Еще раз представив возможный итог проверки, Горин попытался успокоить себя: плохим он не будет, а к приезду главной инспекции можно подчистить заусенцы и вернуть дивизии ее обычную оценку, по которой, в сущности, и будет определяться отношение к дивизии и к нему самому. Но, хорошо зная напористую требовательность Амбаровского, Горин озабоченно потемнел: как бы своими замечаниями с пристрастием он не пошатнул уверенность людей: случится это — за неделю и даже месяц восстановить ее будет трудно.
В какой-то мере уравновесить требования с возможностями мог тот, кто сидел на заднем сиденье. Из офицеров корпуса обычно он писал разбор. Горин подумал, не попытаться ли расположить его к дивизии. Взглянул через зеркало на Рогова, который сидел замкнуто, будто чувствовал, что хотят притупить его перо, и ему стало совестно. Все же, когда свет фар уперся в темную стену леса, Горин коротко произнес:
— Подъезжаем.
— Как долго продлится учение?
— В соответствии с приказом командующего округом — двое суток.
— Вы, как всегда, стараетесь быть абсолютно точным.
— Приказ есть приказ. К тому же вы проверяете.
— Мы — свои. К нам в войска едет инспекция… На днях генералу позвонили из Москвы. Он остался посмотреть стрельбу. Может быть, командиров полков лучше вернуть домой?
Со слов Рогова выходило, что он сам предлагал помощь. Прими ее, и, возможно, он смягчит в тексте разбора те грозные упреки, которые выскажет по ходу проверки Амбаровский. Но возможная обида Сердича — учение разработал зря — и ущерб выучке офицеров заставили Горина отказаться от помощи начальника отдела.
— Видите ли, Илларион Иванович, учение уже началось, отозвать командиров полков — скомкать его. Потом, мне нужно посмотреть в деле новичков — их прибыло в дивизию немало. Ведь инспекция, видимо, закончится большим учением.
— Разве за неудачные действия на учениях кого-либо снимали с должности?
— Нет. А должно быть иначе. Главное ведь — умение водить войска.
— Согласен.
— В таком случае скажите, что лучше — скомкать учебу командиров или сделать лишнюю сотню дыр в мишенях?
— Михаил Сергеевич, не я определяю, что лучше, а что хуже.
— Кое-когда и вы.
— Так было при Денисе Гавриловиче. Теперь иначе.
— Как его здоровье?
— Прошел медицинскую комиссию. В отставку.
— Даже!
— Глубокий инфаркт.
— Жаль.
— Да.
— Не в обиде на него? Он ведь не отпустил вас ко мне начальником штаба.
— Нет. С ним работать было приятно.
— Может быть, допросить вас у Амбаровского? Заместителем.
— Не стоит.
— Почему?
— Я только штабник, — невесело ответил Рогов.
— Вот поэтому я и попрошу вас к себе. Вам надо побыть на строевой работе.
— Спасибо. Но ничего не выйдет.
После марша штаб дивизии расположился в густой хвойной роще. В ожидании полков, которые должны были подойти сюда с разных сторон и разыграть встречный бой, офицеры штаба дивизии собрались в большой палатке первого отделения и, куря, обсуждали спортивные новости.
Комдив в сопровождении Рогова вошел в палатку. Вольные позы офицеров, густой дым, лениво уплывающий в черное окно, говорили о том, что штаб руководства собрался и готов учить, но не учиться сам.
Резко откинув брезентовую дверь, вошел Сердич. По смущению офицеров он догадался, что комдив застал их не такими, какими они должны быть на учении, и с досадой подумал о своем промахе.
Комдив выслушал его короткий доклад, в котором звучало нетерпение сделать офицерам резкое замечание, и, ничего не сказав, уселся за накрытый картой стол. Подумал, чем занять офицеров, и объявил результаты подъема войск по тревоге: часть танковых и артиллерийских подразделений и тылы дивизии задержались с погрузкой боеприпасов, а затем попали под авиационный удар противника. Повременив, добавил:
— Из штаба соединения «восточных» сообщили, что на вертолетах к границе выброшено прикрытие.
Это небольшое дополнение резко меняло обстановку и требовало внести существенные поправки в план учения. Не понимая, к чему комдив это делает незадолго до розыгрыша первого эпизода, Сердич в удивлении приподнял густые брови.
— Все эти данные, — подтвердил Горин, — и как можно быстрее, нужно сообщить полкам и подготовить необходимые изменения во все вводные.
— Если сочтете возможным, объясните почему? — подавляя недоумение, спросил начальник штаба.
