— А мы отправимся с вами, Мурочка, в Сокольнический парк. Там отличный ресторан, — пообедаем вместе, если, конечно, вы не будете возражать.
— Я с удовольствием! — ответила Мурочка игриво. — Только что за эгоизм: почему мы с вами, а не втроем?
— Разумеется, я буду очень рад, если Музе Васильевне захочется провести с нами время.
Муза промолчала.
— Пойдемте с нами, — уговаривала Мурочка, — доставьте нам такое удовольствие. Завтра воскресенье, рано вставать не надо. Пообедаем, послушаем музыку, потанцуем. Как говорится, себя покажем, на других посмотрим.
Для решительного отказа у Музы не нашлось причин. «Тем более что мы втроем», — подумала она и согласилась.
Юлий Борисович проявил необыкновенную щедрость. Он заказал дорогие закуски, отлично разбирался в винах. Ко всему он оказался еще и хорошим танцором.
Так состоялось знакомство Музы Васильевны Горностаевой с Юлием Борисовичем Никоновым.
На первых порах ей показалось, что на ее пути наконец-то появился настоящий человек, что эта связь будет приятной, прочной. Но очень скоро она стала сомневаться в правильности этих своих предположений, хотя видимых причин для сомнений как будто и не было. Юлий Борисович вел себя по отношению к ней в высшей степени предупредительно и корректно. Однако Муза была достаточно проницательной женщиной, чтобы не заметить в нем какую-то неестественность, а временами и фальшь. Особенно смущали ее дорогие подношения, которые он ей делал. Время от времени Юлий Борисович оставлял у нее на несколько дней то сверток, то маленький чемодан. Она не знала содержимого свертков и чемодана, считая недостойным копаться в чужих вещах, но во всем этом ей чудилось что-то нечистое.
И она по-настоящему испугалась, когда он преподнес ей перстень с крупным бриллиантом. Сначала, увидев старинное красивое кольцо, она пришла в восторг. Но потом сняла перстень с пальца и, положив на туалетный столик, сказала:
— Спасибо, Юлий Борисович. К сожалению, я не могу принять от вас такой дорогой подарок.
— Почему? — спросил он с наигранной веселостью. — Я перстень не украл, не купил. Это — остаток прежней роскоши, так сказать, семейная реликвия. Перстень носила моя покойная матушка. Кому же мне его подарить, если не такой прелестной женщине, как вы?
— Я тронута. Но перстень возьмите. Я не могу принять его.
— Скажите, почему вы относитесь ко мне с недоверием? — Юлий Борисович укоризненно посмотрел ей в глаза. — Разве я давал вам для этого повод? Тружусь, как все… Если живу немного лучше, чем многие, так это результат сочетания целого ряда благоприятных обстоятельств. Некоторые дорогие безделушки, как, к примеру, этот перстень, оставлены мне родителями. Трофейное имущество, купленное по случаю, позволило мне прилично обставить свою комнату. Ну и, наконец, трудолюбие! Я всю жизнь трудился и сейчас тружусь не щадя сил… Вы знаете, что я холост, — у меня нет особых расходов, а зарабатываю я прилично. Так почему мне не жить хотя бы немного лучше окружающих и не делать подарки женщине, лучше которой нет и не может быть в целом свете?
Длинная речь Юлия Борисовича произвела на Музу впечатление совершенно обратное тому, на которое он рассчитывал: она не поверила ни одному слову.
— Вы вправе жить так, как вам нравится, — сдержанно заметила она.
— Мне страстно хочется, чтобы вы стали моей женой! — не поняв ее холодности, продолжал Юлий Борисович. — Сколько раз я говорил вам об этом и повторяю снова! Ведь вы не безразличны ко мне, как хотите сейчас показать. Но почему-то всякий раз делаете вид, что не слышите об этом моем желании. Вы не согласились даже побывать у меня дома… Признаюсь, это меня обижает. Я не принадлежу к числу безгрешных, много видел на своем веку женщин, но, уверяю вас, никому не делал такого предложения!
— О, я крайне польщена тем, что вы так великодушно выделяете меня из многочисленных ваших знакомых!.. Но я уже говорила вам, повторяю и сейчас, что никогда не соглашусь стать вашей женой!
Решительный тон Музы задел Юлия Борисовича, не привыкшего получать от женщин отказ. Он встал, подошел к туалетному столику, повертел флаконы с духами, банки с кремом, потом повернулся к ней:
— Может быть, вас тяготит и знакомство со мной?
— Как вам сказать? — ответила она после некоторого раздумья.
Леонид не знал, что, спрашивая Музу о знакомстве с Юлием Борисовичем, он задевает ее больное место…
Муза была права, когда не поверила ни одному слову Никонова, — он действительно жил двойной жизнью и делал это довольно ловко.
