Один или два раза отец рассказывал ему, как приехали они сюда. Почему?
Лечиться — это он знал. Но для чего понадобилось ехать именно сюда и жить именно здесь вот уже целых девять лет? Он слышал, как изредка отец и мать делились между собой воспоминаниями.
Отец когда-то давно говорил, что они скоро уедут отсюда, скоро станут здоровыми, ибо на больном дворе — тяжело жить.
Это было давно. Тогда Ромашка был совсем маленький. А теперь он большой. Теперь ему надо знать — почему тяжело жить?
Ромашке не хотелось уезжать и расставаться с саранчой, со степью, со двором, со всем тем, что казалось ему ближе всего на свете. Он всегда с тревогой ожидал, что настанет день — и родители его начнут собираться. Но скоро разговоры об отъезде прекратились так же, как прекратились и разговоры о выздоровлении. Родители, по-видимому, раздумали. Ромашке стало покойно. Он не понимал, что они «раздумали» потому, что потеряли надежду на выздоровление.
Потом они нашли другую тему. Они говорили: вот Ромашка выздоровеет, подрастет, и тогда его отвезут в город совсем, навсегда.
- Я не хочу уезжать, — однажды запротестовал он, прислушиваясь к разговору матери и отца.
- Уедешь, когда подрастешь… Поймешь, и сам уедешь. А мы останемся.
Ромашку все-таки интересовал здоровый двор. Там живут люди, которые редко появляются здесь. Отчего они боятся заходить сюда?
В слове «проказа» для него не существовало ничего страшного и пугающего. Только к концу шестого года своего существования на земле он стал скорее чувствовать, чем сознавать, что «проказа» — совсем особенное слово.
Значение его — выше и сильнее значения всех остальных слов.
Он начал смутно догадываться: именно оно, это слово, делает людей угрюмыми и неразговорчивыми.
Это оно разъединило лепрозорий на два двора — больной и здоровый.
Ромашка начал бояться слова «проказа». Он старался не произносить его больше. Как-то раз он вместе со своим младшим братишкой — Андрюшкой — зашел на здоровый двор. Дети увидели там козу с маленькими козлятами, которые привлекли их внимание. Они сделали попытку познакомиться и погнались за козлятами. Одного удалось поймать. Тогда чей-то сердитый голос прервал их занятие.
Рядом с ними стоял человек в белом халате.
- Оставьте козленка, зачем вы его трогаете? Ступайте отсюда. Сюда вам нельзя ходить.
Человек в белом халате, исполнявший на здоровом дворе обязанности санитара, прогнал детей на больной двор.
Они ушли и не возражали. Андрюшка принял приказ человека в белом халате как бесспорное право взрослых людей совершать насилие над детьми. Они, взрослые, имеют право наказывать за шалости таких, как Андрюшка. Но разве Андрюшка и Ромашка сделали что-нибудь плохое козленку? Разве они шалили?
Впрочем, кто знает: может быть, они действительно сделали нечаянно такое, чего нельзя было делать и за что их следовало прогнать.
Во всяком случае, Андрюшка отнесся к происшествию совершенно спокойно и даже равнодушно.
Но Ромашка думал иначе.
Может быть, в первый раз за всю жизнь ему стало обидно — и за себя, и за Андрюшку, и даже за козленка. Андрюшка прав: разве они хотели сделать козленочку что-нибудь плохое? Нет, они этого не хотели. И не за это прогнал их со здорового двора человек в белом халате.
Ромашка взял Андрюшку за руку и побежал на больной двор — туда, откуда уже его никто не прогонит. Смутные мысли, какие-то несвязные и до сего времени не приходившие в голову, захватили Ромашку.
В первый раз у него возник протест, вызванный несправедливостью. Против кого? Не против ли человека в белом халате?
На вопросы, беспокоившие его, мальчик хотел получить ответы раньше, чем он вырастет. Он не мог забыть беленького козленка и время от времени продолжал допытываться у отца:
- Почему, тятя, нас прогоняют оттуда, с того двора?
- Тебе нельзя туда ходить и не надо ходить…
- А тебе можно?
- И мне тоже незачем туда ходить.
На этом кончалась попытка Ромашки перешагнуть за пределы своего возраста и постигнуть смысл деления поселка на два двора. Взрослые упорно не желали открывать ему тайну.
Тогда он присмирел и стал как будто пугливее. Между занятием с «саранчой» и работой в кузнице он снова возвращался к мысли, пробужденной человеком в белом халате.
Однажды Ромашка пришел к выводу: помимо больного и здорового дворов, есть еще какой-то иной, неизвестный ему мир, покоящийся далеко отсюда, где-то там, куда ездит доктор, откуда привозят газеты, о котором иногда упоминают на больном дворе. И люди из того мира казались ему какими-то особенными, чудесными, не похожими на здешних людей. Мир тот — совсем другой, совсем не похожий на поселок. Он знал о нем по отрывистым и неясным рассказам матери и отца. Он знал, что там текут реки, растут большие дремучие леса, ходят железные поезда, на которых можно ехать до самого моря.
Но какие это поезда, какое море, какие леса — Ромашка не знал.
Мать была добрее отца. Но и она почему-то отвечала всегда неохотно.
Часто, глядя на Ромашку, она плакала. Почему? Ему становилось неприятно.
Однажды он спросил ее:
- Зачем ты плачешь, мамка?
Она качала головой, вытирала передником глаза, пристально глядела на него и, гладя по волосам, говорила:
- Эх ты… дурачок, дурачок… И зачем ты народился только?
Но Ромашке казалось, что рождение его — не такая уж плохая штука, как кажется матери, и он отвечал:
- Подожди, мама, когда я вырасту большой, мы поедем с тобой туда, в город.
- В город? А тебе разве хочется поехать в город?
- Поеду и тебя возьму. Мы будем жить в городе.
- Нет, может быть, ты поедешь. А я уж, видно, останусь тут навсегда.
- Мамка, а кто же живет в городе?
- Люди живут, Ромашенька.
- А какие они, люди?
- Люди как люди, такие, как мы, только не прокаженные.
- И там совсем нет прокаженных?
- Наверное, нет.
- А почему ты не хочешь ехать в город?
- Там нельзя нам жить.
- А почему нельзя нам жить?
- Мы — прокаженные. Оттуда высылают прокаженных.
- А за что ж их высылают?
- За то, что они — прокаженные.
- Почему они прокаженные?
Мать опять вытирала передником глаза и молчала.
- Почему же?
Но она опять говорила ему:
- Эх ты, дурачок, дурачок. Вот вырастешь — все узнаешь.
Ромашка так и не нашел успокоения.
Что же касается трехлетнего Андрюшки, то он не ломал голову над вопросами, волновавшими старшего брата. Они не интересовали его так же, как не интересовала Андрюшку «саранча», охотиться за которой так часто уводил его Ромашка. «Саранче» он предпочитал дорожную пыль или лужи, оставшиеся после дождей. Когда не было луж, их заменяла бочка, стоявшая у колодца.
Иного счастья Андрюшка не признавал. Но длилось оно обычно недолго и прерывалось при появлении старшего брата, помнящего наказ матери — не пускать мальчишку в грязь. В своем пристрастии к пыли и лужам он оставался последовательным до конца. Кроме пыли и луж, необходимыми вещами в его жизни были еще — мать, отец, еда и брат Ромаша, который мог быть прекрасным товарищем, если бы не дрался.
С тех пор как человек в белом халате прогнал их со здорового двора, к этим потребностям прибавилась еще одна козленок. О козленке он думал с вожделением. Андрюшка требовал его у матери, у отца. Он желал иметь козленка и категорически протестовал, когда ему говорили, что козленок чужой и что его нельзя трогать. Андрюшка не верил этим небылицам. С мыслью о козленке он ложился спать, с мыслью о нем просыпался. Козленок вытеснил из его мира даже лужи и пыль.
Решив во что бы то ни стало завязать с ним более тесные отношения, Андрюшка отправился опять на здоровый двор, теперь уже один, по собственной своей инициативе. Он принял твердое решение — чего бы ему ни стоило это — отыскать козленка. Экспедиция увенчалась успехом. Он увидел козу и козлят.
Все они, белые как снег, спокойно лежали посредине двора. Андрюшка, смеясь и путаясь в собственных ногах, ринулся к ним и принялся гладить всех поочередно. Счастье Андрюшки не поддавалось никакому описанию. Но оно было внезапно нарушено грозным видением в образе Ромашки. Видение крепко схватило Андрюшку за руку, дернуло с земли и с силой потащило домой. Андрюшка закричал, барахтаясь и упираясь. Испуганные козлята побежали. Ромашка был неумолим. Его глаза пылали гневом.
- Зачем ты сюда ходишь? Сюда не надо ходить! Нельзя ходить! — кричал Ромашка.
Андрюшка решительно не желал понимать причины такого гнева. Почему брат так ожесточенно тащит его от козлят? Что случилось?
Упираясь ногами в землю, Андрюшка громко плакал.
Поступок брата расценивался им как высшая степень несправедливости, и эта несправедливость вызвала в нем единственный знак возражения — неистовый крик. Так хорошо начавшаяся экспедиция закончилась так печально. Крики Андрюшки привлекли внимание человека в белом.
