— Что, Чародей, объявил голодовку? — спросил Тимохин.
— Кто ж перед демобилизацией ест? — сказал Холостяк. — У него с вечера чемоданное настроение…
Володя слушал привычную уже болтовню «коллег», пытаясь проглотить тошнотворный комок, застрявший в горле. Господи, какое счастье, что через несколько часов он уйдет отсюда! Навсегда! И навсегда запомнит этот урок, чтобы уж никогда больше, до окончания дней, не попадать в этот вонючий омут…
После завтрака, как обычно, осужденных построили, объявили наряд на работы, погрузили в машины, крытые брезентом, и увезли в город. Сидельникову было велено оставаться в зоне.
Он лопатил рыхлый снег, чувствуя с каждой минутой нарастание какой-то тревоги. Это была тревога близкого часа освобождения, радостного, но и горького в своей перспективе.
Ровно, в полдень из барака вышел дежурный и громко позвал его. Он утер со лба пот, взял на плечо лопату, медленно поплелся к бараку.
— Пошевеливайся, Сидельников, — незло прикрикнул дежурный. — Или не рад? Жаль расставаться с нашей фирмой?
— Век бы ее не видать, — грустно обронил Володя.
— Тебя сюда пряником не манили. Сам напросился… Пошли в контору, там, говорят, тесть за тобой приехал.
— Какой еще тесть?
— Тебе лучше знать. На чьей дочери женился — тот и тесть.
Володю даже в жар бросило. Неужели правда каким-то чудом оказался здесь Александр Иванович, Зинин отец? А что, может, приехал в Кусинск погостить, узнал про художества зятя и решил лично убедиться. Он мужик крутой и своенравный. Примотал сюда, чтоб сообщить, что Зину с Генкой уже отправил домой, в Вологду, а ему, Володьке, привез ключи от квартиры и письмо от жены, в котором она пишет, что уже подала на развод…
Следом за дежурным Володя вошел в зданьице конторы, вынесенное за зону. В конце длинного и плохо освещенного коридора он увидел одиноко сидящего человека, не смог сразу разглядеть его, но по мере приближения Володины ноги становились непослушными, ватными, будто ступал он по зыбкой палубе корабля, попавшего в шторм…
— Принимайте, папаша, зятька, — сказал дежурный, открывая дверь с табличкой «Начальник спецприемника капитан Сидоров». Напротив этой двери понуро сидел Степан Петрович Козюбин. Не поднимаясь с длинной скамьи, он вяло оглядел Володю и нехотя протянул ему руку.
— Погулял, значит, — проговорил Козюбин с тяжелым вздохом, — А я-то столько лет считал тебя образцово-показательным… Садись, рассказывай толком, чего хоть сотворил.
— Такой случай случился, — пробормотал Володя.
— Не случаи нас ищут, мы их, — поднял палец Степан Петрович. — Поехал, выходит, в седле, а оказался в земле…
— Чего уж теперь говорить…
— Говорить, правда, нечего, а договориться надо…
— С кем договориться?
— Нам с тобой. Насчет твоей болезни.
Сидельников удивленно глянул на Козюбина.
— Какой болезни?
— От которой ты десять дней страдал в городе. — Козюбин усмехнулся. — Употребил в пищу некачественный продукт — колбасу вареную — и угодил в больницу с острым отравлением. Собрался к поезду, приехал на вокзал, телеграммы отослал, чтобы встречали, а оно и прихватило тебя, отравление. На «скорой» увезли. Соображаешь?
— Соображаю… Но как же…
— Остальное не твой вопрос. Зина каждый день прибегала ко мне, отпрашивалась ехать в город. Я не отпускал. Сказал, что звонил в больницу, говорил с тобой. Все нормально, дело идет на поправку, скоро явишься…
— Но ведь бумага из милиции…
— Из суда, — уточнил Степан Петрович. — Бумага была и уплыла. Читали ее двое: начальник и секретарь. Все! Считай, что ее не было…
У Володи разом отлегло от сердца. Ну, Козюбин! Ну, мужик!.. Значит, в поселке никто ничего не знает!
Козюбин достал пачку «Беломора».
— Закуривай, — пригласил. — Здесь, наверно, не давали.
— Спасибо. Бросил.
— Как бросил? Насовсем?!
— Насовсем, до скончания дней.
— Молодец. Себе, что ли, напроситься сюда на недельку, — горько улыбнулся Степан Петрович. — С кем хоть пил?
— С тем самым, который цепи принес. Замачивали в ресторане. Но он тут, ни при чем. Я сам ввязался…
— Цепи-то где? — оживился Козюбин.
— Все у них, — Володя кивнул на дверь. — Даже бритву отобрали. — Он потрогал лицо, поросшее рыжей щетиной и сильно похожее на круглый кактус.
— Сколько штук достал?
— Семьдесят.
