сломаешь себе шею.
Помолчав, Шаймурат добавляет:
— Толстая кожа требует крепкого кулака.
Это, несомненно, относится к старому хрычу Калимулле.
Скинув одеяло, Шаймурат пробует сесть, подобрав ноги под себя. Не получается — такая боль, хоть кричи. Но этого он не может позволить себе даже в одиночестве.
Свесив ноги с нар, старик задумался. Чего только не приходит на ум! «Вдове Айхылу надо бы поставить новый дом, — размышляет он. — Соседи, староверы, — отличные плотники. У них можно купить сруб за сносную цену. Надо будет ей сказать… А с чего это Галлям вздумал воевать с женой? Говорят, у них полный раздел состоялся. Даже подушки разделили пополам…
Весна затянулась, — огорчается старик. — Если так будет и дальше, придется солому с крыш пустить на корм…»
Вспомнился вчерашний спор с председателем колхоза Ясави Хакимовым. Никто из них не уступил друг другу, оба расстались недовольные.
Весь сыр-бор разгорелся из-за того, что Шаймурат посоветовал председателю: «Вывози, Ясави, добро с нижней окраины — пособи людям, пока не поздно. Снегу много навалило, занесло все плетни. Не успеешь оглянуться, как весна нагрянет».
Самоуверенный председатель вскипел: «Без тебя, что ли, не знаю, старый непоседа? Ты мне кто — руководящий работник из района? Или тебя народ уполномочил? Говори! Что-то среди членов правления я твоей фамилии не встречал».
С Ясави у Шаймурата давняя распря: видимо, не поделили власти над душами людей. Ясави — разум аула, Шаймурат — сердце аула. Ясави — избранный вожак, а Шаймурат — вроде самозванца. Но когда скрещиваются два добротных меча, сыплются искры…
Обида на Ясави не проходила.
— Старого жеребца не научишь ходить иноходью, — пробормотал старик.
Жаль, что председатель не слышит этого, поежился бы. А карасяевцы так и ждут, чтобы подхватить живое слово.
Ворча и кряхтя, старик натянул чулки, сунул ноги в глубокие калоши. Почесав волосатую грудь, он надел камзол и накинул на плечи старую шинель. На голову натянул буденовку без пуговиц — память о гражданской войне.
Аккуратно притворив дверь, Шаймурат спустился с крыльца.
Тишина стоит, как в зимнем лесу. Во многих избах горит огонь. Особенно ярко светятся окна правления колхоза — все заседают, никак наговориться не могут.
«Надо взять палку подлиннее», — подумал он.
Шагая по безлюдной улице, старик по обыкновению философствовал:
«У каждого аула, как и у людей, свой характер. На реке Деме уютные аулы, каждый в одну улицу. Все крестьяне там отличные наездники и музыку любят. На отрогах гор живут суровые охотники, веселые рассказчики встречаются только среди чабанов».
Усмешка промелькнула на губах.
«Женщины в больших аулах подражают городским. Проказницы — крутят мужьями как хотят».
Очевидно, не всегда Шаймурат беспристрастен.
Аулы в баймакских степях славятся своими скакунами. Долина Таныпа — смелыми плотоводами, а плоскогорье от Чишмов до Шафранова — целебным кумысом. У горы Алатау можно отведать такой душистый липовый мед, который ни в какое сравнение не идет с самым лучшим медом из других мест.
А чем же славится родной аул Карасяй?
По нижней улице прошли поющие девушки — наверно, в клуб. Старик даже приосанился. Карасяй славится, за это он ручается своей бородой, красивыми девушками. Исстари повелось, да и сейчас нередко можно услышать от парней, живущих в округе: «Жену выбирать в Карасяй пойду!»
И приходили и приезжали в Карасяй со всех сторон, влюблялись, увозили девушек с согласия родителей, а иногда выкрадывали их, конечно, не без участия самих невест. Всякое бывало.
Не потому ли так многолюдны карасяевские базары? Не потому ли так охотно приезжают на все весенние и осенние праздники в Карасяй? В дни сабантуев в ауле можно встретить парней с гор, силачей из южных степей, джигитов из Зауралья.
Но и тут расходились во мнениях старый Шаймурат и Ясави.
«Да разве мы сабантуями гордимся или женской красотой? — возмущался прямолинейный и резкий председатель. — У такой славы — воробьиные крылья, а слава Карасяя — бунтарская. Наши прадеды признавали своим царем Емельяна Пугачева. Сколько карасяйских джигитов пало в оренбургских степях! Сколько шло за Салаватом до последней схватки! Вот в чем наша слава, наша гордость!
Про гражданскую войну и говорить нечего: каждый третий мужчина служил у Чапаева, в его знаменитой двадцать пятой дивизии, или в партизанах за Советскую власть воевал».
В эту ночь Шаймурату не хочется думать о Ясави. Его долг охранять покой аула, все девяносто восемь домов, крытых тесом, с тремя окнами, выходящими на зеленую улицу. У каждого дома — палисадник, за огородами высятся березы или ольхи.
Старик усмехнулся, вспомнив причуды односельчан. Здесь не принято называть друг друга по фамилии, почти у всех есть меткие прозвища. Кто-то очень удачно подметил назойливость вдовы Хадичи и прозвал ее Мухой. За кузнецом Галлямом закрепилось прозвище Петушок. А самого Шаймурата за глаза величали Ангелом.
Старик улыбнулся: ничего не скажешь, правильно подметили. Безобидный и бездомный, как ангел…
Шаймурат как бы делал смотр всему селу.
В Карасяе все страстные наездники, даже дети. Самой любимой игрушкой у мальчишек считается кнут. Не такой, как у чабанов, сплетенный из мочала, а короткая плеть, скрученная из тонкой кожи. В шесть лет мальчик уже умеет ездить верхом, конечно, без седла. Кожаное плоское седло, украшенное безделушками, — это принадлежность женщин…
Из-под ног Шаймурата с визгом выскочила дворняжка.
— Фу, шайтан! — рассердился Шаймурат и замахнулся на нее палкой.
Мысль оборвалась. Он ускорил шаг.
Хотя и был Шаймурат непоседой, бездомным скитальцем, кажется, нынешний год он встречал ледоход в родном ауле. Река Белая представлялась ему живым существом.
— Как ты поживаешь? — здоровался он всякий раз, как спускался к реке.
