— Пусть не смотритъ, я и не прошу!..
— Ну, да я-то прошу, мнѣ-то ты солона досталась, вотъ гдѣ ты сидишь у меня! — показала Дарья Власьевна на свою шею.
— Я и безъ замужества могу васъ избавить отъ своего присутствія, — сдержанно отвѣтила Лиза. — Я могу къ теткѣ въ Петербургъ уѣхать…
— И уѣзжай, и уѣзжай! Плакать не будутъ! — раскричалась мать, размахивая руками. — Ты это кому же угрозить хочешь — мнѣ или Михаилу Александровичу? Не больно-то испугаемся, мнѣ вы и безъ того надоѣли, а Михаилъ-то Александровичъ, видя твою дурь, вонъ и теперь все у Миронихи на постояломъ дворѣ пребываетъ… Не очень-то они тужатъ о вашей сестрѣ…
Лиза плотно прислонилась къ стѣнѣ.
— Вѣдь надъ тобой же люди будутъ смѣяться! Прежде сама къ нему лѣзла, на шею вѣшалась!..
— Никогда и ни къ кому я не вѣшалась на шею, — глухо, какъ бы сквозь сонъ, прошептала дочь.
— Не вѣшалась, не вѣшалась! А все же люди-то видѣли, что вы все вмѣстѣ, да вмѣстѣ, теперь и станутъ говорить, что ты къ нему лѣзла, а онъ отъ тебя къ Миронихѣ бѣгалъ. Онъ вонъ, какъ пріѣхалъ, да свелъ съ ней знакомство, такъ и по сю пору знакомы…
Лиза какъ-то разслабленно поднялась съ мѣста и пошла къ двери, придерживаясь за стѣну. У нея въ глазахъ было мутно: она теперь видѣла, что Задонскій лгалъ ей съ первой минуты до послѣдней, лгалъ во всемъ и вездѣ. Она теперь не просто охладѣла къ нему, но ненавидѣла его…
А Задонскій рѣшительно не зналъ, что дѣлать. Ему не хотѣлось сразу отказаться отъ Лизы, не хотѣлось явиться передъ нею совсѣмъ подлецомъ, и въ то же время онъ не зналъ, какъ обдѣлать дѣло иначе. До сихъ поръ всѣ его любовныя интриги завязывались въ средѣ замужнихъ женщинъ, которыя молчали поневолѣ при его измѣнѣ и только упрекали его въ письмахъ, разорванныхъ на закуриванье папиросъ, или послужившихъ на потѣху пріятелей; были у него связи и въ той средѣ, гдѣ бѣдныя, простыя дѣвушки отдавались ему, зная впередъ, что онъ, баринъ, не женится на нихъ: онѣ получали отъ него мелкіе подарки и потомъ плакали передъ нимъ, укоряя его только за то, что онъ такъ скоро разлюбилъ ихъ; онѣ если на что-нибудь и надѣялись съ самаго начала, такъ только на прочность и постоянство любви; наконецъ, онъ былъ коротко знакомъ съ уличнымъ продажнымъ развратомъ, но тутъ не было даже и помину о любви. Совсѣмъ другого рода дѣло было теперь. Передъ нимъ стояло не развратное, не продающее себя созданіе, не погуливающая тайкомъ отъ мужа жена, не какая-нибудь швея или горничная, даже не мечтавшая о вѣчности своего союза съ бариномъ; тутъ не было ни драматическихъ писемъ, ни робкихъ слезъ; нѣтъ, передъ нимъ стояло чистое въ душѣ, опрометчиво увлекшееся существо, готовое скорѣе погибнуть, чѣмъ отдаться ему безъ вѣры въ него. Онъ чувствовалъ, что онъ впервые, какъ ночной воръ, обокралъ, безъ всякой надобности, беззащитное созданіе, и тяжелѣе слезъ, тяжелѣе укоровъ дѣйствовала мучительная покорность совершившемуся факту, покорность, звучавшая въ каждомъ словѣ этого загубленнаго существа. Въ развращенной душѣ проснулось чувство стыда и раскаянья, тѣмъ болѣе сильное, что