Ураган бушевал шесть суток. А потом стало тихо, ясно, взошла полная луна. Ермак на вертолете слетал за отцом. Я очень соскучился по отцу и был рад его возвращению.
До Нового года не произошло ничего особенного, никаких событий. Ермак в полнолуние летал в Магадан и доставил почту и посылки, а также личные заказы. Особенно много просил купить Кэулькут. Он дал целый список вещей. Отец случайно видел этот список и удивился, потому что это все на станции было. Но Кэулькут сказал, что хочет иметь свое собственное.
Одно событие все же произошло: заболел наш кок. Он, наверное, простудился, когда разгоряченный выскакивал из камбуза наружу. Отец, немного понимающий в медицине, нашел у него воспаление легких и сам делал ему уколы пенициллина. Все поочередно дежурили у постели бедняги Гарри. И я тоже. Я сидел возле него и читал. Гарри бредил. И не такая уж высокая температура была у него — всего 38, а он уже никого не узнавал.
— Эй, на корабле! — орал он на весь дом.— Не видели вы Белого кита? Людей в мою лодку!.. Ударим кость о кость!.. Кто там пилит старые челюсти? Нужно вскрыть трюм и выкатить бочки! Дьявольщина!.. Убрать брамсели!.. Гей! Где мой гарпун?.. Квикег умирает, но не сдается!.. Стыд и позор! Якоря вот-вот сорвутся: Странные ужимки... На кой черт сдался мне этот шоколад?.. Поддался!.. Табань, табань!.. Белый кит плюет черной кровью...
— Какой странный бред! — сказала Ангелина Ефимовна. Она стояла в дверях. Отец, кипятивший шприц, обернулся к ней и в знак согласия кивнул головой. Мне почему-то стало смешно.
,— Это он из «Моби Дика», кроме, где про шоколад... Раскаивается, зачем украл.
— «Моби Дик»? — удивилась Кучеринер.
— Ну да. Капитан при расставании подарил ему эту книгу, и Гарри все перечитывал ее, хотел понять смысл подарка. Потому и заболел, что перечитывал ее уже в третий раз. Я один еле осилил!
— Чушь! — оборвал меня отец.— Заболел потому, что простудился.
Помогли ли уход и уколы, здоровый организм или отдых от «Моби Дика», но только Гарри поправился. Похудевший, побледневший, со взъерошенными рыжеватыми волосами, он вернулся в свой камбуз. Я пошел помогать ему, так как Мария была занята мытьем склянок для бесконечных анализов воды из теплых источников.
— Твой отец спас мне жизнь! — проникновенно сказал Гарри Посуда так и летала в его ловких, как у жонглера, руках. Я чистил картошку и вопросительно взглянул на него.
— Мне казалось, что я ухожу на дно моря от этого проклятого кита. Еще бы немного, и я захлебнулся. Но твой отец вовремя привел меня в чувство... Ты больше не видел того человека? Помнишь, ты рассказывал...
— Алексея Абакумова?
— Ну да.
— Не видел. Он ушел с этих мест.
— Не думаю.
— Ты что-нибудь знаешь, Гарри?
— Только то, что наш Кэулькут пошел на охоту с огромным мешком, набитым всяким добром, даже настенными часами-ходиками, а вернулся с пачкой выделанных мехов. Как фокусник, да?
Я вздрогнул. Последнее время страхи оставили меня. И вот... значит, Кэулькут снова встретился с ним! Ходил менять ходики... Вот для кого был предназначен список вещей!..
Я долго думал, как быть. Перед сном, когда мы остались с папой вдвоем, я все рассказал ему.
— Почему ты не рассказал раньше про Кэулькута?
— Я обещал ему.
— А теперь?
— Ложное обещание. А если Абакумов сделает зло?
— Ты хорошо поступил, что рассказал.
Отец, видимо, посоветовался обо всем с Ермаком и Женей. Они вызвали Кэулькута и долго убеждали его в чем-то — наверное, сказать, где скрывается Абакумов. Но Кэулькут отказался наотрез.
— Я обещал! — твердил он.
Кэулькут умел держать слово. Я думал, что он рассердится на меня, но он по-прежнему обращался со мной ласково, как и со своими детьми. Только больше никогда ничего не рассказывал. Это было немного обидно.
И снова ожили страхи. Проклятый Абакумов снился мне в кошмарах чуть ли не каждую ночь.
Я орал во сне как оглашенный, отец будил меня и иногда брал к себе в постель, как маленького, так как я весь трясся. Наяву я не боялся, потому что был всегда с людьми.
Мы очень весело встретили Новый год. Гарри обещал удивить нас и удивил, наготовив всяких чудес,— просто превзошел самого себя. И мы все выпили за его здоровье.
