А в сельсовете шел горячий спор между Мухтаром и Айшат. Поодаль на скамейке сидел и слушал разговор Касум, не решаясь вмешаться: почему-то чувствовал себя не в своей тарелке.
Айшат волновалась: она навещала сбежавших больных, их состояние ухудшилось, но все трое решительно отказались вернуться в больницу. «Нельзя оставить семью в беде!» — отвечали они на все уговоры и даже угрозы врача. И теперь Айшат требовала, чтобы сельсовет применил власть, заставил вернуться больных. Но Мухтар только разводил руками и отвечал:
— Ну что я могу сделать, ну что?! Скажи мне, чем я могу их напугать, чтоб они вернулись? Ничем! Люди в панике. Они боятся каптара, а не Мухтара. Меня не слушаются... Да и вообще сельсовету хватает и других дел.
— Ты должен их вернуть, — твердила Айшат. — Им нечем топить сакли, а в холодном помещении больные могут умереть.
— Раз они захотели умереть, что же я могу сделать? Их теперь и палкой не выгонишь из сакли.
— Ты же «сельсовет»! Уговори...
— Только и делаю, что уговариваю. Хватит! Сама добивайся, я ничего не могу сделать...
— Тогда обеспечь хотя бы этих троих топливом.
— Откуда? Дрова в ущелье — никто не хочет привезти. Вот сама возьмись да привези.
— Все сама да сама... В мои обязанности это не входит.
— А в мои обязанности входит борьба со снежным человеком, а?
— Да, входит, раз он объявился! — Айшат взглянула на Касума, отчего-то смутилась и вышла, хлопнув дверью.
— А, шайтан! — воскликнул в сердцах Мухтар. — Когда ж наконец покончим с этой катавасией? Не хватает еще и ее заботы взвалить на мои плечи.
— А она дерзкая! — сказал Касум, подсаживаясь ближе. — Кто она?
— Наш сельский врач, — ответил Мухтар, глядя куда-то вдаль через окно.
— Врач?
— А чему ты удивляешься?
— И с дипломом?
— Конечно.
— И училась в городе? — еще больше удивился Касум.
— А где же еще? Не думаешь ли, что здесь, в поднебесье, есть медицинский институт?
— Не думаю, нет... А красивая она, хотя и...
— Что «хотя и»?
— Со странностями... — сказал Касум; он не знал, что говорит с отцом Айшат.
— Какими странностями?
— Гм... Да вчера она просто выгнала меня из сакли; мол, не хочу, чтоб меня застали одну с незнакомцем.
— А разве она не права?
— Не знаю... Но гнать гостя!.. А скажите, председатель, она замужем?
— Кто?
— Да вот та, что ушла. Сельский врач.
— Скажи, пожалуйста, чего ты так заинтересовался Айшат? — спросил наконец Мухтар.
Касум не успел ответить: в комнату вошла бабушка Айбала.
Старушка по-родственному подсела к Мухтару, справилась о здоровье, о самочувствии, извинилась, что тревожит пустяками запятых людей, и попросила дать вьючную лошадь (о двух лошадях она и сказать не решилась).
— Зачем?! — удивился Мухтар, а когда узнал, что Хужа-Али решил сбежать из аула, пришел в ярость. Не помогли ни уговоры, ни просьбы, ни мольбы, ни слезы. — Эй, теща! — гневно сказал председатель сельсовета. — Скажи моему тестю, что отара всегда ходит за козлом: если он хочет переселяться, весь аул пойдет за ним, да только не сейчас, а летом. Тогда и я поздравлю его с правильным решением... Вот и все! Кончен разговор.
Чтоб не мешать разговору, Касум вышел из сельсовета и пошел бродить по аулу. Возле сельской больницы он снова встретил озабоченную Айшат и, конечно, поспешил выразить ей сочувствие:
— Ай-яй-яй, какой строгий у вас «сельсовет», а?!
— А, что ты в этом понимаешь! — возразила Айшат.
— Я, кажется, тебя не обидел, девушка? Что ты говоришь со мной, как всадник с пешим?.. Прости, если ночью напугал тебя...
— Я не пугливая, — Айшат отвернулась, почувствовав, что краснеет; невольно у нее вырвалось: — Что делать?!
— А ты хорошенько попроси председателя сельсовета.
— Бесполезно.
— Почему?
— Я знаю его характер.
— Да, характерец у него, могу сказать! — радостно подхватил Касум. — Упрямей любого ишака.
— Да ты что?! — ахнула Айшат.
— Я же сам видел. Такая девушка пришла с просьбой, а он...
— Он — мой отец.
— Что? — растерялся Касум, — Как отец?
— Очень просто: отец и все.
— Вот тебе и на! А я-то расспрашивал о тебе.
— Обо мне?
— Ну да.
— Зачем?
— Просто я любопытный человек.
— Да, это сразу видно, — улыбнулась Айшат.
— Тогда, значит, я смею попросить, девушка, чтоб ты проводила меня к себе.
— Куда? — удивилась Айшат.
— К вашей сакле. Твой отец сказал: «У нас гостиниц нет, будешь жить у меня». Выходит, у вас...
— Сам напросился?
— Нет, я не люблю стеснять людей, но...
— Понятно. А зачем ты пожаловал в Шубурум, интересно узнать?
— Как зачем? Найти снежного человека.
— Ну и что ж: нашли?
— Пока вижу снежных людей, а каптара нет.
— Нелестно! Ну, вот что: мне некогда, у меня больные. Ты спустишься сейчас вниз, повернешь налево под арку, потом направо — там наша сакля.
И Айшат ушла.
— Смотри, парень, как бы не ослепнуть: разве можно так долго смотреть на солнце! — заметила бабушка Айбала Касуму, который, не двигаясь, смотрел вслед Айшат.
— Это о чем ты, бабушка? — усмехнулся Касум.
— Ах, ты не понимаешь? Смешной ты, парень! Не трать зря силы. У нее есть жених.
— У кого?
— У моей внучки, которую ты рассматриваешь, как кубачинец пробу на золоте. Хи-хи, — засмеялась бабушка .— Напялил на себя звериную шкуру и думает, что уже покорил сердце девушки. Эх, парень, парень, если б ты знал, какого зятя мы ждем...
— Какого же?
— Сядь-ка, сядь со мной на камушек, не бойся, это старость, сделала меня страшной, а я добрая. Вот так... Это будет совсем, совсем скоро... Вот появится со стороны Шайтан-перевала красавец джигит на славном вороном коне, в черкеске с золотыми газырями, в белоснежной бурке на плечах и с красным башлыком...
— Ах, вон оно что! — улыбнулся Касум. — А я-то думаю: чего это Айшат все поглядывает на дорогу...
— Да, да, парень, он должен появиться оттуда. И скажет он, что явился за красавицей Айшат...
— Сказка...
— А хоть бы и сказка! Таким, как ты, она не чета. Сказка! — повторила с насмешкой Айбала. — Не умеет нынешняя молодежь мечтать... Да что там говорить! — махнула она костлявой рукой, уходя.
Бабушка Айбала передала своему старику весь разговор с зятем, но строптивый Хужа-Али уже не хотел ничего слушать. Он навьючил на свою единственную ослицу с облезлыми боками все, что могла она выдержать, и побрел вместе со старухой по трудным горным тропам в обход осыпей и обвалов. Хужа-Али шел и думал, что надо будет пристроить у кого-нибудь внизу старуху, а самому вернуться с ослицей в Шубурум за остальными вещами. У него еще звенел в ушах смех Али-Хужи. Нет, он больше не в состоянии видеть этого наглеца и слышать его рассуждения о «цыплятах без наседки». Тьфу! Да лучше уж сорваться вместе с ослицей в горную пропасть, чем встречаться каждый день с Али-Хужой и вспоминать... Ну, да, да: вспоминать опушку леса!
Но Хужа-Али последнее время почему-то не везло: словно серая туча несчастий, что обрушилась на голову Хажи-Бекира, задела и его краем... К вечеру они уже подходили к аулу Мин-Мубарак, и Хужа-Али радовался, что успел добраться засветло, и подумывал, у кого бы переночевать, а то и оставить на пару дней бабушку Айбалу, пока он вернется за остальным добром...
Ох, как часто мы радуемся слишком поспешно, как часто вместо предвкушаемого меда получаем добрую горсть редьки и хрена, которые, как известно, друг друга не слаще!
Надо вам сказать, что в горах издавна заведено: один аул держит у себя только ишаков-самцов, а другой аул — подальше — только ослиц: держать их в одном ауле все равно, что жить рядом с пороховой бочкой, к которой уже подброшен зажженный фитиль. Влюбленного ишака удержать немыслимо, он не знает ни стыда, ни совести. Что делать, такая уж это безнравственная тварь, хоть и необходимая в хозяйстве горца. А сколько из-за них в прежние времена было ссор в аулах, споров и даже вражды!..
Если в Шубуруме держали ослиц, то в Мин-Мубараке были ишаки. В ауле вечер, над каждой саклей вьется дымок, будто разом закурили старики на гудекане; по дороге семенят ишаки с дровами, возвращаясь из леса; из аула выходят ишаки с мешками зерна на деревянных седлах — хозяева гонят их в ущелье к мельнице, чтобы ночью помолоть... В домах сели за ужин: пахнет вареной картошкой и свежим хлебом...
И вдруг у самого аула Хужи-Али услышал радостный рев ишака. Второго, третьего! И вот уже страшный хор оглушил все окрест. Тут только старик понял свою ошибку и встрепенулся, но было уже поздно. Ослица сразу навострила уши и прислушалась. К Хужа-Али со всех сторон, как сорвавшиеся с цепи собаки, неслись ишаки разных мастей, черные и серые, гнедые и белые, навьюченные и свободные, а один прыгал даже стреноженный, и все, задирая морды к небу, ревели. Почуяв их приближение, ослица тоже задрала морду и раскатисто заорала что-то: казалось, она скликала ишаков со всего аула Мин-Мубарак. Она начала подпрыгивать, будто под ней тряслась земля, лягаться и, наконец, сбросила поклажу; что-то разбилось в узелках, зазвенело, старуха бросилась поднимать, проклиная ослицу и того, кто ее приобрел... Сам не свой, Хужа-Али кинулся к ослице, схватил за уши, удерживая на месте.
