Он чувствовал, как Вера Тимофеевна следит за каждым его движением, — успеют ли перевезти ее дружину до начала наступления? Надо бы подойти к ней, поговорить. Да не время и не место. Вот к вечеру отгонят казаков подальше от Урала, вернутся в штаб и наговорятся обо всем, живо вспоминая, как дело было. После боя люди откровеннее... Но как ни пытался он сосредоточиться на главном, перебирая всевозможные варианты действий неприятеля и собственные контрмеры, беспокойство за Веру его не покидало ни на минуту. То было второе, глубинное течение его мыслей. И, странно, эти два течения, не смешиваясь, текли одновременно. Словно бьющий со дна реки ледяной родник, обжигало душу Великанова это беспокойство, от которого, видно, никак не отделаешься. Скорей бы, что ли, за Урал.
Наконец к бревенчатому настилу причалила большая лодка. Великанов дал знак быстрее, не мешкая, грузиться.
Когда он сел рядом с начальником политотдела штаба, Вера напомнила о себе. Михаил Дмитриевич привстал на лодке, поспешно откинул со лба мокрый от пота, смолянистый чубчик и, глянув на нее возбужденными цыганскими глазами, крикнул Ломтеву и Сергею Родионову:
— Не забудьте о женщинах!
— Знаем, — вяло отозвался Ломтев.
«Николай тоже хорош, — подумала Вера. — Тянули под разными предлогами чуть ли не до восхода солнца».
Женщин перевезли латыши. И только тут Вера поняла, что Михаил Дмитриевич, быть может, еще вчера решил послать ее дружину с латышскими стрелками, которые были вооружены лучше остальных.
— Это ваш командир, Ян Петерсон, — сказал Ломтев уже на том берегу Урала.
— Вы, кажеца, нэ́довольны, то́варищ Ка́рташева? — спросил Ян, упрямо смещая ударения на первые слоги.
— Что вы! Мы просто долго ждали переправы.
— Нэ опаздам.
Она невольно заглянула в его чистейшей, небесной голубизны девичьи глаза. Он и в самом деле не спешил. Огромный, сильный человек лет тридцати, с этими, красивыми женскими глазами, Ян Петерсон негромко рассуждал по-латышски со своими земляками. И те, слушая командира, с некоторым смущением поглядывали на дружинниц: наверное, вместе с женщинами воевать им еще не доводилось.
Вера внимательно осмотрела высокий правый берег, на котором громоздился двукрылый кадетский корпус, а поодаль от него стояла над голым яром башня гарнизонной гауптвахты. Отсюда, с левого низкого берега, город действительно казался крепостью.
— Я ухожу к Великанову, — сказал Ломтев, дружески тронув ее за локоть.
— Как, ты уходишь?.. Ну, прощай, Коля.
Он хотел что-то добавить, но лишь выразительно махнул рукой и трудным, валким шагом конника двинулся к пойменному лесу, за которым начиналась ружейная перестрелка.
Латыши — их было не больше полуроты — растянулись гуськом по узкой береговой тропинке. Они шли мерно, но дружинницы еле поспевали. На форштадтской излучине реки Вера оглянулась: восточная окраина города длинным одноэтажным клином врезалась в степь. Оттуда, из степи, тоже долетела разнобойная пальба, заметно приглушенная расстоянием.
Ян Петерсон остановил бойцов на юго-восточной опушке Зауральной рощи. Слева тек Урал, справа виднелась белая нарядная дачка в мелколесье, а впереди, до фиолетового горизонта, лежала всхолмленная степь.
— Тут будэм окапываца, — сказал Ян и начал показывать, как это нужно делать.
— Мы бывали на земляных работах, — сказала Вера. — За форштадтом рыли окопы.
— Ах, так. Лаби, лаби[1]...
Вера удивилась, что против них никого нет. Судя по всему, казаки сосредоточились в балках южнее Ситцевой деревни и вдоль, чугунки, уходящей к Меновому.
— С кем же здесь воевать? — спросила она.
Ян скупо улыбнулся.
— Раз мы ест, неприятэл будэт...
Черствая земля плохо поддавалась саперным лопаткам с коротенькими черенками. Но потом женщины приноровились. Дело пошло. Вера старалась не отставать от своих дружинниц, украдкой вытирала пот с лица. Через час окопы для стрельбы лежа были готовы — как раз вовремя: там, на Илецком тракте, появились казачьи сотни. И вся роща ожила, ответила огнем. Эхо, отраженное стеной осокорей, мощно плеснулось навстречу конной лаве.
Ян Петерсон обошел вместе с Верой боевую цепь дружины, слева примыкающую к реке, и сказал, довольный работой женщин:
— Лаби устроилас.
Окопы действительно получились настоящие, с удобными брустверами, выложенными дерном. Кое-кто успел их углубить для стрельбы с колена. Вера тоже успела.
