— Сеня!.. — вскрикнула Нехамка. Он обнял ее и привлек к себе.
— Не надо.
Но Сеня уже не слышал. Охмелев, он гладил ее волосы и плечи, и каждое прикосновение его руки говорило ей больше, чем мог он сказать словами.
Сеня еще крепче прижал ее к себе и стал жадно целовать. На одно мгновение она, трепещущая и испуганная, потянулась к нему всем телом. Но, опомнившись, отстранилась.
— Пусти, Сеня… пусти… — просила она.
— Я тебя люблю… Я все время думал о тебе… Скучал по тебе… — лепетал он и, не помня себя, коснулся рукой ее груди. Словно огонь пробежал по телу девушки. Она задышала тяжело и часто, ловила воздух ртом, казалось, вот-вот задохнется. Наконец, собравшись с силами, резко оттолкнула Сеню, выскользнула из скирды, скинула туфли, схватила их и босая пустилась бежать под дождем по размытой дороге домой, к хутору.
Дождь стегал ее по лицу, мокрое платье липло к телу.
Время от времени в небе вспыхивала молния, но гром бушевал уже где-то далеко в степи… Ветер начал стихать.
Запыхавшись, насквозь промокшая, прибежала она домой. Светало. Но отца не было. С трудом стянув с себя платье и рубашку, Нехамка вытерлась простыней и как была, голая, быстро юркнула под одеяло. С минуту лежала, чувствуя телом тепло мягкой постели, потом уснула.
Проснулась, когда в окно заглядывало теплое солнышко.
Нехамка надела сухую рубашку и с распущенными волосами подошла к зеркалу.
— Ой, мамоньки! — вскрикнула она, закрывая шею руками.
На шее темнел круглый синяк. След поцелуя. Теперь все увидят, что с ней произошло…
Во дворе послышались шаги. Нехамка обернулась и увидела в окне старого Рахмиэла. Она выбежала во двор.
— Доброе утро. Я принес тебе еще одно письмо, — Рахмиэл вынул из бокового кармана толстый конверт. — Понимаешь, нашел среди газет…
Сердце у Нехамки замерло, Она схватила конверт, взглянула.
Письмо было от Вовы.
Глава третья
Людно и шумно было в эти дни на полях бурьяновского колхоза. Весело звенели жатки, бойко тарахтела молотилка, приглушенно шумели веялки, громыхали арбы и возы, все вокруг ходило ходуном.
Женщины и девушки — на ком платье в сборку, на ком пестрый сарафан — веяли зерно, метали стога. Обсыпанные соломой и половой, ловко орудовали вилами, широкими деревянными лопатами, граблями. К молотилке, покачиваясь, подъезжали одна за другой груженые арбы…
Нехамка любила золотые дни жатвы! В легком ситцевом платье, повязанная белым платком, который закрывал и голову и шею, она стояла на молотилке и бросала колосья вилами в барабан. Сверху ей было видно, как среди высокой пшеницы, поднимая за собой пыль столбом, двигался комбайн, а в долине, неподалеку от подсолнухов, бойко стрекотали жатки.
По желтой стерне ходили колхозники, сгребали колосья и складывали в копны. А за ними, на уже убранных участках, суетились пионеры — кто в соломенном брыле, кто в белой панаме, кто в бумажном колпаке, все с красными галстуками. Они бегали по полю с ведрами и выбирали из колючей стерни затерявшиеся колоски.
От комбайна время от времени отъезжали возы с зерном, а навстречу им, громыхая колесами, уже неслись порожние.
Нехамку захлестнули волнующие звуки степи; она невольно вслушивалась в них и в то же время с тревогой думала о Вове, — может, в эту самую минуту он идет в атаку…
За эти дни она получила от Вовы три письма, и в каждом он писал, чтоб она за него не беспокоилась: его надежно защищает танковая броня. Но стоило Нехамке о нем подумать, как у нее падало сердце. Кто знает, что с ним сейчас…
Внизу, возле горы зерна, Нехамка увидела Шефтла.
Холщовая куртка на нем была расстегнута, лицо небритое, недовольное. Он вырвал у Риклиса из рук деревянную лопату и быстро стал сгребать рассыпавшееся зерно на брезент.
Нехамка, зная, что бригадир терпеть не может
беспорядка, убрала свисавшие с мостика колосья. Краем глаза видела, как Шефтл, бросив лопату Риклису, хмурясь, отошел к куче половы, набрал полную ладонь и подул, проверяя, не осталось ли зерен. Затем выдернул из скирды горсть обмолоченных колосьев, растер в ладонях и наконец направился к молотилке.
— Ну как, поставить еще человека? — обратился он к ней, пытаясь перекричать грохот барабана.
— Не надо! — замотала Нехамка головой.
— Вы сколько уже арб пропустили?
Шефтл торопился снять урожай, пока не пошли дожди.
— Может, все-таки поставить еще одного, а?
— Сама управлюсь.
— Не трудно тебе?
— На фронте труднее, — зло откликнулась с арбы молодая солдатка.
Шефтл помрачнел. Он принял эти слова на свой счет. Не первый раз слышал такое.
— Чего ты так закуталась? — спросил он у Нехамки, собираясь уходить. Просто так спросил.
Девушка смущенно отвернулась.
— Да так… — И начала еще быстрее подбрасывать колосья в барабан.
«Почему он спросил?» — подумала Нехамка. Ведь даже лучшая ее подружка ни о чем не знает.
На другой день после ночной встречи Нехамка не отходила от Баси, все спрашивала, почему ей не сказала, что Бовина мать хотела ей дать прочитать письмо? Та клялась, что ничего не знает, но Нехамка не верила ей. Она нарочно рассорилась с Басей, чтоб не рассказывать, что случилось ночью в степи.
Стыдно ей было перед Вовиной матерью.
… Был полдень. Раскаленное добела солнце почти сливалось с небом, бледным от жары. С каждой минутой становилось все жарче. На горизонте зыбко дрожало марево.
Нехамке казалось, что там, на горизонте, где колосья смыкаются с небом, течет, струится прохладный светлый ручей. Она знала, что это не так, однако жадно поглядывала в ту сторону, словно надеялась, что оттуда и впрямь повеет прохладой.
«Пить, пить!» — просили ее пересохшие губы. Она хотела крикнуть работающим внизу девушкам, чтобы подали ей кружку воды из покрытой брезентом кадки, стоявшей на одной из телег, но, пока собиралась, телегу с кадкой угнали в балку за свежей водой. Зато к ним приближалась другая телега, на ней важно сидела Катерина Траскун, а это значило — едет обед.
Риклис тотчас начал колотить в ведро. Остановился комбайн, затихли жатки и молотилка. Стряхивая с себя полову и вытирая запыленные лица, все направились за скирду, где Катерина уже раздавала галушки с кусками вареной баранины.
Нехамка решила, что пообедает позже, когда ее подружки уйдут. После обеда девушки собрались на ставок. Нехамка тоже не прочь была выкупаться, только не с ними. Хотелось побыть одной.
Все уже пообедали и, пока спадет жара, прилегли отдохнуть на соломе, в тени высокой скирды.
Нехамка пообедала последняя, потом пошла по скошенному полю к подсолнухам. Зачем ей лежать на соломе — на свежей траве лучше.
Удивительно тихо было в полуденной степи. Редко, редко, словно очнувшись, прожужжит жучок, прострекочет кузнечик — и снова тишина. В жарком воздухе стоял густой запах сжатых колосьев, которые сохли в копнах, иногда сквозь него пробивался нежный аромат молодой зелени, поднявшейся после дождя на придорожных бугорках и в канавках.
Среди копен бегали ребятишки. Для них лето оставалось летом. Они искали птичьи гнезда и ежовые норки, ловили пестрых бабочек и стрекоз с большими, прозрачными, как стекло, крыльями, гонялись за ящерицами.
Нехамка подошла к подсолнухам; они кланялись жаркому солнцу, кивали и ей своими тяжелыми головами и осыпали душистой желтой пыльцой.
Внезапно в тишину ворвался шум мотора. За могилками поднялось облако пыли, и Нехамка увидела, как из-за поворота вылетает знакомая райкомовская машина. Нехамка остановилась в нерешительности, не зная, то ли бежать обратно, то ли спрятаться среди подсолнухов. Пока она раздумывала, запыленная «эмка», обдав ее ветром, пронеслась мимо и внезапно круто свернула с дороги на стерню. На скользкой стерне ее слегка занесло, она сделала круг и наконец остановилась, Из машины выскочил Сеня,
— Нехамка! Здравствуй, Нехамка! — закричал он радостно, подбегая к ней.
Нехамка испуганно покосилась на пыхтящую «эмку», но в машине никого не было. Она повернулась и пошла по полю назад.
— Нехамка… Нехамочка! — крикнул Сеня. — Я ж к тебеприехал!
— Ко мне? — девушка остановилась, недовольно глянула на него. — Почему ко мне?
— Я… ты только погляди, что я тебе купил, — и Сеня, краснея, вытащил из кармана нитку крупных голубых бус.
— Оставь свои бусы себе. Видеть тебя не хочу!
— Да ты что?.. Что с тобой?
Он так спешил к ней, даже не отпросился у Иващенко, полетел на «эмке» сюда, чтобы хоть посмотреть на нее, а она…
— Нехамочка, — начал Сеня тихо, — я так больше не могу… Что, если я попрошусь к вам в колхоз? Не могу я без тебя… Хочешь, я пойду к вам в трактористы…
Сеня был красивый парень, теперь он стал еще лучше, чем когда-то, в школьные годы. Мягкие светлые волосы, растрепавшись, падали на лоб, словно просились, чтобы их пригладили. Нехамка, поймав его просящий и вместе с тем нетерпеливый взгляд, круто повернулась и пошла в сторону, к току.
