— Да что я!..
…Вечером раздался звонок в мою дверь. Это было такой редкостью — звонок у меня в доме, — что я испугалась. Побежала в прихожую, открыла, а на крыльце стоит, ухмыляясь, Киташов в своей нейлоновой куртке, в сдвинутом к уху берете и помахивает письмом, держа его за угол.
— Хозяйка, вам почта!
Машинально я взяла конверт и сразу узнала мамин почерк.
— Откуда это у вас? — недоуменно спросила я Андрея.
Вопрос был глупый. Конечно, он вынул письмо из почтового ящика, в который я не заглянула. Он всегда вынимает письма из почтовых ящиков. Очень редко бывает, чтобы письма валялись по дороге, будто листья. Из ящика, откуда же еще!
Пока он так жизнерадостно болтал, я вскрыла конверт. Там оказалось, как матрешка в матрешке, еще одно письмо, свернутое вдвое. Оно меня чуть не сшибло с ног: от Максима! Он написал по домашнему адресу, а мама переправила сюда.
Я до того растерялась, что молча повернулась и пошла в дом, забыв о Киташове. Нечего сказать, очень гостеприимно! Но ему такие пустяки были до лампочки! Только разорвала новый конверт в гостиной — шлепает уже в хозяйских тапочках, без своей куртки и берета.
Над пианино висела картина — горный пейзаж. Он сразу воззрился на нее. А потом уселся на крутящийся стул, раскрыл крышку и забарабанил «собачий вальс».
Так под «собачий вальс» я и прочитала Максимово послание. Никакого обращения не было: ни «Белки», ни «Лены». На «Белку», видно, рука не поднялась, а «Лена» — показалось сухо и официально…
«Как ты живешь? Захотелось с тобой поговорить. Больше не с кем. Сын слишком мал. Надеюсь, ты уже простила меня. В том смысле, что забыла и не вспоминаешь. В конце концов, все забывается. Особенно в твоем возрасте. Мне трудней, чем я ожидал. Семейная жизнь превратилась в сплошное скотство — и выхода не вижу. Почему мне так не везет? У меня добрые побуждения, искренние чувства, но все, к чему я ни прикоснусь, рассыпается и рушится. Там, в небесах, на меня за что-то прогневались. И главное, что сын, ради которого волочу эту лямку, страдает. Раньше у нас с женой была неприязнь, теперь ненависть. Наверное, все скоро полетит в тартарары. А! Какой толк писать об этом? Ты только позлорадствуешь и подумаешь: так тебе и надо! Я хотел бы увидеть тебя. Не будешь ли ты случаем в Ташкенте? А может, приедешь специально? Я буду очень рад. Напиши на главпочту, до востребования, как у тебя дела. К чертям главпочту! Пиши прямо домой! Целую. Максим».
Я аккуратно сложила листок и засунула его в конверт.
Киташов прервал свои музыкальные упражнения, отбарабанив еще «чижика-пыжика», встал и начал кружить по комнате. То замрет около серванта с хрусталем, то возьмет в руки костяную безделушку, то потрогает пальцем полировку «стенки» — и все это с круглыми глазами и шепотом: «Богато-о…».
«Забавный, — рассеянно думала я, следя за Киташовым. — Как он жалеет самого себя», — думала я о Максиме. Андрей упал в кресло и выдохнул:
— Да-а! Вот так хоромы! Вам нужно завести собаку. Охранять все это добро. Вот, смотрите, что я принес! — Из кармана брюк вытащил камень величиной с кулак и протянул его мне. — Ну, как?
Я пожала плечами.
— Обычная булыга.
— Ничего подобного! По-моему, это метеорит. Давайте думать так. Это интересней.
«Приезжай, утешь меня», — вот весь смысл.
— Кстати, Лена, я есть хочу. Зарплату прикончил пять дней назад. Купил отличную резиновую лодку. Правда, здесь воды мало, но это ерунда. Больше всего я люблю картошку.
— А ну тебя! Вари сам. Картошка на веранде.
— Хорошо. Отлично. Ты не пожалеешь. Я сварю на двоих. — Он ушел, размахивая руками, на кухню.
Внезапно меня охватила такая злость, что я вскочила и сжала кулаки. Все повторяется!
Не так ли случайно я встретила Максима?
Этого типа нужно немедленно выгнать!
Все они на один лад, эти ловцы душ, эти хозяйчики жизни, шагающие по земле, как по своей вотчине. Этот не лучше того! Тот не лучше этого! Они могут носиться со своим больным зубом и стонать, будто помирают, а потом прикончат другого человека и не заметят. Меня трясет от их улыбок, широких плеч, самодовольных морд.
Я напишу ему, вот что я сделаю! Мое письмо будет кричать, вопить, и каждая буква будет проникнута ненавистью, чтобы он понял: я тут не кисну, не сожалею, и он для меня не прежняя звезда, на которую молятся, а черная дыра в небосводе!
А этого типа немедленно вон!
Я выскочила на кухню. Андрей стоял около раковины и держал руку под струей воды. Вода была окрашена кровью.
— Смотри, как полоснул, — с непонятной гордостью сказал он. — Чуть не до кости!
Я хмуро уставилась на него.
— Как это тебя угораздило? Теперь перевязывать надо. Что тебе вообще здесь нужно? Поешь и уходи.
Я сходила за бинтом и йодом в спальню, где у хозяев была большая аптечка. Он протянул руку:
— Ого, как хлещет! Как бы я не потерял сознание. Ты пила когда-нибудь человеческую кровь? Многие этим занимаются каждый день. Давай собирать ее в тазик — вдруг понадобится?
— Перестань трепаться! Тошно. — У меня мелькнуло подозрение: а не специально ли он резанул себя ножом? С такого станет! Я посмотрела на него и встретила невинный смешливый взгляд серых глаз. — Слушай, больше не смей ко мне приходить. Я этого не хочу, понятно?
— Конечно, ясно! — легкомысленно откликнулся он. — Все проще пареной репы. Ты боишься. Дрожишь, как заяц.
— Чего это я боюсь? Почему это дрожу?
— Меня боишься. Думаешь: вот еще один искуситель! Нужно мне это! Обольстить — не проблема. Мне понравилось, как ты тому подонку врезала и с отцом разговаривала. В тебе что-то есть. Меня, например, интересует, как ты будешь одна растить ребенка? Он у тебя когда родится?
Я отбросила его руку.
— Не твое дело! — И поймала себя на мысли, что мы говорим так, будто сто лет знакомы.
— Кто у тебя будет — мальчишка или девчонка? — деловито спросил Андрей.
Я засмеялась.
А через секунду вдруг провалилась в темноту. Стояла, смеялась — и нет меня. Очнулась полулежа на стуле, с горьким привкусом во рту, слабостью в теле. Андрей склонился надо мной.
— Ну как?
— Что это было?.. — прошептала я.
— Элементарный обморок. Дотащить в кровать?
— Не надо… сама. — Я встала.
— Это плохой дом, — сурово сказал Киташов. Он, кажется, был потрясен. — Два несчастных случая за пятнадцать минут. «Скорую» вызвать?
— Не надо.
— В аптеку сбегать?
— Ничего не надо.
— Мне смыться?
— Да, уходи…
— Смываюсь! Но я еще буду приходить! — пригрозил он и направился, размахивая руками, в прихожую.
Я закрыла за ним и доплелась до кровати. Ничего себе! Уже падаю в обморок. А что дальше будет?
Гаршина уволилась; бабка Зина разболелась; тетя Поля впала в какую-то хандру и уже дважды пересаливала суп; Михаила Борисовича с инфарктом отвезли в больницу, и прилетела Сонька; Андрей уехал в командировку, о чем сообщил мне по телефону (а кто его просил?); Вадька прислал письмо из Хатанги, куда завербовался на метеостанцию, и сто рублей; мои родители вернулись с курорта (я мельком видела их на улице)… И вдруг сразу, без предупреждений, как бывает у нас, наступила горячая и сильная весна.
Зоя Николаевна Котова заняла кабинет заведующей, выбросив все поломанные игрушки, которые хранились в ящике у Гаршиной. Она позвала меня к себе и завела такой разговор:
— Дело прошлое, Ленок. Скажи, неужто ты и сейчас считаешь, будто я была не права?
Я подумала, что все ей идет на пользу: и ссоры на работе, и нелады с сыном, — так она расплылась лицом и телом, такой стала гладкой, лениво-округлой, так сыто выглядела.
Недружелюбно, но ровно я ответила: да, считаю. Котова присела рядом и обняла меня за плечи. Я отстранилась. Она засмеялась горловым незлобным смехом.
— Эх, Ленок, Ленок! Ничегошеньки ты не понимаешь в жизни! — (Все, кроме меня, понимали жизнь, разбирались в ней, как в таблице умножения!) — Неужто ты думаешь, что я такая злюка, вредина и гадина? Да ты ко мне в гости домой хоть раз зайди! Да я же душа-человек, Ленок! Я до-обрая, я хлебосольная… дурашка ты! Ну, нашла у нас с Гаршиной коса на камень. Допекла она меня, прямо невтерпеж стало. И нудила, и нудила! Тут не захочешь, а сорвешься. А я вообще-то детишек люблю. Чего бы я тогда тут работала, если бы не любила? А строгость, без нее тоже нельзя. Слушай, Ленок! — Котова положила руку мне на колено. — Вот что я думаю, Ленок. Сейчас все воспитатели с образованием. Хоть училище, как я, да кончали. А ты без всего. Я могу так сделать, что тебе мою группу отдадут. Претенденты есть, но мы их обойдем. Хочешь?
— Зачем вам это?
— Ну вот, зачем! Да просто так. Дурашка ты, право слово… Да просто так! Помочь тебе хочу. Зарплата будет больше. Потом поступишь в вуз и начнешь расти. Надо же тебе думать о себе. У тебя же свой сопливчик скоро будет. — И легонько пальцами она прикоснулась к моему животу. Я встала. — Ленок, ты чего вскочила?
