Вот и легко стало. Вот и домом Аля зовет уже не «Турлес», а «Гюго». И ребята здесь тоже ничего, даже тот, что орал с причала, — старший рулевой Федя Жогов, Разве что старпом Реут. С ним как-то пошло по-особенному, волю хочет свою показать в отдельности ей, Алевтине Алферовой. Ну да ничего!
А письма по-прежнему только от мамы, и мили бегут за кормой те же, что и последние два года, — долгие-долгие, пока приведут к своим берегам.
Что поделаешь, Аля — матрос, и страсть у нее одна — море.
Веселый человек в цилиндре, в длинноносых башмаках подмигивал и взмахом руки показывал куда-то вниз. Контуры его, составленные из электрических лампочек, то в дело меняли цвет, становились то лиловыми, то желтыми, то вдруг наполовину зелеными, а потом целиком красными. А рядом — в вышине — еще лампы, непрерывные, сплетенные в буквы нитки неона, тоже разноцветного, и гулкая ярмарочная музыка, и шарканье шагов, и голоса, и смех. Сияющий, цветастый, не затихающий до ночи Луна-парк на краю Такомы, штат Вашингтон, США.
Аля засмеялась тихо, одними губами и посмотрела вбок, на шагающего рядом Левашова — высокого, гибкого, потом обернулась на мистера Кинга, на его полную, такую же, как он сам, жену и худеньких, голенастых дочерей, выстроившихся по ранжиру: старшая Джилл — студентка, младшие — двойняшки Пегги и Кандис; всего с матерью — семь. В свою машину Кинг посадил только ее, Алю, и Левашова и гнал сюда, в парк, точно хотел заработать приз за скорость езды, остальные добирались как-то иначе.
— Другой сосед, — сказал мистер Кинг, поймав Алин взгляд, и поправился: — Другой машина мой сосед везет мой семья, — и засмеялся, радуясь удачно сказанной по-русски фразе.
У него были уже и входные билеты на всех, и Аля подумала, удобно ли, что платит он, мистер Кинг, и еще про то, что неизвестно, сколько стоит билет, а у нее осталось всего два доллара, а у Левашова, наверное, и десяти центов не сыщешь — потратился, конечно, до мелкой монетки на первый свой американский гардероб. Она в который уж раз ироническим взглядом обвела фигуру соотечественника: палевый, цвета крем-брюле, костюм в мелкую клетку и голубая рубашка, из-под воротника которой выпирал огромный, «ленинградский» узел черного, похоронного, галстука. Все здешнее, из такомских магазинов, а за версту отличишь своего!
Она подумала так, когда еще только вылетела к трапу, злясь, что именно ее настиг старпомов приказ: «Прошу переодеться. Поедете с Левашовым в гости к американцу». Он всегда, что ли, будет ее выделять, Реут? Даже не спросила, к какому американцу, зачем и почему с Левашовым, с этим мальчишкой из палубных учеников. Бухнула первое попавшееся, что у нее на эту стоянку в запасе есть еще один выходной и она его собирается потратить более разумно. Но старпом сказал: «Вам это не зачтется как выходной». И ушел. Нечего было делать, она вышла к трапу — ехать. Внизу, на причале, увидела палево-голубого Левашова рядом с толстячком в пропотелой шляпе, с черной коробкой ленчбокса под мышкой.
Она отказалась сесть на переднее сиденье — туда влез расфранченный Левашов — и, сидя сзади, в одиночестве, невольно слушала довольно бойкую русско-английскую болтовню. Когда миновали главные улицы и бегущее от порта стадо автомобилей несколько поредело, когда вдоль дороги замелькали отличимые друг от друга лишь по цвету домики на ровных лужайках, ей уже стало понятно, что хозяин машины — лебедчик, нагружает «Гюго», ярый противник нацизма, восторгается героизмом советского народа и учит из солидарности русский язык. А так как русский по сложности не идет ни в какое сравнение с другими известными мистеру Кингу языками и овладеть им самостоятельно по учебнику совершенно невозможно, он, мистер Кинг, вот уже третий день использует в качестве репетитора Левашова, и тот ему так нравится, что сегодня он, мистер Кинг, отправился к капитану Полетаеву и попросил разрешить Левашову побыть у него, мистера Кинга, в гостях. Но поскольку у русских не принято ходить в гости поодиночке (это разъяснил чиф мейт, старший помощник капитана Полетаева), мистер Кинг рад принять у себя дома и мисс Алферову.
Вот, значит, как. Занятно! Аля и не заметила, что включилась в беседу сидевших впереди, и совсем отошла, подобрела, когда машина подкатила к белому домику и по асфальтовой дорожке заспешила навстречу приветливая миссис Кинг, а следом все ее многочисленные дочери — начиная со старшей Джилл, студентки, и кончая двойняшками Пегги и Кандис.
