– Ну, так и быть, дай вам Бог! – сказала старушка и протянула руку Павлу Федоровичу, неумело и смущенно, но так, как требует заправская торговая традиция, – отдала изразцы из полы в полу.
2. На соборной площади в полуподвале бывшего собственного дома жила семья помещиков Тучковых. Прежняя их усадьба превратилась в молочный завод. Здесь в подвале жили – двое взрослых и шестеро детей, – две женщины – старуха Тучкова и ее сноха, муж которой, бывший офицер, застрелился в 1925 году накануне смерти от туберкулеза. Старик-полковник был убит в 1915 году на Карпатах. Четверо детей принадлежали Ольге Павловне, как звали сноху, – двое остальных принадлежали расстрелянному за контрреволюцию младшему Тучкову. Ольга Павловна была кормилицей, играла по вечерам в кинематографе на рояле. И она, тридцатилетняя женщина, походила на старуху.
Подвал был отперт, как во всех нищих домах, когда туда пришли братья Бездетовы. Их встретила Ольга Павловна. Она закивала головой, приглашая войти, – она побежала вперед, в так называемую столовую, прикрыть кровать, чтобы посторонние не видели, что под одеялом нет постельного белья. Ольга Павловна глянулась в триптих зеркала на туалете александровско-ампирного – красного дерева. Братья были деловиты и действенны. Степан поднимал стулья вверх ножками, отодвигал диван, поднимал матрас на кровати, выдвигал ящики в комоде – рассматривал красное дерево. Павел перебирал миниатюры, бисер и фарфор. У молодой старухи Ольги Павловны осталась легкость девичьих движений и умение стыдиться. Реставраторы чинили в комнатах молчаливый разгром, вытаскивая из углов грязь и нищету. Шестеро детей лезли к юбке матери в любопытстве к необыкновенному, двое старших готовы были помогать в погроме. Мать стыдилась за детей, младшие хныкали у юбки, мешая матери стыдиться. Степан отставил в сторону три стула и кресло, и он сказал:
– Ассортимента нет, гарнитура.
– Что вы сказали? – переспросила Ольга Павловна, – и крикнула беспомощно на детей: – Дети, пожалуйста, уйдите отсюда! Вам здесь не место, прошу вас…
– Ассортимента нет, гарнитура, – сказал Степан Федорович. – Стульев три, а кресло одно. Вещи хорошие, не спорю, но требуют большого ремонта. Сами видите – в сырости живете. А гарнитур надо собрать.
Дети притихли, когда заговорил реставратор.
– Да, – сказала Ольга Павловна и покраснела, – все это было, но едва ли можно собрать. Часть осталась в имении, когда мы уехали, часть разошлась по крестьянам, часть поломали дети, и – вот – сырость, я отнесла в сарай…
– Поди, велели в двадцать четыре часа уйти? – сказал Степан Федорович.
– Да, мы ушли ночью, не ожидая приказа. Мы предвидели…
В разговор вступил Павел Федорович, он спросил Ольгу Павловну:
– Вы по-французски и по-английски понимаете?
– О, да, – ответила Ольга Павловна, – я говорю…
– Эти миниатюрки будут – Бушэ и Госвей?
– О, да! – эти миниатюры…
Павел Федорович сказал, глянув на брата:
– По четвертному за каждую можно дать.
Степан Федорович брата перебил строго:
– Если гарнитур мебели, хотя бы половинный, соберете, куплю у вас всю мебель. Если, говорите, имеется у мужиков, можно к ним съездить.
– О, да! – ответила Ольга Павловна. – Если половину гарнитура… До нашей деревни тринадцать верст, это почти прогулка… Половину гарнитура можно собрать. Я схожу сегодня в деревню и завтра дам ответ. Но – если некоторые вещи будут поломаны…
– Это не влияет, скинем цену. И не то, чтобы ответ, а прямо везите, чтобы завтра все можно у вас получить и упаковать. Диваны пятнадцать рублей, кресла семь с полтиной, стулья по пяти. Упаковка наша.
– О, да, я схожу сегодня, до нашей деревни только тринадцать верст, это почти прогулка… Я сейчас же пойду.
Сказал старший мальчик:
– Maman, и тогда вы купите мне башмаки?
За окнами был серый день, за городом лежали российские проселки.
3. Барин Вячеслав Павлович Каразин лежал в столовой на диване, прикрывшись беличьей курткой, вытертой до невозможности. Столовая его, как и кабинет-спальня его и его супруги, являли собой кунсткамеру, разместившуюся в квартире почтового извозчика. Братья Бездетовы стали у порога и поклонились. Барин Каразин долго рассматривал их и гаркнул:
– Вон! жжулики. Вон отсюда! Братья не двинулись.
