Недавно, — начал лектор, — на небе вы, товарищи, видели крест над солнцем. О подобных явлениях люди знают уже давно. На небе появлялись ложные солнца, дуги, столбы, кресты. Это явление называется гало. В такие минуты солнце затягивается белой блестящей дымкой — тонкой пеленой высоких перистых облаков. Они состоят из мельчайших кристалликов льда. Эти кристаллики имеют форму шестигранных пластинок. Поднимаясь в потоках воздуха, ледяные кристаллики, как зеркало, отражают или, как призма, преломляют падающие на них солнечные лучи. Вот тогда мы и наблюдаем различные формы гало или, как говорят верующие, знамение.
Лектор много рассказывал о разных чудесах, и меня удивило, как они легко и просто объяснялись. Взяв вместо Библии учебник по арифметике, он обмакнул вату в какую–то жидкость — я забыл ее название потому, что еще не «проходил» в школе химию — и протер ею обложку, потом брызнул на нее другой жидкостью, и все в зале ахнули: на обложке выступило красное пятно.
Вот вам и выступила на Библии святая кровь! — сказал лектор. В зале раздался хохот и аплодисменты.
Много узнал я в этот день: и отчего бывает красный снег, и про огоньки на кладбище, и про «летучего голландца» узнал, и про миражи, и про гром, и про северное сияние, и почему плакала икона, и почему зажигались свечи сами… .
Я не скажу, что только этот вечер заставил меня задуматься о боге, о нашем молельном доме, не скажу, что почувствовал какое–то потрясение. Но этот вечер в клубе, школьные уроки, фильмы, книги и сотни других, будто бы незначительных событий отодвигали меня от религии, от молельного дома все дальше и дальше, и мне становилось легче и светлее, и я уже на многое в нашем доме смотрел с усмешкой, как посторонний, чужой всему этому…
СМЕРТЬ ПЕГАНА
Дед наш совсем изменился — ходил злой, угрюмый. Все ему было и не так, и не эдак. Теперь от него постоянно пахло водкой.
Купил дед десять ульев. Меду в доме стало хоть завались. Пчелы настолько сдружились с ним, что он брал осторожно любую из них, сажал на ладонь и разговаривал:
Вот ты скажи мне, божья пчелка, почему ты такая трудолюбивая?
Пчелка жужжит на ладошке, но не улетает.
Знамо дело, для себя и деток своих. А вот я, как вор, прихожу и забираю твой мед. И вся твоя работа прахом идет.
Пчела обиженно жужжала.
Не согласна со мной? Ну и пошла вон, дура! — и дед стряхивал пчелу.
Обычно он ходил к пчелам без дымокура. Тщательно вымоется в бане, натрет лиао. шею, руки белыми цветами, пахнущими медом, рот каким–то душистым настаем прополощет, наденет чистую рубаху, и только после этого идет к своим труженицам.
Как–то он или плохо вымылся, или был в грязной рубахе, или же от него водкой пахло, только пчелы здорово изжалили его.
Прибежал он из сада, плюхнулся на крыльцо и завопил :
Мотька! Никишка! Берите гребешки! Чешите голову. Голову чешите, мать вас за ногу! Скорее!
Рядом с ним валялся, завернутый в марлю, белый, сахаристый мед. Мать с отцом прибежали, царапали частыми гребешками грудь ему, голову, руки.
Ноги чешите, чешит» ноги! — не унимался дед.
Брюки у него были засучены до колен. Я подскочил к ногам и начал вытаскизать пчелиные жала.
Да что ты! Расческой чеши! — обозлился отец и кинул мне металлическую расческу. Из складок одежды деда вылезали сердитые пчелы. Я тут же прихлопывал их.Дед чуть приоткрыл опухшие веки:
Да ты не бей их, Павел. Они сами улетят.
Кусаются они!
А ты не обращай на них внимания, и они не тронут.
Я послушался деда, и действительно пчелы улетели восвояси.
Павел, ведро воды из колодца, — рявкнул дед. Я стрелой к колодцу и обратно. Мать окатила деда с головы до ног.
Ох, как хорошо! Ай–яй! — кричал от удовольствия дед. Скоро он пришел в себя, успокоился, попросил: — Принеси–ка мне водицы студеной из родника… Угораздило меня дурня босиком на пасеку пойти… Да слышь, в берестяном ковше принеси!
Он жадно выпил весь ковш.
Эх, дни мои быстрее гонца летят, они как тень проходят…
Мне стало грустно от этих слов. И я запомнил их на всю жизнь. Будто дед что–то отравил во мне. Он обнял меня волосатой рукой и сказал неожиданно:
А завтра я высеку себе памятник из гранита… И вырублю на нем энти слова. Вы будете приходить на мою могилу. Придете, прочитаете да призадумаетесь. Скользнет тень, и нет ее, так и жизнь наша. Эх, вечно бы жить здесь, на земле! А на то — плюй, — он ткнул в небо пальцем. — Там пусто все.
Мне стало совсем легко и радостно от этих слов.