— Учиться должны все.
— Понял вас.
Сердич круто повернулся к офицерам штаба. Комдив и Рогов направились к начальнику артиллерии дивизии.
Полковник Амирджанов, окруженный подчиненными, шумно разбирал чье-то предложение. Увидев командира дивизии, он живо взял фуражку, покрыл ею синюю от седины голову, и его широкая в плечах фигура, достигшая критической для военного человека полноты, стремительно тронулась с места.
— Что громим, Ашот Лазаревич? — спросил Горин, подсаживаясь к столу. Начальник артиллерии, сверкнув кипящими молодой энергией глазами, расплылся в широкой улыбке.
— Молодежь пытается убедить меня в том, что современной артиллерии нет нужды прижиматься к пехоте. Пехота — не женщина, мы — не кавалеры! Как острят! Не хуже столетних стариков. Дорогие мои! — Ашот Лазаревич круто повернулся к офицерам. — Не приучим себя вместе с пехотой таскать каштаны из огня, о-о! Получится, как зимой сорок второго: пехота — в атаку, артиллерия — оправдываться: стрелять не можем, далеко, неэффективно…
Когда Амирджанов выпалил шквал своих замечаний, комдив спросил притихших офицеров:
— Кто хочет возразить? Нет таких? Значит, согласны. У меня два слова. Для вас главная задача на время учения — научить артиллеристов быстро понимать пехотных командиров и помогать им. Вам тоже советую почаще заходить к операторам. Кстати, к ним поступили новые данные.
Офицеры вышли из палатки. Начальник артиллерии расплылся в доброжелательной улыбке.
— Если до отъезда к Берчуку у нас есть пять минут, я могу угостить вас кофе. Рецепт — секрет семейства Амирджановых. Одна чашечка — и всю ночь двадцатипятилетний.
— Как, Илларион Иванович? — обратился Горин к Рогову.
— Не откажусь.
Полыхнула молния, грянул гром, и тут же на машину обрушился ливень. Секунду или две можно было различить частые удары тяжелых капель по тенту, но затем все слилось в один протяжный гул. Свет трех фар с трудом вдавливался в водяную завесу и тупо гас в нескольких метрах от машины. Как ни менял шофер направление луча верхней фары, в потоке воды он не всегда замечал ухабы, и машину бросало из стороны в сторону. Умолк даже неистощимый на истории Ашот Лазаревич. Горин напряженно следил за поворотами дороги и перекрестками, то и дело сверяя показания спидометра с картой. Дважды пришлось остановиться, выйти под дождь, поговорить с шофером. Лишь к рассвету Горин подъехал к штабу Берчука, колонна которого стояла под высокими березами, ронявшими на машины редкую капель. Командир полка, казавшийся еще массивнее в плащ-накидке, стоял у штабного бронетранспортера и, глядя на карту, через люк слушал доклад начальника разведки.
Узнав машину командира дивизии, полковник снял плащ-накидку, положил ее на мокрую броню и стал ждать, когда Горин подъедет.
— Опаздываете? — спросил Горин, подавая руку.
— Немного, — ответил Берчук и прошел к Рогову и Амирджанову, чтобы поздороваться.
— Почему?
— Дождь. И получили не совсем понятные данные. Надо уточнить.
— Уточняйте.
Берчук вернулся к бронетранспортеру, в верхнем люке которого показалась лысая голова начальника штаба. Торопливо тыкая карандашом, он начал что-то доказывать командиру полка. Тот стоял все более хмурясь. Наконец не выдержал, сделал замечание, и начальник штаба умерил жестикуляцию.
Подошел Горин с Роговым и Амирджановым.
— Ну что? — спросил комдив, обращаясь к начальнику штаба.
Подполковник спрыгнул с бронетранспортера, доложил обстановку и свое мнение: с ограниченным количеством боеприпасов у артиллерии атаковать противника нецелесообразно.
Берчук попросил еще десять минут подумать.
Амирджанов, воспользовавшись заминкой командира полка, попросил разрешения сходить к своим артиллеристам, машины которых стояли в отдалении.
— Чем занимается командир артиллерийской группы? — спросил он со злой усмешкой, открыв дверку машины.
Молодой майор с начищенным академическим значком спокойно оставил машину, встал перед Амирджановым и доложил ему с невозмутимой серьезностью в желто-голубых глазах:
— Жду указаний полковника Берчука.
— Ждете?
— Жду.
— Да… — протянул Амирджанов. — Я вас считал насколько красивым, настолько и умным. Любовался. А вы только красивый.
