Он и вправду принялся есть кашу. Мухин, чтобы не видеть этого, пошел прочь.
Проходя через пролом, он опять увидел «своего» немца. Он отполз от ограды довольно далеко. «Значит, не убит, а только ранен, — почему-то с облегчением подумал Мухин, — пойти, разве, позвать санитара?» Он огляделся. Раненые брели через все кладбище к северной стене. Видимо, там, а не в часовне был устроен перевязочный пункт. Если туда и обратно — бегом, это займет минут десять. Да еще найдется ли свободный санитар.
Он присел на корточки. Раненый смотрел на него спокойно, без тени вражды. Узнал или нет? Распластанная по земле шинель, брюки, серый мундир с алюминиевыми пуговицами — все было в крови. Своими узкими ладонями раненый зажимал нижнюю часть живота, и кровь сочилась между пальцами.
— Meine Mutter… So geschädigt dein Herz… Horen Sie mal, helfen Sie mir, bitte![6]
Мухин вздрогнул. Дрожащими от нетерпения пальцами он шарил в кармане, но почему-то все время натыкался на шершавую рукоять нагана.
— Я сейчас… Потерпите немного.
Индивидуального пакета не оказалось. Немец лежал на боку, сжавшись в комок, разжать который едва ли хватит сил. А если перевернуть его на спину? Пожалуй, это ничего не даст, да и времени у него не остается…
И Мухин побежал.
Медпункт разместился в северной части стены, куда не залетали немецкие снаряды. Еще издали Мухин увидел Зою — она сортировала раненых на тяжелых и легких и тут же оказывала первую помощь.
— Ну чего тянешь, Линько, чего тянешь? — кричала она прокуренным до хрипоты голосом. — Заснул, что ли?
Линько, немолодой санитар с лицом, изрытым оспой, и впрямь двигался слишком медленно. Окровавленными, как у мясника, руками он сдирал прилипшие к телу гимнастерки, ножом вспарывал штанины и рукава, разрезал голенища сапог. Потом наступала очередь Зои. Обработав рану, она смазывала ее спиртом, накладывала повязку, вводила противостолбнячную сыворотку и говорила каждому:
— Потерпи, миленький, скоро отправим тебя в тыл, а там и домой к жене поедешь.
На самом же деле у роты Охрименко тыла больше не было. Пока штурмовали кладбище, танки и пехота противника уничтожили дивизион сорокапяток, склад боеприпасов, нарушили связь. Рота оказалась зажатой в пятиугольнике старого кладбища. Ключ от Залучья был теперь в руках 1113-го стрелкового полка, но существовал ли сам полк, никто не знал.
Под самой стеной, куда осколки залетали сравнительно редко, раненых набралось особенно много. Проходя между их распростертыми телами, Мухин оступился и чуть не упал. Кто-то протянул руку, поддержал. Это был ефрейтор Довбня.
— Живой, младший лейтенант? — несказанно удивился он. — Вот чудо! А меня опять зацепило. Такая, значит, планида…
— Зоя! — крикнул Мухин.
Она подняла голову, тыльной стороной руки поправила волосы.
— Там раненый, — сказал Мухин. — Он немец. Мальчик еще… Ранен тяжело. Кажется, в живот…
Все молчали, и Зоя тоже. Она стояла и смотрела на ровные ряды усыпанных прошлогодней листвой могил.
— Если ему не помочь, он умрет! — сказал Мухин, — Дело в том, что… он не хотел стрелять…
Головы раненых повернулись к нему.
— Да, не хотел. И потом, он, наверное, музыкант!
Никто не проронил ни слова.
— Зоя, вы слышите меня? — крикнул снова Мухин.—Военнопленные имеют право на вашу помощь! Вы обязаны, слышите?!
Все молчали, и Зоя тоже.
— Ну, честное слово, он не виноват… — устало сказал Мухин. — Поймите, товарищи, немцы разные бывают…
Бойцы молча смотрели на него, и только ефрейтор Довбня сказал не совсем уверенно;
— Ежели точно — музыкант, то какой из него фашист?
Зоя тряхнула короткими кудрями, словно сбросила оцепенение, приказала санитару;
— Налей, Линько!
Санитар полез куда-то в святая святых закуток, извлек жестяную канистру и руками, испачканными кровью, нацедил немного в алюминиевую кружку. Зоя выпила, облизнула губы.
— Музыкант он или нет, мне без разницы, а токо помочь вашему фрицу не могу ничем.
Вернувшись к раненому, Мухин еще издали понял, что опоздал, и присел на камень.
Два раненых проходили мимо, и один сказал другому;
— Молодой ишшо, младший-то, сердце не как у нашего брата, не скипелось, вот и пожалел фрица.
— Ничего, скипится, — отозвался другой.
Свой взвод Мухин нашел возле часовни. По приказу Дудахина бойцы рыли окопы полного профиля. Внутри часовни на глыбах слипшегося кирпича сидели кружком Трёпов, Бушуев, Раев и Карабан. Перед ними на земле дымил костер.