Наутро дед запряг в телегу Пегана и уехал. Вернулся он с трехметровой узкой гранитной глыбой. Пе–ган взмок от пота. Дед открыл ворота и понужнул коня. Тот рванулся, но телега будто приросла. Дед разозлился, хлестал Пегана бичом, лошадь дергалась, рвалась из хомута. Дед рассвирепел, начал пинать ее в брюхо. Пеган рванулся несколько раз и вдруг повалился на бок. Затрещала сломанная оглобля.
Отец бросился распрягать упавшую лошадь. Пеган был уже мертв.
Решил ведь лошаденку, решил, — взвыл отец. Я бросился к Пегану, увидел его незрячие глаза и горько заплакал.
Вот напасть–то! — сокрушенно пробормотал Дед. — Умный конек был.
ЧУРОЧКИ
На учебники нам с Ванюшкой родители денег не давали, приходилось самим зарабатывать.
Ребят в лесхозе я нашел сразу, чурочек они накололи целые горы.
Пошли к Косому, — сказал мне Сашка Тарасов.
Ванюшка сидел на ящике перед толстой чуркой,
ставил на нее березовые круги и быстро дробил их.
Помогать пришел? Давай. Пошли за кубиком.
Кубик — это квадратный ящик для замера чурочек. Он был с ручками, как у носилок. Мы принесли его к куче, и я стал складывать в мерку наколотые чурочки.
Да ты не так. — Ванюшка подошел к старым чурочкам, накидал их в ящик до половины, а сверху засыпал свежими.
Евмен Стратионович! — закричал Ванюшка. — Еще кубик готов!
Из–за куч вышел Редько с блокнотом и карандашом в руках.
«Переворошит чурочки, что тогда?» — испугался я.
Высыпай.
Евмен Стратионович! — крикнул Сашка.
Евмен повернулся к нему. А мы быстро высыпали
чурки в общую кучу и снова принялись за работу. Электрические циркулярки не успевали резать чурочки. Рядом с нами работала пилорама. Мужики по рельсам на тележках увозили тес. Неподалеку от пилорамы работал локомобиль. Земля вздрагивала от крутящегося маховика и работающей пилорамы. Из цеха выбежал дядя Савелий, бросился к кочегарке, открыл окно:
Маркел! Ты что там уснул, что ли? Не тянет! Току не хватает!
Из окна высунулся Маркел.
Не тянет? Сейчас я ее, окаянную! — Маркел исчез, и через некоторое время дым из трубы повалил гуще, а земля мелко задрожала.
Смотри, Пронька идет, — сказал Сашка.
Не мухлюйте при нем, а то отцу наябедничает, — предупредил я.
А мы его сейчас спровадим, — Ванюшка подмигнул нам.
Он достал из кармана стальные шарики от подшипников и начал подкидывать их и ловить. У Проньки глаза загорелись.
Ты где это взял их? — спросил он.
Нашел!
Где?
У Сухой речки, на свалке.
Поди, еще там есть?
Конечно. Поройся — найдешь.
Пронька рысцой устремился к свалке, а мы от хохота схватились за животы.
Через две недели Евмен выдал нам заработанные деньги.
Ванюшке — шестьсот рублей, а мне — триста. Брат не отдал матери все деньги, он припрятал целых две сотни. Ну, а я поменьше, — сотню. Да у меня еще хранились в укромном уголке триста рублей, вырученные от продажи карасей и ягоды. Теперь можно бы и велосипед купить, но попробуй купи. Отец голову оторвет. Откуда, мол, деньги!
В этот день мы с братом пошли в книжный магазин и купили себе учебники, тетради, карандаши.
Здание семилетки уже достраивалось, и мы теперь будем учиться с Ванюшкой в одной школе. Через год он уедет в Барнаульское речное училище. И Сашка с ним тоже собрался. Будут они рулевыми–мотористами. А когда же я–то вырвусь из этого дома? Когда я попаду в художественное училище? Дед говорит, что из меня должен быть художник–резчик по дереву.
Я — РОБИНЗОН
Сашка, Ванюшка и я сговорились попугать баптиста Миррныча. Мы не любили его за жадность.
Миронычу лет шестьдесят. Лицо у него бледное, почти желтое. На макушке лысой головы сохранился пучок белых, пушистых волос. Глаза у Мироныча большие и тоже желтые. Ходил он сгорбившись, мотая головой: вверх–вниз, вверх–вниз, будто усталая лошадь, везущая тяжелый груз.
Мальчишки даже ночью изводили его, не давали спать.
Сашка Тарасов сделал маски из картона, я покрасил их черной краской. Мы налили в пузырек керосина, припасли спички, Ванюшка стащил у матери старенькую простыню.
Темной ночью мы подкрались к избенке Мироныча. Ванюшка привязал к нитке сосновую колобашку и тихонько повесил ее на гвоздь в наличнике темного окна так, что стоило дернуть за нитку, — и колобашка начинала стукаться о стекло. Нитка была длинной, и мы залегли в высокую траву у забора.
Давай, — шепнул Сашка.