В 1951 году он был арестован по делу о продаже под видом отходов шерстяной пряжи. Предварительное следствие установило, что главный механик Главшерсти Никонов Ю. Б. не имел прямого отношения к вопросам сбыта, — следовательно, если он и сыграл в деле какую-то роль, то незначительную. Непосредственный виновник сделки, начальник сбыта главка Голубков, держался твердо, никого из своих сообщников не выдавал. Боясь показательного суда, он брал всю вину на себя и на вопросы следователя об участии Никонова в махинации с пряжей отвечал отрицательно. Никонов, мол, свел его с артельщиками без всякой корысти, думая, что речь действительно идет об отходах. Не выдали Никонова и работники промкооперации.
На этом основании Никонова освободили из-под ареста и взяли у него подписку о невыезде до конца следствия.
Сообразив, что на суде могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, Юлий Борисович воспользовался временной свободой, чтобы привести в порядок свои личные дела. Прежде всего под видом дальней родственницы он прописал к себе одну богобоязненную старуху. Положил на ее имя в сберкассу значительную сумму денег и взял от нее письменное распоряжение сберкассе — переводить плату за квартиру.
— А вы, бабуся, получайте каждый месяц сорок рублей и живите, как кума королю, да молитесь за меня богу. В случае, если я исчезну на некоторое время, не бойтесь, берегите вещи и никого в квартиру не пускайте.
Юлий Борисович мог так распорядиться, потому что во время обыска у него на квартире денег не нашли и ничего из вещей не изъяли. Работники МУРа несколько раз перекладывали три шерстяных отреза, хотели было приобщить их к делу, потом махнули рукой и оставили. Воспользовавшись этим, Юлий Борисович реализовал некоторые ценные вещи, другие перепрятал, — он прекрасно понимал, что в случае неблагоприятного исхода судебного процесса ему придется сесть в тюрьму.
На суде дело приняло нежелательный для Юлия Борисовича оборот. Голубков и артельщики, поняв, что показательного суда не будет, сознались в том, что передали подсудимому Никонову Ю. Б. в разное время около сорока тысяч рублей за посредничество.
Юлий Борисович отрицал факт получения денег, врал и изворачивался как мог, но улики были неопровержимы. Его приговорили к трем годам тюремного заключения и взяли под стражу. У всех осужденных, за исключением Никонова, конфисковали имущество.
Казалось бы, карьера Юлия Борисовича на этом должна была закончиться. Но не такой он человек, чтоб легко сдаться. Еще в тюремной камере, ожидая отправки в лагерь, он в деталях продумал свое поведение, чтобы освободиться досрочно и начать все сызнова — не забывая, разумеется, о своих ошибках.
В лагере на первых порах ему было плохо. Подъем в шесть утра, тяжелая, непривычная физическая работа, простая пища. Кругом уголовники, — ругань, матерщина. Он начал было отчаиваться, но помог случай. Однажды его вызвал начальник лагеря и спросил:
— Ты, кажется, инженер-механик по профессии?
Юлий Борисович вздохнул:
— Да, гражданин начальник, был инженером-механиком. Последнее время был главным механиком большого союзного главка.
— Это меня мало интересует. Нам нужен не чиновник, а настоящий механик, хорошо знающий металлорежущие станки. Скажи, ты мог бы руководить нашими механическими мастерскими?
— Мне трудно сразу ответить, гражданин начальник. Дайте возможность сначала ознакомиться с делом, потом уж решать. Не в моих правилах подводить себя и других…
Ответ понравился начальнику лагеря. Он приказал расконвоировать заключенного Никонова Ю. Б. А через пять дней тот был назначен руководителем механических мастерских, где работало более двухсот заключенных.
Юлий Борисович старался изо всех сил и работал, как никогда в жизни. Не шутка — каждый отработанный им день засчитывался за три, таким образом три года тюремного заключения сокращались до одного.
Состоялось знакомство Юлия Борисовича со «знаменитым» дельцом из Львова Аркадием Семеновичем Шаговым, по прозвищу «Папаша», — знакомство, сыгравшее роковую роль в жизни Юлия Борисовича.
Шагов, плотный, среднего роста лысеющий мужчина лет сорока пяти, всегда суетился, куда-то спешил и в разговоре всем говорил «дорогой». Он был мастером на все руки: актер, режиссер, исполнитель эстрадных песен и куплетов. Умел рисовать. Конечно, шедевры он не создавал, но афиши, плакаты и декорации давались ему без труда. Оценив способности Шагова, начальник лагеря назначил его заведующим клубом и руководителем драматического кружка. Завидные должности, дающие Аркадию Семеновичу относительную свободу.