первая вспышка страсти еще не прошла въ самомъ Задонскомъ, и онъ, попрежнему, видѣлъ въ Лизѣ одну изъ лучшихъ дѣвушекъ, какихъ онъ встрѣчахъ на своемъ вѣку. Но мелкая и слабая натуришка не позволяла Михаилу Александровичу дѣйствовать рѣшительно и загладить свой проступокъ. Вмѣсто рѣшительныхъ дѣйствій, онъ только предавался иногда разнымъ мечтамъ о томъ, что, можетъ-быть, тетка раздумаетъ ѣхать, что, можетъ-быть, она дастъ ему порядочную сумму денегъ. Изъ этихъ мечтаній, конечно, не могло ничего выйти, а Задонскій все откладывалъ свои переговоры съ теткой, все выискивалъ удобнаго случая. Наконецъ, такой случай насталъ. Графиня была въ самомъ хорошемъ расположеніи духа и даже смѣялась, что случалось съ нею довольно рѣдко. Во время разговоровъ съ племянникомъ, она замѣтила, что Лиза бываетъ у нихъ теперь слишкомъ рѣдко и гоститъ мало, и начала распространяться о достоинствахъ Лизы и своей любви къ ней.
— Да, — рѣшился сказать Задонскій: — я-то болѣе, чѣмъ кто-нибудь другой знаю, какъ прекрасна эта дѣвушка. Я просто безъ ума отъ нея…
— Надѣюсь, что это не имѣетъ никакого серьезнаго значенія, — замѣтила графиня и сдвинула брови.
— Если вы не считаете серьезнымъ дѣдомъ любовь, — возразилъ племянникъ: — то, конечно, тутъ нѣтъ ничего серьезнаго…
— Не любовь, а увлеченіе, — проговорила тетка. — Это понятно. Я тебя предупреждала, зная, что ты способенъ увлекаться…
— Да, я способенъ увлекаться. Но люблю я впервые. Это чувство совсѣмъ не похоже на прежнія, которыя вспыхивали и черезъ минуту потухали во мнѣ снова…
— Ахъ, это точно такое же увлеченіе, какъ и всѣ прежнія, — настаивала графиня. — И что-жъ тутъ удивительнаго? Ты здѣсь живешь безъ дѣла, ты не видишь почти никого изъ молодыхъ дѣвушекъ, кромѣ нея, ну, и увлекся… Я этого-то и боялась, зная, что ты наслѣдовалъ отъ покойной матери и отъ несчастнаго дяди эту способность увлекаться… Да проститъ ихъ Богъ, но они тоже постоянно влюблялись въ кого-нибудь и увѣряли себя, что каждая ихъ послѣдняя любовь есть первая любовь. — Графиня вздохнула и печально покачала головой, сокрушаясь о грѣхахъ своихъ родныхъ. — Но слава Богу, что Лиза сама, какъ я замѣчаю, сторонится отъ тебя…
— Она тоже любитъ меня, — поспѣшилъ замѣтить племянникъ.
— Любитъ? — изумилась графиня. — Ну, да, можетъ-быть, но она не глупа, и потому, вѣроятно, поняла, что ей невозможно питать какія-нибудь надежды на вашъ союзъ…
— Отчего же невозможно? — воскликнулъ съ жаромъ Задонскій.
— Я думаю, ты настолько разсудителенъ, что самъ понимаешь всю нелѣпость подобнаго брака. Не говоря уже о томъ, что было бы странно породниться съ какими-нибудь Баскаковыми, считать тестемъ ярмарочнаго героя, нахлѣбника и шута цѣлой губерніи, считать тещею безсмысленную женщину, знакомую только Богъ знаетъ съ кѣмъ, съ разными лавочницами, содержательницами постоялыхъ дворовъ… Но даже эта дѣвочка была бы просто смѣшна въ томъ кругу, гдѣ живешь ты… Я согласна, что она получила кое-какое образованіе, что она не глупа, — но этого мало, чтобы заставить близкихъ намъ людей забыть ея происхожденіе.