Начав атаки в лоб на 217-й полк, который ночью переправился на левый берег по заново восстановленному настилу железнодорожного моста, казаки расширяли наступление на восток. И вот уже батальоны 218-го полка вступили в бой — он приблизился настолько, что латыши открыли фланкирующий огонь из пулеметов. Кони убитых казаков дико заметались по степи, оглашая ее долгим, тоскливым ржаньем, берущим за сердце. (Вера вспомнила, как жалеет Логвиненко беззащитных лошадей.)
Теперь-то и обнаружили дутовцы у себя на фланге красных пулеметчиков, которые полностью расстроили кавалерийскую атаку в центре.
Не решаясь идти на них в конном строю, они двинули сюда отдельную пластунскую роту. То была «золотая» рота, офицерская, — гордость Дутова. Хотя офицеров в ней оставалось не больше трети, особенно после недавних боев за Меновой двор, но, щедро пополненная урядниками и вахмистрами, она продолжала считаться ударной силой — на крайний случай, когда и массированная конница шарахалась от винтовочных залпов и пулеметов.
Из своего уютного окопчика Вера ясно видела, как пластуны, ловко действуя локтями, не поднимая головы, по-змеиному огибали холмики сурчин и тут же ныряли в ковыльные ложбинки.
— Не стрелять! — передали команду Яна Петерсона.
Легко сказать — не стрелять. Вера уже различала в прошлогоднем, отбеленном снегами ковыле защитные фуражки пластунов, их вьющиеся тела. Она, казалось, слышала их частое, шумное дыхание.
— Огонь! — крикнул Ян.
И заработали «максимы», покрывая дальние винтовочные выстрелы, будто разом смолкшие над степью, которая затягивалась волокнистым дымом. Через несколько минут оба пулемета замолчали. Все поле выглядело мертвым. Вера не догадывалась, что пластуну легче всего прикинуться убитым и спокойно отлежаться до очередной атаки. Но Петерсон знал это, был начеку.
Вдруг Вера заметила около одной сурчины золотой просверк погона. «Жив офицерик», — с неутоленной ненавистью подумала она, тщательно прицеливаясь. Тут снова застучали пулеметы, на этот раз «с чувством, с толком, с расстановкой». Вера тоже не спешила, терпеливо ожидая, где еще, появятся золотые блики-просверки в белом ковыле. Она теперь не сомневалась, что дутовцы бросили на латышей отборную пехоту. Ян понял это раньше.
Увлеченная поисками ближних целей, Вера и внимания не обратила, как придвинулась вторая цепь.
— Дружине оставаться на месте!.. — приказал Ян.
«В чем дело? Почему?» — едва успела она подумать, как увидела его с гранатой, вскинутой над головой.
Рослые, грузные на вид латышские стрелки с необыкновенной легкостью побежали встречь поднявшимся казакам. Завязалась рукопашная. Но пластуны из второй цепи не приняли штыкового боя и отступили в рыжий, глинистый овражек, что пролегал наискосок от рощи к, проселочной дороге. «Сейчас бы ударить им вдогонку», — разгорячилась Вера, с опозданием поняв, что крайний пулемет отсекает огнем вторую цепь от первой. «Не выйдет из меня настоящего бойца», — подосадовала она на свою неопытность.
Наступила передышка. Ян короткими перебежками отвел стрелков на обжитый рубеж. В контратаке был наповал убит один латыш и двое ранены. Женщины стали перевязывать раненых в укрытии, за вековым осокорем, что возвышался позади окопов. Ян, пригибаясь, через кустарник добрался до Веры и посоветовал еще глубже зарываться в землю.
Лежа на боку, она принялась помалу углублять спасительный окопчик. Ее примеру последовали другие женщины. Копать землю саперной лопаткой, да еще в таком неловком положении — мука настоящая. Наверное, этой каторжной работе и конца не будет. Но вот на пологий бугор вымахнула конная батарея дутовцев.
Казаки соскочили с лошадей, на ходу сбросили пушки с передков и засуетились около орудий. Ян сам лег за пулемет, дал длинную, без единого перебива очередь, больше для острастки, потому что до батареи было далековато. Орудийная прислуга немедленно укрылась за боевые щиты, а коноводы и ездовые отскочили в степь.
Вера ждала, ей сделалось не по себе: против артиллерии и латыши бессильны. Однако она испытывала гордость, что участвует в таком жарком деле.
Там, на бугре, метнулись блеклые под солнцем четыре вспышки, ахнула земля от дробного залпа и гулким эхом отозвался пойменный лес на череду разрывов. Перелет!.. Вера сжалась в комочек, ожидая новой батарейной очереди. Но казаки что-то замешкались. Только хотела глянуть вдоль цепи, как ведут себя дружинницы, грохнули еще разрывы. Недолет!.. «Они лихо рубят, да стреляют в белый свет как в копеечку...» — опять вспомнила Вера фейерверкера Логвиненко.