Не заметила Аля и как оказалась в просторной кухне, а потом в комнатах, затененных ситцевыми занавесками, с низкими широкими кроватями, с куклами, аккуратно рассаженными на них, с тонконогими столиками, солидными комодами и шкафами. Все говорили разом, и она говорила, вернее, приговаривала одно и то же: «прелестно», «хорошо», «да», «конечно», а потом вернулись в кухню, и Аля сама вызвалась сбивать клубничный крем к торту, который миссис Кинг готовилась поместить в духовку.
Джилл стояла рядом и покровительственно улыбалась сквозь очки, а Пегги и Кандис причмокивали от удовольствия, будто уже пробовали пухлый, издающий чистый запах ванили торт.
Откуда-то поблизости, наверно из большой комнаты рядом, донеслась музыка, и Аля прислушалась удивленно:
И кто его знает,
Чего он морга-а-ает!
Чего он морга-а-ает...
Такома, штат Вашингтон, хор Пятницкого! И тотчас Аля вспомнила Левашова. Улыбнулась всем американкам сразу, шагнула за дверь.
В той, другой комнате было сумеречно от нависших над окном веток, только изумрудно светился глазок радиолы. Мистер Кинг, уже снявший комбинезон, в костюме и галстуке, тая от удовольствия, менял пластинки. Следом за «Калинкой» завертелась «Вдоль по улице метелица метет», потом «Распрягайте, хлопцы, коней» и снова: «Поморгает мне глазами и не скажет ничего-о-о!»
Левашов, улучив минутку, шепнул ей:
— Как это он еще свое семейство в сарафаны и кокошники не вырядил! Тут где-то церковь православная есть, километрах в ста, так он туда ездил — посмотреть.
— Глупости говоришь, — отрезала Аля. — Нравится — и пусть. И ты радуйся, наше нравится. Пусть их больше таких будет, Кингов.
Она говорила тоже шепотом, опасаясь, что хозяин услышит ее с Левашовым разговор, но странно — Левашов как раз этого и не боялся. Не успела она умолкнуть, как он, обращаясь к толстяку, почти дословно перевел на английский ее слова, словно бы продолжая давний спор.
Аля еще раньше заметила, что Левашов знает английских слов ненамного больше ее, но так изобретательно использует их, не очень заботясь о складности речи и произношении, что со стороны могло показаться, будто он вполне прилично владеет английским. Вот и теперь разошелся, начал втолковывать американцу, что тот делает непростительную ошибку, находя причины фантастической стойкости русских в борьбе против гитлеровцев лишь в неповторимой, мистической их любви к своей беспредельной земле, к своим избам, самоварам и балалайкам. А между тем, объяснял Левашов, есть еще другой патриотизм. В нем-то и секрет. Ибо Зоя Космодемьянская, капитан Гастелло — летчик, знаете, который направил свой самолет в колонну вражеских автомашин? — вот они и тысячи других наших героев защищали и защищают с о в е т с к у ю землю, с в о и заводы и фабрики.
«Прямо как лектор какой-то говорит, — с досадой заключила Аля. Получалось, что не она сопровождает этого мальчишку в «заграничные гости», а, скорее, он ее. — Странно, я и не замечала его среди других ребят...»
И вдруг вежливо молчавший мистер Кинг вскочил, затараторил, что Левашов не прав, что он опять за свое: хочет все на свете объяснить экономическим детерминизмом. Но это не так, он, мистер Кинг, уважает марксизм, но нельзя же все сводить к экономике! Людьми движут и силы иного, духовного, порядка: жажда свободы, например, ненависть к угнетению. Разве они ничего не весят на чашах весов войны?
— Допустим. — Левашов иронически улыбнулся. — Но тогда объясните мне, почему же помощь вашей страны моей называется «ленд-лиз»? Взаймы или в аренду? Уж тогда бы все безвозмездно, в духовном, так сказать, смысле, раз у нас ненависть к нацизму общая.
Тарабарщина из русских и английских слов получалась несусветная, но Кинг, видимо, уловил смысл сказанного и заволновался еще пуще, быстрее забегал по комнате. Аля решила, что пора прекратить этот внезапный, никем не предусмотренный спор.
— Хватит, — сказала она. — Хватит, Сергей...
И тут же поймала себя на мысли, что удовлетворена словами Левашова, что и сама, случись, заявила бы то же самое, хоть и сильно задело американца сказанное. Кто же виноват? Вот ведь и дом у Кинга, и машина, и кухня с белым, точно брусок льда, холодильником, а за всем этим, крути не крути, — война. На ней все нажито, потому что работы лебедчику хоть отбавляй. Срочная, сверхурочная, такая, сякая. Вполне материальный получается тут, в Америке, результат духовных устремлений...
