— Что я говорил? Что? — стрекотал Юртайкин. — Смекнула твоя супруга: мужики теперь на вес золота.
— Вот чертов балалаечник, — дивился Поликарп. — Разбередил-таки мою Матрену! Любовь вспомнила, бестия, на старости-то лет.
— Э-э, брат! Бабу понимать надо! — торжествовал довольный Юртайкин. — Обожди, не такие еще письма получать будешь!
Поликарп с виду сердился, а в душе был доволен. Непонятно только, какие силы заставили его Матрену придумывать столько нежных слов?
Сеня хотел выпросить у прижимистого Поликарпа табаку, но, глянув через порог, вдруг увидел прибывшего из Читы ротного поэта.
— О, вы поглядите, кто нас осчастливил! Как с неба свалился.
— Уж скажи: «Як Пылып з конопель», — отозвался сверху Илько Цыбуля.
Уставшего с дороги поэта усадили на крыльцо и начали расспрашивать, как он съездил, какие привез новости. Илько снял влажную измятую пилотку, отер со лба капельки пота.
— Есть, хлопцы, новости, и неплохие!
— Ясно! Поэма «В когтях судьбы» получила всеобщее одобрение! — попробовал угадать Сеня, испытывающе поглядев на Илька.
— Та шо там поэма. Трэба пысать другую поэму. Судя по всему, хлопцы, судьба нас хоче выпустыть из своих когтэй.
— Как прикажете вас понимать? — осведомился Юртайкин.
Илько предусмотрительно поглядел по сторонам, таинственно прошептал:
— Мы, кажется, будем воевать...
Все сразу притихли.
— Дорога забита эшелонами с войсками и танками.
Юртайкин понимающе присвистнул.
— А я что говорил! — обрадовался Фиалка.
— Только, хлопцы, военная тайна, никому... — предупредил Илько.
— Сам-то видел? — спросил Посохин.
— Конечно. Знали бы вы, шо творылось сегодня у станции!
Илько еще раз поглядел вправо, влево и стал рассказывать, что видел сегодня утром на этой станции.
— Неужели грянет?
— А почему бы нет?
— Все может быть, — загомонили солдаты.
— Чуе мое сердце, должны мы вырваться из когтэй судьбы, — с уверенностью произнес Илько. — И прийдется, хлопцы, перековываться нам на вси четыре копыта. Поверьте моему слову.
Привезенная новость одних обрадовала, другие отнеслись к ней скептически.
— Хе, милок! Такими новостями Фиалка нас каждый день потчует, — пробурчал Посохин и меланхолично махнул рукой.
— То ли будет, то ли нет, то ли дождик, то ли снег, — прострекотал Сеня и вдруг спросил: — Уважаемый поэт, а где же ваша сумка с виршами?
— Вирши сдал в редакцию, — доложил Илько, — а торбу променял одному дружку вот на эту вещицу. — Илько вынул из кармана небольшую книжицу, показал ее солдатам. — Это мий любымый дальневосточный поэт Петро Комаров. Хочу перевесты его на украинский язык.
— Оно, конечно, если сам не можешь, переводи хоть чужие, — съязвил Юртайкин.
— Вот як вин пыше про Дальний Восток. — Илько раскрыл томик, с удовольствием прочел:
Азиатской волной Амура,
Криком зверя во мгле ночной,
Потайною тропою маньчжура
Ты пугал меня, край лесной.
Стихи бутугурцам понравились, но их сегодня занимало больше другое: будет ли на Востоке война? Прикидывали и так и этак, но к определенному выводу прийти не могли. Поскольку вопрос был не ясен, Сеня решил, как обычно, повеселить публику.
— Граждане бутугурцы! — обратился он к присутствующим. — У меня зародилось подозрение, что сумку у нашего Илька отрезал в дороге вор.
— Зачем вору стихи? — усомнился Фиалка.
— Дело не в этом, — отмахнулся от него Сеня. — Главное другое. Вы представьте, в какое трудное положение попал наш Илько, когда вышел на трибуну читать стихи. Хватился — а сумки при нем нет. Что делать? Разрешите, товарищи, продемонстрировать, как все это конкретно происходило?
— Давай, трави!
Сеня поставил в дверях тумбочку, оперся на нее руками, как на трибуну, приподняв кверху свой курносый, усыпанный веснушками носик.
— Товарыщи громодяны! — начал он, копируя голос Илька. — В ту ответственную хвылину, колы я ихав на слет, якысь куркуль, задумав нанести удар в спину забайкальской поэзии, одризав у мэнэ сумку с виршами. Плачьте и скорбите, даурские сопки! — простонал горько Сеня, низко опустив голову. Потом он встрепенулся, решительно вскинул кверху сжатый кулак: — Но мы, хлопци, не будемо хныкать. Отвечая на происки врага, я ще напышу три торбыны!