— Хоть не зря отсидел…
— Как там дела дома?
— Крутимся кое-как. Одолжились у черноборцев. Взяли десяток под честное слово. Требуют уже. Ладно, не с пустыми руками приедем…
Из кабинета начальника вышел дежурный и велел Сидельникову заходить. Вместе с «тестем».
Они вошли. Степан Петрович присел в уголке, а Сидельникову капитан Сидоров велел занять место напротив своего стола.
— Значит, освобождаетесь, Сидельников, — проговорил капитан. — Срок вашего наказания истекает… — он глянул на часы, — через двадцать минут. За это время мы успеем с вами рассчитаться… Получите, гражданин Сидельников, ваше имущество. — И капитан стал зачитывать протокол: — Деньги в сумме сто четырнадцать рублей тридцать восемь копеек… Минус пятнадцать рублей за услуги медицинского вытрезвителя…
— В фонд мира, — ляпнул Козюбин.
— Пересчитайте, — велел капитан и пододвинул деньги к краю стола, где понуро сидел Володя.
— Чего там считать. Я милиции верю, — пролепетал Сидельников, поражаясь, как много промотал он в тот вечер. Домашних было сотни три, да и от казенных кое-что оставалось… Ладно, черт с ними, с деньгами. Жалко, конечно, но не в деньгах счастье. Поднажмем, рассчитаемся — и с женой, и с государством. Это уже десятый вопрос…
— Гражданин, пересчитайте, — строго повторил капитан.
— Делай, как говорят, — по-начальственному шумнул Козюбин.
Володя нехотя пошевелил купюры грязными пальцами, небрежно сунул в карман.
— Все правильно.
— Идем дальше, — сказал капитан, углубляясь в бумажку.
— Паспорт на имя Сидельникова Владимира Никаноровича… командировочное удостоверение… часы наручные… браслет анодированный… ручка шариковая… ремень брючной… галстук кримпленовый…
Володя плохо слушал. На душе было противно.
Капитан бросил взгляд в угол комнаты, где стоял ящик, из-за которого, в сущности, все и случилось. Володя тоже глянул туда — две верхние планки были оторваны от ящика и лежали сверху, поблескивая остриями гвоздей.
— Идем дальше, — буднично продолжал капитан. — Ящик с метизами, обнаруженный в номере гостиницы, где проживал арестованный Сидельников. При вскрытии в ящике оказалось: целей режущих для бензомоторной пилы «Дружба» — десять штук; гвоздей — около тридцати килограммов…
— Каких гвоздей? — вырвалось у Володи.
Козюбин непонимающе таращил глаза, переводя взгляд то на Сидельникова, то на капитана.
— Это вам, гражданин Сидельников, лучше знать, каких… По-моему, есть «сотка», есть «восьмидесятка», даже «двухсотка» попадается. Мы их не сортировали, не взвешивали, определили на глазок…
— Понятно, — процедил Володя, скрипнув зубами.
— Что понятно? — насторожился капитан. — Вы с чем-то не согласны? Претензии выкладывайте сразу.
— Согласен. — Володя отвел взгляд. Впервые за много лет ему захотелось разреветься как маленькому.
— Ты говори, говори, если что не так, — посоветовал Козюбин, уловив неладное. Но, взглянув на Володю, осекся, не стал настаивать.
— Тогда все, — сказал капитан, вставая. — Забирайте свое имущество. Мы с вами в расчете. Здесь поставьте подпись. — Официальная часть была закончена, и потому, видимо, милиционер позволил себе дать Володе частный совет, дружеский. Он даже перешел на «ты». — Постарайся, товарищ Сидельников, встречаться с работниками нашего учреждения только на праздничных вечерах по случаю Дня милиции…
Володя промолчал. Он повернул вниз гвоздями оторванные от ящика планки и пристукнул их каблуками сильно поблекших югославских ботинок, взвалил ящик на плечо, пошел к выходу. Козюбин следом нес его чемодан.
— Давай в машину, — недовольно буркнул Степан Петрович. — Я ж за тобой на такси приехал, как за порядочным…
Таксист выскочил из машины, суетливо открыл багажник, помог уложить вещи. Чувствовалось, что Степан Петрович его не обидел или обещал не обидеть.
— Куда? — весь внимание, поинтересовался таксист, заглядывая Козюбину в глаза.
— Дуй в гостиницу…
— В «Лесоснаб» вези, — твердо сказал Володя Сидельников.
— Знаешь, где находится? На улице Победы.
— Ты что придумал? — Степан Петрович тревожно повернулся, заскрипел расшатанным сидением.
— Рассчитаться надо с людьми. Нехорошо уезжать без расчета. В другой раз не поймут…
Козюбин пристально смотрел ему в глаза, пытался разгадать смысл сказанного. Кажется, уловил, предупреждающе поднял палец и пригрозил:
