Все это Петьке не только знакомо, но приходилось и в своем селе вести борьбу против этого.
И еще говорили комсомольцы о каких-то баптистских товариществах, о кулацких артелях, об инструкторах губсоюза, которые, бывая в селах, квартируют у кулаков.
И чем дальше слушал Петька, тем больше начинало его брать зло. Уже не на отца теперь, а на тех, кто выступал.
«Они-то что, комсомольцы? Где были, что делали, как работали?» — возмущался Петька.
И ему хотелось выступить. Не потому, что напали на его отца, а потому, что сами во многом виноваты. Но выступить нельзя: по фамилии дознаются, кто он, и получится хуже. Сначала решат, что если в Леонидовке дело идет хорошо, то потому только, что сам начальник из этого села, а если узнают, что и в ней не лучше, тогда и вовсе засмеют. Скажут, что даже для своего села не постарался. Нет, пусть отец сам выкручивается.
И Степан принялся «выкручиваться». Он не оробел, он не стал отрицать всех недостатков, наоборот — признал их, обещал расследовать и под конец сказал то самое, о чем думал Петька: упрекал комсомольцев в их плохой работе.
«Молодец», — отметил Петька и толкнул Ефимку:
— Каков отец?
— Силен! — подтвердил друг.
— А попарили здорово!
Ефимка, пристально посмотрев на своего друга, тихо спросил?
— Когда повидаешься?
— А разве надо?
— Конечно, надо.
— Зачем он мне?
— Не столько тебе, глупый, сколько тетке Прасковье. Она же наказывала, я слышал.
— Э-эх, Ефимка-а! — вздохнул Петька.
Встретиться им пришлось неожиданно. Объявили перерыв на обед, и все начали выходить из зала. Направился и Петька с Ефимкой в коридор. Не успели они дойти до лестницы, как увидели шедшего навстречу им Степана Сорокина с каким-то мужчиной. Первым Степана заметил Ефимка. Петька шел сзади. Ефимка даже приостановился, и, хотя дело не его касалось, он сильно покраснел. Секунду поколебавшись, Ефимка набрался решимости.
— Здравствуйте, Степан Иванович! — громко произнес он. Произнес и тут же услышал за своей спиной тяжелый вздох.
— Здравствуй, молодой человек, — машинально откликнулся Сорокин и продолжал разговор с мужчиной.
Но Ефимка уже осмелел и решился сразу бухнуть Степану:
— Поклон от родного села!
Тут Сорокин приостановился, с недоумением посмотрел на веснушчатого парня и спросил:
— Ты из нашего уезда?
— Ближе, Степан Иванович. Из самой Леонидовки!
Совсем изумился Степан, даже щеки заметно покраснели.
— Из Леонидовки?!
Помедлив и вглядываясь в лицо Ефимки, видимо стараясь узнать, кто же он, из чьей семьи, спросил:
— Чей будешь?
Совсем расхрабрился Ефимка, — что ему в сущности терять! — назвал себя и своего отца. Подумав, Степан вспомнил, протянул руку:
— Очень рад, товарищ Малышев, — улыбнулся он.
Пожав Степану руку, Ефимка единым духом выпалил:
— Еще больше будете рады вот этому…
Круто отступив, он почти насильно толкнул вперед Петьку. И было видно, как на мгновение оба — отец и сын — застыли в неподвижных позах. Ефимке показалось, что Степан не узнал Петьку. В нерешительности, на всякий случай, Степан, здороваясь, протянул руку Петьке.
— Здравствуй, отец, — опустив глаза, произнес Петька.
— Сыно-ок… — тяжело вздохнул Степан, и лицо его вновь покрылось краской. — Это, значит, ты?
— Это я! — уже громче ответил Петька и намерился было шагнуть к лестнице.
Но Степан преградил путь и с какой-то жадностью впился в лицо Петьки своими черными глазами. Сдержанно вздохнув, он, обращаясь к Ефимке, предложил:
— Пойдемте ко мне на квартиру.
— Спасибо, — ответил Ефимка, — мы — обедать.
— У меня пообедаете.
— Нет, нет! — отказался Ефимка.
Человек, с которым шел Сорокин, кивнув, пошел, а за ним направился и Ефимка, незаметно пожав локоть Петьке.
Постояв некоторое время, Степан тихо позвал:
— Пойдем, сынок!
Как давно не слышал этого слова Петька! Даже стыдно стало. Невольно вспомнил свою мать. Чует ли ее сердце, что вот сейчас он идет по улице рядом со своим отцом, которого чуть-чуть не догнал ростом?
Когда входили в дом, где квартировал Степан, Петька, вспомнив, что у отца есть жена, внезапно оробел. Оробел, замедлил шаг, а потом совсем остановился. Степан молча взял его под руку.