— Садись, — сказал Трёпов, — расскажи, именинник, как ты пулеметчика снял.
— Где командир роты? — спросил Мухин.
— А с нами и знаться не хочешь? Да, растут люди…
По приставленному к стене узкому бревнышку младший лейтенант поднялся на перекрытие. На загаженных голубями балках стояли Охрименко и Савич и смотрели в бинокли. Далеко в поле, в розовой дымке погожего утра, поднимались к небу зловещие столбы черного дыма.
— Ты прав, Николай, — сказал Охрименко, — это горят Меленки. Только как же это фрицам удалось прорваться? Если шли вдоль берега, так там бы их первый батальон встретил.
— Если было кому встречать, — невесело усмехнулся Савич.
Охрименко молчал.
— Дурацкое положение! — сказал он через минуту. — Выполнить боевое задание и не знать, что делать дальше. — Тут он заметил Мухина. — Слышал, слышал о твоих подвигах. Э, брат, да ты в крови! Куда ранило?
— Товарищ старший лейтенант, я насчет военнопленных. Они имеют право на помощь. Особенно раненые.
— Кто же в этом сомневается?
— Санинструктор Романова.
— Вот как! — Охрименко и Савич переглянулись. — Что же ты, брат, ее плохо воспитываешь?
Мухин густо покраснел.
— Санинструктор мне не подчинена.
— Да ладно, зови! — не скрывая улыбки, сказал Охрименко.
Зоя пришла быстро, не глядя на Мухина, доложила командиру роты о количестве раненых, расходе перевязочного материала, спирта, заменявшего йод.
— Всех перевязала? — ласково спросил Охрименко.
— Так точно, товарищ старший лейтенант, а как же иначе?
Ротный поманил ее пальцем к краю стены.
— А это что?
Вдоль ограды, на тропочках и просто между могильными холмиками лежали люди в серо-зеленых шинелях и коротких, как на подростках, мундирах.
— Так это ж немцы!
— Вот именно, — сказал ротный, — мы русские, они немцы. Разные нации…
— Так они ж — враги!
— Были врагами, когда воевали, а теперь просто немцы. Военнопленные. А раз так, имеют право на твою помощь, ясно?
Зоя опустила голову.
— Что хотите со мной делайте, товарищ старший лейтенант, а только я этой сволочи…
— Разговорчики! — вскричал ротный. — Забыла, о кем разговариваешь?
— Так своих же перевязывать нечем, товарищ старший лейтенант!
— Изыщи. Со здоровых рубахи сыми — теперь тепло — разорви на полосы. Да что мне тебя учить, сама знаешь.
— Все одно не хватит. Вон их сколь. Да и некому это делать. Санитаров четверо осталось, да и те с ног валятся, я сама не знаю на чем держусь — ведь не лошади! Думала, закончу — отдохну маленько… Несправедливо это, товарищ старший лейтенант! Они с нашими пленными чего вытворяли?
Охрименко постегал веточкой застрявшую в расщелине немецкую пилотку, сбил с рукава голубиный помет.
— Удивляешь меня, Романова. Сознательный, понимаешь, боец, комсомолка, медали имеешь и вдруг такое… Ты что же, не видишь разницы между нами и фрицами?
— Вижу.
— Видишь, а рассуждаешь. Кто эти солдаты? Те же рабочие и крестьяне, обманутые гитлеровской пропагандой. Твоя задача эту пропаганду повернуть обратно, против Гитлера.
— Ну и шуточки у вас!
— Я не шучу, Романова. Им ведь что внушают: большевики пленных мучают, голодом морят, убивают — они и верят и дерутся до последнего. А тут — обратно: не мучают, не убивают, да еще и медпомощь оказывают. Что получается? Получается, что Гитлер врет. Уже — сомнение…
— Да нам-то кака корысть от ихних сомнений? Они ж— в плену. Отвоевались.
— Вот тут ты, Романова, обратно ошибаешься. — Охрименко хитро посмотрел на Савича и Мухина, — Они у нас еще повоюют. Не оружием, конечно, а другим манером. Как думаешь, немцы за нами сейчас наблюдают?
— А черт их знает!
— Правильно, глаз не спускают. И, наверное, там, оставшимся, про наши «зверства» болтают. Ну, солдаты, понятно, верят. И вдруг их наблюдатели со стены видят: сидят ихние дружки целехоньки, на головах свежие бинты, а наш повар им в котелки из своего черпака льет…
— Да вы что, товарищ старший лейтенант, с луны свалились? — возмутилась Зоя. — Чего лить-то? Нету у нас ничего, последние сухари раненым раздали!
— А вы водички скипятите. Так, чтоб на всех хватило. Кипяточком и напоите всех. Кипяток — он все лучше, чем ничего. Опять же немцам с промкомбината не видать, чем ты своих пленных потчуешь, а от кипятка какой-никакой, а парок идет… Смекаешь? Этот парок ихние наблюдатели в свои бинокли непременно заметят!