Юртайкин с достоинством отвесил поклон и скрылся за косяком двери.
— Вот, бисов сын, изобразыв, — пуще всех смеялся Илько.
В дверях снова показался Юртайкин. Лицо на этот раз было у него строгое и озабоченное. Оборвав жестом солдатский гомон, он произнес:
— Внимание, товарищи! Радио Читы только что передало сообщение: «Преступник пойман и приговорен к высшей мере наказания — выучить наизусть все, что украл».
В разгар веселья наверху вдруг раздался начальственный голос:
— Это что за балаган?
У спуска в землянку стоял вернувшийся из госпиталя капитан Ветров, заметно похудевший, бледный и, кажется, злой. Колким взглядом он окинул вскочивших бойцов, повторил:
— Я спрашиваю, что здесь за балаган? Почему не на занятиях?
Автоматчики, вытянувшись в струнку, молча смотрели на комбата. Стало так тихо, что было слышно, как на землю капает вода из умывальника. Юртайкин приложил руку к пилотке, доложил:
— Освобожден по причине подготовки к субботнему концерту самодеятельности.
— В учебное время? — удивился капитан. — А вы? — уперся он глазами в батальонного поэта.
— Так тильки шо з Читы... — добродушно ответил Илько.
Ветров достал из кармана часы, взглянул на циферблат, сказал как можно спокойнее:
— Через пять минут всем быть на занятиях! Всем! — И скомандовал: — Шагом арш!
Юртайкин первым выскочил наверх.
Целое отделение освобожденных от занятий высыпало на склон Бутугура — все побежали к пади Урулюнгуй. Впереди — коротконогий, проворный Юртайкин. От него не отставали семеро «больных», за ними — Цыбуля-младший. А позади всех притрухивал, то и дело оглядываясь назад, Поликарп Посохин с ведром в руке.
— Ведро-то зачем, ведро? — прыснул Юртайкин.
— Не в том дело, Семен, — ответил впопыхах Посохин. — Ты смотри в корень. Комбат-то вернулся досрочно...
В падь Урулюнгуй «больные» прибежали во время перекура.
— Что стряслось? — посыпались вопросы.
— Почему с ведром? — удивился ефрейтор Туз.
За всех ответил Илько:
— Комбат нас вежливо попросыв.
— Комбат? — Будыкин переглянулся с Иволгиным. — Приехал?
— Да, только что, — пояснил Юртайкин. — Но уже имел со мной откровенную беседу. Глянул на этих симулянтов и говорит мне: «Строй, товарищ Юртайкин, всю эту братию во главе с Посохиным и гони без передышки на занятия. Кстати, и сам лично поприсутствуешь. Без тебя они подохнут от скуки, а нам с тобой отвечать».
Шутка Юртайкина не рассмешила Будыкина. Он думал о другом: почему комбат внезапно вернулся из госпиталя?
Позже ему стало известно: в госпиталь заезжал командир дивизии Кучумов, передал Ветрову приказ — сниматься с бутугурского прикола и следовать в Монголию. Батальон вольется в гвардейскую танковую бригаду, прибывшую с Запада. Вот это новость!
После занятий взвод Иволгина отправился дежурить на вершину Бутугура. Отделения расположились у глубоких траншей, вырытых здесь еще в начале войны, пулеметные расчеты заняли свои места в окопах, хорошо замаскированных в зарослях густого ковыля. Командир взвода пошел на наблюдательный пункт, стал смотреть в бинокль в сторону границы.
Дежурство сегодня выпало второму взводу необыкновенное. Не только потому, что оно было последним и бутугурцы с легкой грустью на душе смотрели на все окружающее, как бы прощаясь с приграничной сопкой, так опостылевшей им за долгие годы. Но еще и потому, что сегодня было 19 июля. В этот день ежегодно на закате солнца на маньчжурской сопке Атаманская появляется загадочный человек и пристально смотрит в нашу сторону. Кто он? Что ему нужно?
Автоматчики уже не раз видели таинственного незнакомца, Иволгину же предстояло увидеть его впервые, и он с нетерпением смотрел на Атаманскую.
Остывающее солнце клонилось к закату. Все длиннее становились тени от близлежащих сопок. Внизу травянистым рубцом тянулся Вал Чингисхана, за ним — ничейная пограничная полоса, а дальше бугрились беспорядочно разбросанные сопки. Среди них самая высокая — Атаманская.
Иволгин внимательно разглядывал все, что попадало в окуляры бинокля. Пустынной была пока Атаманская — ни единой живой души на ней. Но вот в бурой траве что-то зачернело, зашевелилось и над волнами белесого ковыля появился силуэт человека. Вот тебе и привидение!