Ермак организовал вечер самодеятельности. Каждый обязан был выступить с каким-нибудь номером, а кто ничего не умел, должен петь в хоре. Валя вместе с Гарри сплясали матросский танец, Женя спел несколько неаполитанских песен (у него оказался хороший тенор), Ермак сыграл на гавайской гитаре, Гарри— на балалайке (просто виртуозно!), Ангелина Ефимовна замечательно прочла «Флейту-позвоночник» Маяковского, отец показал несколько фокусов, которые он освоил еще в детстве. Но самый большой успех достался мне. Я переоделся Гекльберри Финном (порванная соломенная шляпа, Гаррины клетчатые брюки на одной подтяжке и старая рубаха Бехлера с засученными по плечо рукавами) и прочел наизусть пятую главу. Все умирали со смеху и прочили мне большое артистическое будущее.
Только папе не понравилось, он даже расстроился... Я-то знал почему. Он мечтал о сыне — ученом, исследователе, путешественнике, но никак не об артисте.
На другой день Ермак должен был опять доставить отца на ледник. Я попросил отца взять меня с собой. Он, видимо, обрадовался, но добросовестно разъяснил мне, что «там будет потяжелее».
— Пусть! Я хочу быть с тобой! Буду тебе помогать. Например, убирать или готовить обед. Возьму с собой учебники — буду заниматься.
— Ладно,— усмехнувшись, согласился отец и потрепал меня по плечу.
И вот мы вдвоем на леднике — мой отец и я.
Мы стоим на самом гребне ледника и смотрим, как разыгрывается в небе фантасмагорический спектакль. Вечные снега на вершинах гор, отражая небо, окрашиваются в лиловые, желтые, пурпуровые, зеленые тона. А долина Ыйдыги, далеко внизу, тонет во мраке. Слышен странный крик: над долиной летит одинокая полярная сова. А потом — словно короткие выстрелы из пневматического ружья: трещит лед, на котором мы живем. И снова безмолвие. И все ярче разгорается в небе зеленоватый и лиловый холодный огонь, от которого дрожит сердце. И я невольно ищу руку отца. Мы одни в пространстве Великой полярной ночи.
Глава тринадцатая. СНЕЖНАЯ ЛОВУШКА
Я хотел бежать и не мог — ноги прилипли к полу. Хотел запереть дверь, но щеколда была сломана. Шаги приближались — тяжелые, неотвратимые... Я уже слышал, как он дышал, стоя по ту сторону двери. Я пытался удержать ее своим тощим плечом. Я навалился на дверь из последних сил, но она медленно открывалась. В комнате было темно... Абакумов продолжал открывать дверь. Охваченный ужасом, я попытался закричать, позвать на помощь, но горло перехватило. Я орал изо всех сил, а из горла выходил какой-то слабый писк, как у раздавленного птенца...
— Николай, Николай, проснись! — расталкивал меня отец. Ох, какое счастье, что это был только сон!
— Выпей холодной воды... Подожди, я подам.— Отец зажег лампу и набрал в кружку воды.
Я с жадностью выпил.
— Не нравятся мне эти постоянные кошмары!—озабоченно сказал отец.— Полярная ночь, что ли, действует?
— Папа, можно не тушить пока лампу? — попросил я.
— Ладно. Я, пожалуй, закурю.
Я обрадовался, что отец закурил. Минут десять, значит, не ляжет. Он спал на топчане, я — на теплой лежанке. Ночью очень выдувало помещение. Термометр на стене показывал всего шесть градусов. Но лежанка так приятно пригревала снизу. Спасибо Борису Карловичу!
— Может, ты есть хочешь? — спросил отец.
Я сказал, что голоден, лишь бы он дольше не ложился. Отец открыл банку компота. Я немного поел со свежей пшеничной лепешкой (мы пекли их на ужин). Отец посмотрел на часы:
— Три часа, сынок! Ешь скорее и ложись. Тебе не холодно?
— Нет, папа.
Я поставил компот на стол и с удовольствием забрался под теплое одеяло.
— Что же ты видел во сне? — поинтересовался отец, улыбнувшись мне.
— Не помню,— сказал я уклончиво. Я стеснялся сказать ему, что так боюсь Абакумова.
Отец потушил лампу и тоже лег.
— Ты не бойся, Коленька! — сказал он ласково.
И у меня действительно прошел весь страх. Я не любил, когда выл ветер, мела поземка или метель. Но сейчас было совсем тихо — штиль,— только трещал всю ночь лед под домом. Вроде кто-то рубил сухие дрова. Или стрелял из ружья, совсем рядом.
Утром, когда я проснулся, отец уже сделал утренние наблюдения и растопил печь. Над столом ярко горела висячая лампа.,
На низком шкафчике стоял приемник и передатчик «Рейд» с запасом радиоламп.
Каждый день в условленное время отец выходил в эфир и подолгу звал:
— Плато! Плато! Я — Ледник, я — Ледник!
Но радиосвязь не ладилась, мешали какие-то электрические помехи. Очень редко, когда он мог пробиться на полярную станцию, сколько ни стучи телеграфным ключом позывные. Мы слышали лучше.
