сцены, очень обыденно, выходят трое людей. Они еще молоды – им лет по двадцать пять, по тридцать. Все трое одеты в потрепанную, обносившуюся военную форму. Они проходят через пустое пространство сцены и останавливаются на границе комнаты. Оглядывают комнату.
Штурман. Разве это он?
Второй пилот. Если это он, то он здорово постарел. Даже странно себе представить, что мы тоже могли бы так постареть!
Дик. Ничего, нам это уже не грозит, так что не расстраивайся. (Громче, чем все, что говорилось до этого.) Слушай, по-моему, ты звал нас?
Он (открывая глаза и глядя на вошедших). Да, Дик, я звал вас.
Дик. Если мы не ослышались, ты позвал нас рассудить тебя с твоей совестью.
Он. Да. Не совсем так, но…
Второй пилот. А мы так и поняли, что у тебя есть и «да» и «но».
Дик. Нам странно, что ты постарел, а тебе, наверно, странно, что мы остались такими, как были? Когда мы снялись в Лондоне перед последним полетом, штурман на карточке выглядел старше нас всех, а мы трое сияли, как три новеньких шиллинга. Никогда б не подумал… Да будь ты тогда таким, как сейчас, тебя просто не взяли бы летать по возрасту!
Второй пилот. И у нас, к нашему счастью, был бы другой радист, не кончавший университетов, но зато знающий свое дело.
Штурман (Ему). Не обращай внимания! У вторых пилотов всегда дрянные характеры.
Второй пилот. Почему?
Штурман. Потому что они вторые, а не первые.
Дик (к Нему). Я вижу, ты разучился улыбаться. Сколько тебе сейчас?
Он. Сорок два. Но не в этом дело.
Дик. А в чем? Иди поближе, поговорим здесь. А то мне как-то неловко заходить в эту комнату без разрешения хозяйки. Ты ведь давно разошелся с ней, чего ж ты пришел к ней сегодня?
Он. Мне больше не к кому было пойти. Меня поймал Тедди Франк и сказал, что наши опять затевают эту проклятую воздушную разведку над Россией. Он знал, что я должен был сегодня ночью лететь в Париж…
Второй пилот. Должен был?
Он. Да.
Второй пилот. А теперь не полетишь?
Он. Не знаю. Он потребовал, чтобы я там, в Париже, сообщил в печать об этом полете.
Дик. Вот как? Значит, Тедди все-таки сделал то, что собирался.
Он. Собирался? Когда собирался?
Дик. Сразу после того, последнего полета. Он говорил нам, что решил помешать этому, если это будет еще раз.
Он. Для меня это было полной неожиданностью. Я никак не мог подумать, что именно он…
Второй пилот. И именно тебе…
Он. Да.
Штурман. А почему он не мог сказать этого именно тебе? Почему ты так плохо думаешь о себе?
Он. Потому что… (Неуверенно.) Потому что…
Второй пилот. А может быть, ему и в самом деле не стоило говорить это именно тебе? Может быть, он не все знает о тебе?
Он. Может быть. Хотя нет. Я думаю, что он знает обо мне все. (Вдруг, с тревогой.) А вы?
Дик. Как тебе сказать? Но мы предпочли бы услышать это от тебя самого, раз уж ты позвал нас. Иначе, согласись, наше свидание не имеет смысла. Так как же, ты сделаешь или не сделаешь это там, в Париже?
Он. Не знаю.
Штурман. Слушай, я знал одного парня, который добровольно пошел в авиацию и летал на одной машине с нами. Это был ты или не ты?
Второй пилот. Это был не он!
Он. Судить другого всегда легко, а вам особенно…
Второй пилот. Почему?
Он. Потому что вы уже… (ищет слова) вам уже…
Второй пилот. Мы уже умерли, и нам ничего не грозит. Да? А ты еще жив и не хочешь портить себе жизнь?
Он. Да.
Дик. А что тебе грозит, по-твоему?
Он. Мне могут не поверить, и это не будет напечатано. А наши потом все равно узнают, что я говорил об этом.
Второй пилот. А почему ты думаешь, что тебе не поверят? У тебя такая дурная слава?
Он. В глазах тех, к кому мне надо будет пойти…
Дик. Все равно напечатают. Люди так не хотят войны, что побоятся ошибиться в эту сторону. Ты теперь известный человек, и ответственность за твои слова будет лежать на тебе.
Второй пилот. По-моему, он как раз и боится ответственности.
Он. Да, боюсь.
Дик. А чего еще ты боишься? Ну говори же, что ты мнешься? Ты же пришел не в комиссию по расследованию. Наше мнение чему-то обяжет тебя только в одном случае – если у тебя осталось достаточно совести для этого.
Второй пилот. Интересно, делают ли теперь на земле удачные операции, когда у человека рак совести?
Он. Брось издеваться надо мной!
Дик. Он не издевается над тобой, он просто говорит то, что думает. А ты отвык от этого, и тебе кажется это странным. Но ты тоже попробуй, а?
Он. Если говорить по совести…
Второй пилот. А ты что, собирался обманывать даже мертвых?
Он. Если бы я был твердо убежден, что этот самолет непременно обнаружат, и если бы я знал заранее, что из-за этого непременно будет война…
Второй пилот. Ты бы не колебался?
Он. Да. Я бы сделал это.
Второй пилот. То есть ты предпочел бы расстаться с благополучием, чем с жизнью? Ты просто не дурак, но это не имеет отношения к твоей совести.
Он. Но полет могут отменить, или он может пройти незамеченным. А я…
Дик. Ладно. Рассказывай, с чем ты боишься расстаться? С местом?
Он. Да.
Дик. С твоей нынешней женой?
Он. А что ты знаешь о ней?
Дик. Больше, чем ты думаешь.
Штурман. У меня такое впечатление, что он не очень-то боится расстаться с ней.
Второй пилот. Не скажи. Богатую женщину больно терять.
Дик. Чего ты боишься еще?
Он. Я боюсь, что меня вызовут из Европы обратно и назначат расследование.
Второй пилот. Ты можешь отказаться вернуться.
Штурман. Согласимся с ним, что это не так-то просто – не вернуться на родину!
Он. А вам там это по-прежнему понятно?
Дик. И, может быть, даже больше, чем тебе. Значит, ты боишься, что тебя вызовут и ты все-таки вернешься и предстанешь перед комиссией?
Он. Да.
Штурман. Насколько я понимаю, это не очень приятная штука.
Он. Вы не имеете об этом ровно никакого представления. Ваше счастье, что вы умерли в сорок пятом!
Второй пилот. Ты мог это сделать вместе с нами.
Он. Если вы помните…
Штурман.
