Светало. Заалел горизонт — откуда медленно выкатилось рыжее солнце. Вода стала бледно-розовой, над ней висела прозрачная, как вуаль, дымка. Проснулись чайки и бакланы. Они с криком парили над водой, высматривая рыбу, потом стремительно, словно в поцелуе, припадали к волнам и снова взмывали кверху.
Скляров запросил лазарет:
— Как Черняк?
— Спит, — ответил доктор. — Температура упала...
«А я-то перепугался, — вздохнул Скляров. — Теперь матросу легче, а мне по-прежнему тяжело. Дело сорвалось, зря пахали море. А вот как Кесарев... Что с ним делать?..»
— Товарищ командир, показались створные огни, — доложил вахтенный офицер.
«Бодрый» ошвартовался у пирса. Из-за высоких сопок выглянуло солнце, щедро брызнуло лучами. Вода стала бирюзовой, в бухте посветлело, будто раздвинулась она. Скляров подозвал старпома и распорядился объявить по кораблю приборку, а потом завтрак.
— Роберт Баянович, пока я схожу в штаб, вы подготовьте справку, почему корабль не выставил мины. Пишите все, как есть...
Скляров прошел на соседний пирс. Дежурный по бригаде сообщил, что завтра к девяти ноль-ноль ему и комбригу быть в штабе флота. Серебрякову уже сообщено в море, он прибудет на рассвете.
«Ну вот и закрутилось!» — вздохнул Скляров. По дороге ему повстречался капитан второго ранга Ромашов. Высокий, сероглазый, с улыбкой на лице, он твердой, уверенной походкой подошел к командиру «Бодрого», протянул ему свою длинную жилистую руку:
— Здорово, Паша! — Он прищурил глаза от солнца. — Ну, и задал ты мне работу!
Скляров удивленно вскинул на него глаза.
— Что имеешь в виду?
Тот усмехнулся, качнув широкими и покатыми плечами.
— А мины?.. Вот и пришлось мне их ставить. Но я доволен — экипаж работал отменно! Да, а что там у тебя?
— Кесарев меня подвел... — И Скляров рассказал, как все случилось.
— Во время постановки мин ты был на мостике, вот это и плохо, — сказал Ромашов. — В таких случаях я оставляю за себя старпома, а сам бегу на ют. Тут, знаешь, важно личное присутствие командира. Я ведь в прошлом сам был командиром минно-торпедной боевой части.
Помолчали. Потом вдруг Ромашов сказал:
— Отдай мне Кесарева, а? Ты же не ладишь с ним. А то мой минер уходит на учебу. Ну, согласен?
Скляров недоумевал, откуда ему знать, что он не ладит с Кесаревым? Скляров давно знал Ромашова, слыл тот в бригаде волевым, требовательным командиром, многие в глаза и за глаза хвалили его за то, что он любил свой корабль и все то, что с ним связано, было для него свято. Как-то на учении, наблюдая за действиями командира «Стремительного», внезапно и смело атаковавшего «противника», адмирал Журавлев воскликнул: «Молодцом! Почерк у него ромашовский». Услышав это, Скляров в душе огорчился — и за себя, и за свой корабль, и подумалось ему тогда, что для адмирала стиль работы Ромашова стал вроде эталона, и когда однажды зашел в кают-компании об этом разговор, он с иронией бросил:
— Всем нам надо учиться у Ромашова, если даже в походе он дал промашку...
Адмирал косо взглянул в его сторону, сухо заметил:
— Зависть, Павел Сергеевич, плохая черта командира, она что ржавчина ест душу.
Склярову в эту минуту было стыдно, но самолюбие его было задето, и он не смолчал, заметив, что неделю назад Ромашов не смог обнаружить подводную лодку. Кто это сделал? Акустики «Бодрого». Но адмирал сразу же сказал, что условия поиска лодки у Ромашова были весьма и весьма сложные, по существу, он решал две задачи — поразить ракетами «противника» и, если обнаружат лодку, атаковать ее глубинными бомбами. И что же? Ромашов сделал главное.
— А лодка, позвольте возразить, не на его совести, — заключил Журавлев.
«Ему не докажешь, он любит Ромашова», — подумал тогда Скляров, а вслух сказал:
— Может быть и так...
Адмирал дружелюбно заметил:
— Советую вам, Павел Сергеевич, побольше замечать соринок на своем корабле. А то иной раз вы не видите их даже у себя под ногами...
Это была хлесткая пощечина, которая больно обожгла Склярова. С тех пор он стал более сдержанно выражать свои мысли в присутствии адмирала.
— Журавлев совершенно не терпит критики, — сказал он как-то замполиту.
К его удивлению, Леденев с ним не согласился. Он сказал, что в каждом командире адмирал хочет видеть умного тактика, умеющего критически анализировать достигнутое экипажем.
— Знаешь, когда еще Журавлев командовал эсминцем, у него был такой случай. В шторм, в плохую видимость, корабль сбился с курса и чуть не угодил на мель. Штурмана отстранили от должности. А Журавлев пришел к командующему флотом и заявил, что виноват не штурман, а он, командир, поскольку в момент опасной ситуации находился на ходовом мостике. «Тогда я вас сниму с должности!» — сказал адмирал. А Журавлев не растерялся, спросил: «Когда прикажете сдать дела?» Вот он какой. Не из робких.
— Ну, и чем все это кончилось?
— Выговором Журавлеву. Командующий умел ценить волевых людей... Ну, так ты отдашь мне Кесарева? — вновь спросил Ромашов.
Лучи солнца пробились сквозь бурые тучи, осветили лицо командира «Бодрого». Оно было неприступным.
— Что, Кесарев сам просится к тебе?
— Нет, но зачем плавать с человеком, которого ты недолюбливаешь? Я тебя, Павел, не понимаю. Человек ты умный, а порой делаешь глупости...
Скляров смерил Ромашова презрительным взглядом.
— Ты, Ромашов, не бросайся словами, а то порой они что камни — сильно бьют. Глупости... Это какие же я делаю глупости?
— Будто не знаешь, — усмехнулся Ромашов. — Мичмана Морозова, акустика, где взял? У меня взял, когда я был в отпуске. Ты своего вырасти, из молодого специалиста сделай мастера. А ты моего забрал. Совестно, не правда ли?
— Не взял, а комбриг так сделал. Ты спроси у него, — Скляров отвернулся в сторону, дав понять Ромашову, что разговор окончен.
— Так как с Кесаревым? — язвительно усмехнулся Ромашов.
— Никого я тебе не дам, — резко бросил Скляров и, не пожав ему на прощание руку, торопливо зашагал на корабль.
Тут его ожидал Леденев. Был он в новенькой тужурке с орденами. Командир хмуро спросил:
— Куда так вырядился?
— Звонили из политотдела, едем к тралфлотовцам. Катер уже прибыл. Тебе бы тоже пора одеться.
Только сейчас Скляров вспомнил, что комсомольцы «Бодрого» сегодня встречаются с рыбаками тралового флота.
— Не могу я поехать, Федор Васильевич, — сказал он. — Ты уж сам... Возьми с собой Грачева, многие рыбаки знали его отца. Ну, а сам расскажешь о корабле... Не могу. Завтра совещание у командующего, надо серьезно подготовиться. И прошу тебя, не сердись. В другой раз обещаю быть на любой встрече. — Он добродушно толкнул замполита в плечо.
Обычно после швартовки корабля Скляров обходил боевые посты, беседовал с моряками. Сейчас же он задумчиво сидел в каюте. Не давало покоя то, что случилось в море. Как к этому отнесется командующий? В море ведь всякое бывает, хотя Скляров никогда не прятался за эту фразу. Он и теперь считал, что в случившемся есть и его вина: он командир, и если на корабле не сработал какой-нибудь механизм, значит, спрос в первую очередь с командира.
В иллюминатор тугими струями ворвался ветер, завертел шторы, наполнил каюту свежим, пахнущим морскими водорослями воздухом. Скляров сидел, словно не замечая этого.
В коридоре послышался голос старпома. Скляров хотел было окликнуть его, но тот сам постучался к нему.
— Легок на помине, Роберт Баянович, — добродушно сказал капитан второго ранга. — Справка готова?
Комаров протянул листок. Скляров быстро прочел справку, но его лицо не выражало удовлетворения. Командир не то что рассердился на старпома, он обиделся, да так, что чуть не выругался. Встал и заходил по каюте — так он делал всегда, если что-либо ему было не по душе. Гася в себе волнение, неторопливо, но твердо заговорил:
— Не то, Роберт Баянович. Не то, дорогой. Я же вас просил, как сделать? Ну скажите, зачем знать командующему флотом, сколько мин успел выставить корабль, какая была погода и прочее? Надо четко объяснить, почему мы не выполнили задачу, прямо указать, что командир минно-торпедной боевой части капитан-лейтенант Кесарев плохо подготовил людей. А вы все свели к промаху матроса.
Комаров тоже встал. Ему не понравился тон, которым заговорил командир.
— Я написал истину, все, как было, и не в моей натуре что-либо сочинять другое. Сказки хороши для детей, а мы люди почтенного возраста. Главное — человек-то живой остался, спасли его, выловили из воды. А вы, как мне кажется, готовы разорвать Кесарева на части. Это жестоко, — сухо добавил старпом. — Простите, Павел Сергеевич, но вы думаете только о себе.
— Я? — на скулах Склярова заиграли желваки. — Нет, Роберт Баянович, я болею не за себя. Я болею за родной корабль, за весь флот.
— Павел Сергеевич, флот это ведь не только вы, — возразил Комаров. — Это и Кесарев, и тот же матрос Черняк...