«Будь что будет! — решил Петька. — Чего бояться?»
Но бояться ничего не пришлось. Степан, войдя, кого-то спросил:
— Екатерина Михайловна дома?
— Она ушла на репетицию, — отозвалось с кухни.
— Покорми нас, Стеша, — попросил Степан.
Плохо кушал Петька. В горле словно ком застрял.
После обеда прошли в другую комнату. В ней было чисто и нарядно. Степан усадил сына в мягкое кресло, сам сел на стул. Опять некоторое время молча смотрели друг на друга, затем Степан, закуривая и пуская дым, спросил:
— Значит, на съезд?
— Да, — ответил Петька, глянув на большую в раме карточку, стоявшую на туалетном столике.
Здесь же аккуратно были расставлены различные фигурки животных, птичек, людей, батарея пузырьков от духов и еще какие-то безделушки, которым и названия Петька не знал.
С портрета весело смотрела чернявая, в завитушках волос, женщина, полуобнажив свои ровные, словно выточенные зубы.
— Как же я тебя не видел на съезде? — спросил Степан.
— Мы вдали сидели.
Подумав и посмотрев в окно, Степан вполголоса произнес:
— Может, тебе и не хотелось увидеться со мной?
— Особой охоты не было.
— Почему? — без обиды в голосе спросил Степан.
— Да так.
Степан помолчал, пустив клуб дыма вверх.
Петьке стало жаль отца, и ответ ему показался грубым. Вынимая из-за пазухи сверток, он сказал:
— Хочу посоветоваться с тобой, — и он подал отцу сверток. — Научи, к кому обратиться.
Перед Степаном лежала пачка анкет о вступлении в партию. Он с интересом начал рассматривать их, то и дело восклицая. Здесь были не только знакомые фамилии людей, которых он лично знал, но и незнакомые. Эти уже подросли без него. Вот Степан вздрогнул и, как показалось Петьке, с непонятным испугом уставился на него.
— А это?
— Что? — наклонился Петька над анкетой и, усмехнувшись, равнодушно пояснил: — Это… наша… Прасковья Яковлевна Сорокина…
— Вступает в партию?
— Как видишь… — еще хладнокровнее ответил Петька… Пора ей.
Он видел, какое впечатление произвело это на отца, и был тому рад. А Степану будто кто жесткими клещами сжал сердце. Он долго смотрел на анкету, словно сквозь эти знакомые в ней слова желал увидеть лицо женщины, с которой жил в деревне четырнадцать лет. Жил и в сущности не знал ее. И вот теперь старался понять, что она за человек. И невольно выплыли из прошлого, как далекий сон, ее горькие слова во время последнего с нею объяснения:
«Чем же я виновата перед тобой? Я в лаптях хожу, а ты в сапогах. А разь я не надела бы полусапожки? Грамоте не обучена? А когда мне? То за Гришкой ходить, то хозяйство… Ты сбросил с себя все, а у меня за лаптями много везется… Ведь ты за моей спиной пошел в люди… А грамота — дело не велико, будет свободно время научусь…»
Он встал, бережно отложил анкету, несколько раз прошелся по комнате, ероша волосы, затем опустился на диван. Позвал к себе Петьку, усадил рядом и скорее требовательно, чем просяще, предложил:
— Рассказывай все…
И Петька начал рассказывать «все». Несколько раз Степан перебивал его, заставляя повторять одно и то же, особенно о собрании, где Прасковью избрали председателем. И, закрыв глаза, снова вспоминал ту встречу на гумне, когда уезжал в другой город. Представил себе ее, страдающую, сгорбившуюся… тревожные ночи, в которые звала его, роды в свирепую бурю… и повестку на суд.
Когда Петька окончил свое повествование, Степан вздохнул и будто самому себе прошептал:
— Как же так?
— Что «так»?
— Переменилась она… сразу.
Петька печально усмехнулся.
— Нет, не сразу. — Потом громко и задорно добавил: — Да она и не менялась!
Непонимающими глазами уставился Степан на сына, хотел о чем-то спросить, но вдруг вспомнил слова из его письма: «И посеем, а тебя совсем и не спросимся».
Зажал голову руками, мучительно что-то думая, затем резко повернулся к Петьке и схватил его за руку.
— Ты?!
— Нет мы! — ответил Петька.
Тогда Степан быстро встал и взволнованно, настойчиво предложил:
— Вечером приди, Петя. Обязательно приди. Нам с тобой о многом надо поговорить.
— Разве не обо всем поговорили?
Степан будто не расслышал его слов и заявил:
— Я тебя возьму… сюда.
Петька, не ожидая этого, с таким изумлением посмотрел на отца, что тот вынужден был повторить:
