прямо в эту шляпу с большими полями. Вот этого-то и не мог больше вынести Андрюша. Он подошел и неловко обнял маму за шею.
— Не плачь, мам. Я больше никогда… никогда…
Чего он не будет никогда, Андрюша не знал, но упрямо и настойчиво шептал прямо в теплое материнское ухо:
— Слышишь, мам? Никогда…
Скоро они помирились и к тому времени, когда Мария Сидоровна прокричала: «Дети, на п-огулку!» — уже весело болтали под сосной. Но сейчас, услышав голос воспитательницы, Андрюша жалобно попросил:
— Мама, возьми меня домой.
— А разве тебе здесь не нравится? — спросил «новый папа».
— Нравится… Почему не нравится?… Вот только Мария Сидоровна…
— Что Мария Сидоровна? — это спросила уже мама.
— Она меня ругает. И нос у нее вот так шевелится. — И снова попросил: — Возьми, а?
— Я бы рада была, — сказала мама и повернулась к мужчине: — А ты как? Не возражаешь?
Тот на секунду замялся, но потом быстро справился и проговорил сквозь свои новые зубы:
— При чем я? Твой ребенок, ты и решай.
Мама не дослушала его и повернулась к Андрюше:
— Вот видишь, сынок, папа у нас научный сотрудник, и хоть ты и не будешь ему мешать… Ведь не будешь?
— Буду! — пообещал Андрюша и подумал, что, может быть, мама и права: он никогда не был маленьким, а так и родился научным сотрудником. Ну и пусть!
Он ловко сплюнул в сторону и пошел по направлению к столовой, хотя до ужина было еще далеко. Просто Андрюша схитрил, потому что ему стало скучно. А когда ему скучно, он всегда делает что-нибудь наоборот. Из окна столовой он проследил, как мама с научным сотрудником сели в автобус и уехали. Тогда он вынул из кармана записку и пошел разыскивать Марию Сидоровну. Но той нигде не было.
«Вот так всегда, — горько подумал он, — когда она нужна, никогда не найдешь, а когда совсем не нужна, является…»
Он сел под сосну и от нечего делать стал ковырять палочкой землю. Выполз из земли муравей, шмыг-шмыг усами, и побежал по траве. Муравей был весь желтый, будто заржавелый, но перебирал ногами быстро-быстро, хоть и тащил на спине большую соломину. На пути муравья встретилась небольшая канавка, и сначала он никак не мог перебраться через нее.
— Эх ты, дурачок! — посочувствовал ему Андрюша.
И муравей будто услышал его, перекинул соломинку через канавку и перебежал по ней.
Мальчик долго возился с муравьем и не заметил, как сзади подошла воспитательница. Она стояла и молча наблюдала за ним. Андрюша удивился и сказал:
— Мария Сидоровна, прочитайте мне записку, пожалуйста.
Мария Сидоровна нахмурилась, но записку прочла:
— «Анд-юша, папа болен и не сможет к тебе приехать. Будь мужчиной».
Андрюша всегда был мужчиной. Он даже родился им, и потому обиделся, что Мояника не подписалась, как будто и не она прислала ему лодку. Но он не подал виду перед Марией Сидоровной, а сказал: «Спасибо» — и спокойным шагом направился в спальню.
В спальню он, конечно, не пошел. А, улучив минуту, подбежал к забору, отыскал знакомую лазейку и — в лес. По лесу он бежал так быстро, что чуть не сбил с ног березку, что росла на повороте к большой дороге. По этой дороге все прямо и прямо и — в город. До вечера он как раз успеет. Правда, было б куда лучше на автобусе, но ведь у Андрюши ни копеечки. Так что не надо напрасно и время терять.
Мальчик шел легко и уже, наверное, прошел с полкилометра, как вдруг увидел на краю обочины такси.
Переднее колесо было снято и валялось в сторонке, а из-под машины торчали только ноги в растоптанных сапогах. Андрюша не стал беспокоить ноги, а, зайдя спереди, присел на корточки, заглянул под машину. Шофер, обернувшись, увидел мальчика и подмигнул ему. Тот тоже подмигнул и, помолчав для солидности, спросил:
— Что — передок лижет?
— А ты откуда знаешь? — засмеялся шофер.
— Знаю. Мой папа тоже шофер. На такси работает.
— В каком парке?
— В первом. Только там не парк, а одни машины стоят.
Шофер наконец-то вылез из-под машины, стал накачивать скат.
— А как фамилия?
— Хохлов моя фамилия.
— Хохлов, Хохлов… Не знаю. Я во втором. Тогда Андрюша вздохнул глубоко и поднялся.
— Ну ладно. Будьте здоровы.
— А ты куда? — спросил шофер.
— В город.
— Один?
— Я поднимал руку, а меня никто с собой не берет.
— Ты, значит, удрал?
— Ага. Из детского сада. Вон там, на горочке. Шофер нахмурил брови и по-милиционерски уставился на малыша.
— У меня папа заболел, — пришлось объяснить Андрюше.
Шофер гаечным ключом откинул назад кепку.
— Дела, брат. Ну ладно, садись в машину.
Андрюша не дал себя долго уговаривать, хотя и честно предупредил:
— А денег у меня, дядя, все равно нету.
— Разговорчики.
Они мигом докатили до города, и шофер спросил!
— Ну показывай, где живет твоя Мояника.
— А я не знаю, — признался Андрюша.
— Вот тебе и раз. А куда ж ты топал?
— Я забыл.
— Адрес забыл?
— Нет, забыл, что я не знаю адреса.
— Ну а фамилию ее хоть знаешь?
— Нет, Мояника, и все.
Шофер долго молчал, потом стал напевать себе под нос: «Ямайка, Ямайка…»
— Ну, может, где работает, знаешь?
— Забыл.
— Тогда придется назад возвращаться. В детский сад.
— Нет, — сказал Андрюша. — Она на радио работает. Я только говорить не хотел.
— Ну добро, — засмеялся шофер, — это уже координаты. Правда, сегодня воскресенье…
В коридоре студии была мертвая тишина. Вдруг из-за двери высунулось усатое лицо и громко прокричало:
— Тише, запись идет!
Потом оно оглядело шофера и осведомилось:
— На пробу, гражданин?
— Чего?
Громко говорить было нельзя, а шептать шофер, очевидно, не умел и поэтому хрипел, прикрывая рот кулаком:
— Мы вот с приятелем женщину одну ищем. Мояникой зовут.
— Мояникой?
— Да. И коса еще у нее вот такая.
Усы у человека опустились — он задумался.
— А, так это, наверно, наша Ника. Ника Кондратьевна. Только ее нет. Выходной сегодня.
— А это? — шофер кивнул на красный фонарь, который то гас, то снова загорался.
— Диктора ищем, — пояснил усатый, — вот народ и идет. Рабочих дней не хватает. Все свои голоса пробуют. Может, и вы попробуете?
— Не стоит. А адресок ее не знаете?
Усатый подозрительно оглядел шофера, потом скользнул сонными глазами по Андрюше.
— Коммунарская, четыре, квартира восемь.
До Коммунарской было рукой подать. Правда, на повороте их чуть не остановил милиционер. Он уже поднес ко рту свисток, но Андрюша, не долго думая, выхватил из кармана свой, игрушечный, и так оглушительно свистнул, что милиционер
