Особенно нестерпимой была мысль, что Анатолий читал Анжеле те же самые стихи, что и ей. Привычно обволакивал красивыми словами. Вот тебе и «избранник природы». Шаблончики заготовил…
Сдвинув светлые брови, Вера подошла к раскладушке, сняла и разорвала «ковер». Все ненастоящее, все! — разрыдалась, уткнув лицо в жесткое одеяло.
Выплакивала похороненную любовь, Иришкино полусиротство. Все внутри выгорало в этом плаче.
Лешка задумчиво шла домой. То, что произошло с Верой, очень близко касалось и ее. Нет, она вовсе не оправдывала подругу: прежде всего виновата Вера, что Иришка осталась без отца. Неужели любовь так захватила ее, что она не в состоянии была разглядеть Иржанова? Ну, предположим, способный он человек. Но если эти его способности нужны ему только для собственной славы — кому нужен он? А если для людей — так думай же о них, уважай их! А этого он не только не хочет, а не умеет. Пусть Шеремет груб, дерзок, плохо воспитан, но в самом-самом главном он не такой.
Или она тоже заблуждается? Виктор прислал вчера второе письмо: «Я очень плохой. А теперь захотелось стать лучше».
Почему теперь? Именно теперь?
«Сможешь ли ты, узнав все обо мне, не презирать меня? Если бы я имел в жизни настоящего друга, который поверил в меня, я бы ради такого доверия…»
В синей туче два прорубленных оконца полыхают огнем, как в термичке. Пчелиный гул стоит над садами. Воздух пахнет сиренью, мокрыми рыбацкими сетями. Стыдливо краснеет татарская жимолость.
Лешка ускоряет шаг.
Она может быть настоящим другом. Но на письмо не ответит. Если правда то, что он написал, — сам приедет.
«ХИМИЧКА» НА ПРАКТИКЕЗаботы об Иришке всецело поглотили Веру, но все же она выкраивала время переписать у Лешки или Панарина пропущенное на курсах, а вскоре даже стала «подбрасывать» на несколько вечерних часов дочь соседке, сама же убегала на занятия. Слушала жадно, торопливо записывала, а сердце болело за малышку. Хотелось сейчас же очутиться возле нее.
Иришка оказалась буйной, требовательной, своенравной, не давала матери спать по ночам, и Вера ходила днем сонная, с красными глазами.
Экзамены на курсах она сдала в общем не хуже других. Валентина Ивановна даже похвалила. Теперь предстояла поездка на практику, на уже действующий Шамекинский химический комбинат. Как же быть? Не поехать — значит лишиться права работать аппаратчицей. А можно ли ехать в такую даль, в жару с Иришкой на руках? Хоть плачь! Но слезы она, видно, выплакала все. Вместо них осталась решимость бороться, стиснув зубы.
Как-то днем к Вере зашли Анжела с Потапом. Вера в это время стирала пеленки, а Иришка, закрыв глаза, орала как оглашенная и сучила ножками. Анжела взяла буянку на руки, и та умолкла. Потап удивленно хмыкнул:
— Одна природа!
— Мы решили, — сказала Анжела, — взять в Шамекино на попечение нашу крестную дочку. Так что ты не волнуйся.
— Точно! — прогудел Потап, с хрустом наступил на погремушку и смутился. — Будет полный порядочек, — подавленный своей неуклюжестью, заверил он.
Вера подняла глаза от корыта с мыльной пеной.
— Спасибо.
К несчастью для Аркушиной, Григорий Захарович улетел в Москву и оставил за себя Платона Яковлевича.
Когда Вера с Лешкой пришли к нему за разрешением ехать на практику с дочкой, Гаранжин заявил, что не позволит разводить передвижные ясли, что это несерьезно и незаконно.
Теперь лицо его походило на лицо раздраженного Мефистофеля. Он ожесточенно тер между ладоней несколько остро отточенных карандашей.
— У нас производство, и с этим придется считаться.
— Мы сами будем заботиться о Химичке, — тонким голосом возразила Лешка, совсем не подумав, что Платону Яковлевичу неизвестно, кто такая Химичка.
— Вы, собственно, что за адвокатесса? — Гаранжин с неприязнью уставился на Лешку, глубокие морщины на его щеках вытянулись. — Вы, Юрасова, и здесь суете свой нос куда не следует. Я могу, Аркушина, говорить с вами без посредников?
— Можете! — выпрямилась Вера и попросила Лешку: — Выйди.
Та отрицательно замотала головой.
— Выйди! — повторила Вера.
Оставшись наедине с Гаранжиным, она спокойно и решительно сказала:
— Я должна, Платон Яковлевич, стать аппаратчицей. Так надо моей дочери… и мне. Нас только двое.
Гаранжин быстро посмотрел из-под кустистых бровей на молодую мать.
