видать, первого хочется.
А Дианка все не верила, хотя сердце вдруг подпрыгнуло и зашлось тихой щемящей радостью. Но она все еще не двигалась с места, пока ее не выкликнули во второй раз. Только тогда она с трудом оторвалась от земли и пошла на чужих, негнущихся ногах прямо к трибуне.
«Эх я дурочка, — пожалела она, — не переоделась сразу после пахоты…»
И нарядную голубую ленту ей повязали прямо на грязный комбинезон.
Потом стали раздавать призы. Двум механизаторам, занявшим первые места, досталось по мотоциклу, а Дианке — транзистор. Она взяла его в руки — маленький, словно игрушечный, усомнилась: да будет ли он работать? И, чтоб проверить это, включила. — Транзистор грянул такой звонкой музыкой, что заглушил туш оркестра. Дианка смутилась и спрятала транзистор за спину.
Когда с наградами было покончено и оркестр в последний раз проиграл туш, к Дианке подскочил Анатолий Иванович:
— Ну, что я тебе говорил? Все-таки наша взяла! Пусть теперь Федор Иванович поймет — на молодежь надо ставку делать! — И он смешно, как заяц, подергал своими рыжими усиками.
— Устала я, — не приняв его восторгов, сказала Дианка, — и есть хочется.
— Ну, мне не до еды. Я, пожалуй, домой поеду. Надо ж обрадовать руководство!
— Поезжайте, я следом.
Они обедали с Катей в районной столовой, а рядом с ними на столе тихо, приглушенно пел транзистор.
Мешая ложкой в тарелке, Катя мечтательно произнесла:
— Запомни этот день, Дианка: 13 сентября 1970 года. В этот день к тебе пришла твоя слава.
— Слава? — расхохоталась Дианка. — А на что она мне? На хлеб, что ли, вместо масла намазывать?
— А Юрий? — напомнила Катя.
— При чем здесь Юрий?
— Как при чем? Завтра в газетах прочитает и сразу…
— Что сразу? — нахмурилась Дианка. — Ну, говори, говори!
— Сразу полюбит тебя, — сказала Катя.
Дианка покрутила транзистор, и музыка полилась громче, тревожнее.
— Он и так меня любит, — сказала она, — только не может любить.
— Как это не может? — не поняла Катя.
— А так. У него семья. Дочка.
— Ну и что? — удивилась Катя, — Подумаешь!
— Для тебя это «ну и что», а для него, может быть, не «ну и что». Его понять надо.
Катя и есть не стала, тарелку от себя отодвинула.
— Просто трудный у тебя характер. Невыносимый.
— А у тебя еще труднее. И если б ты выросла, как я, без отца, так бы не говорила!
Она встала из-за стола, взяла свой транзистор и вышла. Но Катя догнала ее:
— Ладно, Дианка, прости меня, не злись, я все понимаю. Просто жаль мне тебя.
— А мне тебя! — отрезала Дианка.
Возвращаясь домой, она корила себя: зачем так резко обошлась с Катей? Ведь та добра ей хотела. Но теперь уж было поздно каяться, так как ничего нельзя было изменить.
Дорога подсохла, и ее малиновый трактор бежал споро, будто радуясь тому, что все позади. И солнце выглянуло из-под туч, правда ненадолго, потому что время клонилось к закату.
«Подожди немного, — попросила его Дианка, — мне ведь домой надо успеть засветло».
А почему надо засветло, не призналась. Не солнцу — себе. Хотя где-то глубоко в душе ждала, надеялась.
И не напрасно. Сам председатель вышел ее встречать. Руку пожал и от имени правления вручил Почетную грамоту.
— А я и не догадывался, что ты у нас такая шустрая!
— Я учиться хочу, — сказала ему в ответ Дианка. — Отпустите меня учиться.
Федор Иванович глядел на нее не понимая.
— Ты ж только что выучилась.
— А теперь дальше. На агронома.
— На агронома? Ну, это дело хорошее. Значит, опять домой вернешься. А мы тебе… Знаешь что? Мы тебя зачислим колхозным стипендиатом. Согласна?
— А что это такое?
Федор Иванович засмеялся, обнял Дианку за плечи:
— Эх ты, птаха! Говоришь, что взрослая, а простых вещей не понимаешь. Будешь учиться, а стипендию от колхоза получать. Зато как закончишь курс наук, то обязательно домой возвращайся. Отрабатывать свою стипендию. Ну как, по рукам?
— По рукам! — радостно вздохнула Дианка…
…Перед отъездом она все-таки выбрала часок, чтобы сбегать к своим дубам — попрощаться. Сколько помнила себя Дианка, она всегда приходила сюда и с горем и с радостью. И всегда они утешали ее: Дон-Кихот, и Санчо Панса, и Разбойник. Кругом деревья уже стояли голыми, а дубы все еще зеленели, не хотели сдаваться злой зиме. Лишь у Дон-Кихота стала усыхать макушка и теперь грозно торчала в небе, как нацеленная на кого-то пика. А Разбойник продолжал шуметь…
«Вот уеду я, — думала Дианка, — и, может быть, никогда больше не увижу своих друзей. Но нет, вы ждите меня, мои дубы. Я вернусь. Я обязательно вернусь! Жди меня, лес, жди, поляна! Ждите меня, березы и осинки, ели и сосны! Ждите меня, Веселые Ключи!»
— Анд-юша!
Он еще ни о чем не знал и привычно дрался во дворе с Вовкой Каплиным, как вдруг прямо у них над головой раздался этот знакомый голос:
— Дети, вы не видели Анд-юшу Хохлова?
Вовку сразу будто ветром сдуло со двора, но Андрюша никогда не терялся. Вот и теперь первым делом он втянул голову в плечи, чтоб не так был виден вихор на макушке, стал на четвереньки и пополз к забору. Здесь была известная только ему лазейка. Осторожно, чтоб не скрипнуло, отодвинул одну дощечку и очутился в высокой, густой траве. Огляделся: никого — и блаженно растянулся на спине. Здесь его уже никто не найдет. Даже Мария Сидоровна.
— Анд-юша! Куда же он зап-опастился?
Даже не видя воспитательницу, Андрюша хорошо представлял, как она бегает сейчас по двору, взмахивает длинными руками и зовет его. Пусть зовет. Он лежит в высокой траве, заложив руки за голову, смотрит в небо и думает про отца. Сегодня воскресенье, и отец должен приехать.
Когда детский сад жил еще в городе, а не на даче и мама по вечерам забирала Андрюшу домой, то отец приходил каждую субботу. А иногда оставался и на воскресенье, если сын его не отпускал. Лягут с отцом на диван, Андрюша уцепится за его шею руками да так и уснет. Но даже и во сне чувствовал, что отец рядом, не ушел.
А наутро они отправляются в путешествие по городу: сходят в кино, на стадион, на крепостной вал влезут, а оттуда далеко-далеко видно. Посидят, помолчат, подумают.
Вот так сидели они однажды, и Андрюша вдруг спросил:
— Папа, а ты помнишь, когда ты был маленький, а я