— Я постараюсь перевоспитать ее…
Графиня съ изумленіемъ посмотрѣла на племянника и только теперь поняла, что онъ говоритъ о дѣлѣ серьезно, что онъ, кажется, дѣйствительно хочетъ жениться.
— Дѣлай, какъ знаешь, — холодно проговорила она. — Я могу совѣтовать, но не имѣю никакого права запрещать или позволять… Только, пожалуйста, предупреди ея родныхъ, что я не желаю этого брака, — многозначительно произнесла она:- не желаю, и потому не буду считать ихъ родными. Люди всѣ равны передъ Богомъ, но у насъ есть право или, лучше сказать, нашъ домъ сходится только съ тѣми, кому мы симпатизируемъ, съ кѣмъ мы родня по духу. — Что касается до Лизы, то я думаю переговорить съ нею лично…
— Вы сердитесь на меня? — заискивающимъ голосомъ произнесъ Задонскій, испугавшійся суроваго тона тетки, поцѣловалъ ея руку.
— Я не имѣю никакого права сердиться на своихъ ближнихъ за то, что они живутъ по-своему. Можетъ-быть, они правы, а я заблуждаюсь, — произнесла смиренно графиня. — Ты знаешь мое правило: пусть каждый живетъ, какъ онъ хочетъ; я могу давать только совѣты. Примутъ ихъ люди — я очень рада, не примутъ — ну, что-жъ? это значитъ, что мы разошлись въ убѣжденіяхъ, должны разойтись и въ жизни и не безпокоить другъ друга… Я, дружокъ, не отступала ни разу отъ этого правила и прошу Бога дать мнѣ силы идти и въ будущемъ но этому пути, и не кичиться передъ людьми своею безошибочностью, не господствовать надъ ними… Я поставлена въ такое положеніе, что могла бы иногда настоять на своемъ, могла бы заставить ближнихъ поступиться ихъ убѣжденіями; но не этого хочу я. Я радуюсь искреннему согласію людей со мной, но лицемѣрнаго подчиненія себѣ я не терплю. Я стремлюсь не къ своему господству надъ ближними, но къ господству надъ ними тѣхъ святыхъ истинъ, тѣхъ благородныхъ правилъ, передъ которыми я сама являюсь покорною рабою…
Графиня встала съ мѣста и начала ходить по комнатѣ; она была, повидимому, взволнована. Задонскій еще разъ поцѣловалъ ея руку и вышелъ вонъ. Онъ былъ окончательно ошеломленъ словами тетки. Она никакъ не воображала, что простое напоминаніе о ея правилахъ было самымъ сильнымъ аргументомъ, доказывавшимъ племяннику всю нелѣпость его плановъ насчетъ женитьбы, что эти аргументы были страшнѣе запрещенія. Передъ такою угрозою не могъ не струсить молодой наслѣдникъ графини… Теперь онъ не зналъ, что начать дѣлать. Ему хотѣлось забыться, опьянѣть, чтобъ только заглушить непрошенные упреки некстати проснувшейся совѣсти. Казалось, что совѣсти никогда не было въ душѣ; но теперь она мучила его, можетъ-быть, потому, что онъ, въ самомъ дѣлѣ, чувствовалъ нѣчто въ родѣ любви въ Лизѣ, или потому, что жертва была слишкомъ чиста, слишкомъ невинна… Ему то хотѣлось бѣжать въ Лизѣ, чтобы, излить передъ нею свое раскаянье; то являлась рѣшимость никогда не встрѣчаться съ нею, чтобы не слышать ея ровнаго, мучительно-холоднаго голоса, не видѣть ея карающаго, пристальнаго взгляда.