Такая не отступит. Поднимет шум. Побежит в партбюро, профком. Не оберешься неприятностей, опять будут говорить, что он нечуткий.
— Во всяком случае, я снимаю с себя какую бы то ни было ответственность за последствия, — холодно сказал он, — и требования к вам будут предъявлены такие же, как ко всем курсантам.
Вера горько усмехнулась: уж она-то знала, как снимают с себя ответственность за последствия…
— Вам не придется отвечать, — произнесла она сухо и вышла из кабинета.
Сбор отъезжающих на практику был назначен на шесть утра. Без двадцати шесть появилась Вера с Иришкой в одной руке и чемоданом в другой. Валентина Ивановна, увидав Аркушину, мысленно ругнула себя: не догадалась послать за ней машину.
Лешка подскочила к Вере:
— А ну, давай наследную принцессу.
Они влезли в автобус, сели позади шофера. Коренастый, с густыми усами на молодом лице, он вороватыми глазами обшарил полную грудь Веры, до плеч открытые руки, сказал умильно:
— Докатим, как в ТУ-104!
Автобус наполнялся пассажирами, галдежом.
Запрокинув голову с золотой копной волос, сверкала зубами Анжела. Алла Звонарева язвительно спрашивала Стася, имея в виду Лобунца:
— Чем питаются медведи в июле?
Потап помогал Наде Свирь втиснуть корзину со снедью на полку под потолком. Из корзины что-то потекло.
— Ну ясно — раздавили помидоры! — вскрикнула Надя. — Ничего нельзя поручить.
Спокойствие сохраняла только Химичка. В этом шуме и гаме она продолжала безмятежно спать, наверстывая ночные часы.
— Дашь мне подержать? — спросила у Лешки Надя, уладив дело с корзиной.
— Успеете все, — пообещала Лешка. — Девчонки, вы заметили, у Химички белки глаз мамины — голубого отлива? Обратите внимание, когда проснется…
Двое суток пути, и вот, наконец, показались дымящиеся трубы Шамекинского комбината. Машина остановилась в центре большого поселка, затерянного в зелени.
Все вылезли из автобуса, стали разминаться, отряхиваться, с любопытством оглядывать поселок. Он растянулся по берегу реки; комбинат, как и в Пятиморске, вырисовывался вдали, в серовато-бурой степи.
Над гребнем обрыва, покрытого сизыми кустами качима, летали огромные стрекозы: голубел цикорий вдоль дорог.
Инженер комбината, пожилой мужчина в очках, подошел к Валентине Ивановне, как к старой знакомой; жестикулируя, о чем-то заговорил с ней, повел курсантов к лесу у реки.
Там, почти на самом берегу, стоял опустевший пионерский лагерь.
— Вот здесь и располагайтесь, — инженер обвел рукой постройки.
Химичку немедленно поместили на застекленной веранде небольшого дома. Оставив девочку на попечение Потапа, Вера с Лешкой отправились разыскивать корыто и квартиру. Корыто раздобыли довольно быстро у отъезжающей семьи техника, с квартирой же дело оказалось сложнее.
Всюду, узнав, что речь идет о новорожденном ребенке, отказывались сдать хотя бы угол. Только в крайнем доме, у самого обрыва, старая женщина, назвавшая себя Степановной, сжалилась над Верой.
— Ладно уж, приходи. Моя внучка тоже у кого-то в Ростове живет.
Лобунец в это время честно развлекал Химичку. Сначала он по думал с нежностью: «Эта пуговка будет изучать географию Луны». Ему захотелось разглядеть глаза счастливой девчонки. Но она ревела, плотно закрыв их, и сделать это оказалось невозможным. Потап зазвенел чайной ложкой о стакан — рев продолжался. Залаял по-собачьи — рев усилился. Он стал носить ее по комнате, исполняя свой коронный номер: «Домино, домино!» — она зашлась. Потап положил ее в постель, а сам сделал стойку посреди веранды, и — о чудо! — Иришка умолкла, скосив на него глаза. Но только он встал на ноги, как Химичка опять заголосила. Снова сделал стойку — умолкла.
В таком виде его и застала Вера: потный, стоял он вниз головой, поглядывая с надеждой на ценительницу циркового искусства…
Когда часа через два Лешка зашла к Степановне, Вера кормила ребенка. Она сейчас показалась особенно родной. Материнство придало ее лицу, жестам спокойную ласковость. Заиграли на щеках, подбородке, локтях милые ямочки. Каким-то необычным стал затаенный блеск голубых глаз из-под приспущенных век. Иришка так жадно припала к ее груди, так аппетитно причмокивала, что Лешка залюбовалась.
В дверях показался шофер-усач. Вера прикрыла грудь.
— Вера Николавна, — елейным голосом сказал он, щуря шельмоватые глаза, — может, вам подвезти чего, так я вмиг.