Барин Каразин налился кровью и вновь гаркнул:
– Вон от меня, негодяи!
На крик вышла жена. Братья Бездетовы поклонились Каразиной и вышли за дверь.
– Надин, я не могу видеть этих мерзавцев, – сказал барин Каразин жене.
– Хорошо, Вячеслав, вы уйдете в кабинет, я переговорю с ними. Ах, вы же все знаете, Вячеслав! – ответила барыня Каразина.
– Они перебили мой отдых. Хорошо, я уйду в кабинет. Только, пожалуйста, без фамильярностей с этими рабами.
Барин Каразин ушел из комнаты, волоча за собой куртку, вслед ему в комнату вошли братья Бездетовы, еще раз почтительно поклонились.
– Покажите нам ваши русские гобелены, а также скажите цену бюрца, – сказал Павел Федорович.
– Присядьте, господа, – сказала барыня Каразина.
Распахнулась дверь из кабинета, высунулась из двери голова барина. Барин Каразин закричал, глядя в сторону к окнам, чтобы случайно не увидеть братьев Бездетовых:
– Надин, не разрешайте им садиться! Разве они могут понимать прелесть искусства! Не разрешайте им выбирать! – продайте им то, что находим нужным продать мы. Продайте им фарфор, фарфоровые часы и бронзу!..
– Мы можем и уйти, – сказал Павел Федорович.
– Ах, подождите, господа, дайте успокоиться Вячеславу Павловичу, он совсем болен, – сказала барыня Каразина и села беспомощно к столу. – Нам же необходимо продать несколько вещей. Ах, господа!.. Вячеслав Павлович, прошу вас, прикройте дверь, не слушайте нас, – уйдите гулять…
4 – 5–7 – –
К вечеру, когда галки разорвали день и перестали выть колокола, братья Бездетовы вернулись домой и обедали. После обеда Яков Карпович Скудрин снарядился в поход. В его карманах были бездетовские деньги и реестрик. Старик одел широкополую фетровую шляпу и овчинный полушубок, на ногах у него были опорки. Он шел к плотнику, к возчику, за веревками и рогожами, – распорядиться, упаковать купленное и отвезти на пароходную пристань для отправки в Москву. Старик был у дел, он сказал, уходя:
– Надо бы охламонам поручить перенос и упаковку, самые честные люди, хоть и юроды. Да нельзя. Братец Иван им не позволит, их самый главный революционер, – не даст работать на контрреволюцию, хи-хи!..
Братья Бездетовы устроились в гостиной отдыхать. Земля последовала на ночь. Весь вечер стучались украдкою люди в окошко Марии Климовны, – к ним выходила Катерина, – и люди, нищенски заискивая, предлагали, – «дескать, гости у вас живут, всякие старинные вещи покупают», – старинные рубли и копейки, испорченные лампы, самовары, старые книги, подсвечники, – эти люди не понимали искусства старины, они были нищи всячески, – Катерина не допускала их до гостей, с их медными лампами, предлагая вещи оставить до завтра, когда гости, отдохнув, глянут. Вечер был темен. В закат подул ветер, нанес тучи, заморосил дождь осенней непреложностью, – лесом, дорожными грязями (теми самыми, в которых в эти дни завязал Аким Скудрин) шла Ольга Павловна, женщина с лицом старухи и с движеньями, девически легкими. Лес шумел ветром, в лесу было страшно. Эта женщина в девическом страхе леса шла в свою деревню, чтобы у крестьян купить, ненужные крестьянам, кресла.
Часов в восемь вечера Катерина отпросилась у матери – сначала на спевку, потом к подруге, – нарядилась и ушла. Через полчаса после нее вышли в дождь Степан и Павел Федоровичи. Катерина ждала их за мостом. Степан Федорович взял Катерину под руку. Они пошли вдоль оврага, тропинкой, в кромешной темноте, к окраинам города. Там жили старухи-тетки Скудрины. Катерина и Бездетовы ворами прошли во двор, ворами пошли в сад. В глубине сада стояла глухая баня.
Катерина постучала, полуоткрылась дверь. В бане горел свет, там гостей ожидали три девушки. Окна девушки глухо занавесили, к ступенькам на полок придвинули стол. Девушки были празднично наряжены, поздоровались торжественно.
Братья Бездетовы вынули из карманов бутылки с коньяком и портвейном, привезенные из Москвы.
Девушки раскладывали на столе – на бумаге – вареную колбасу, шпроты, конфеты, помидоры и яблоки. Старшая в компании – Клавдия – достала из-за печки бутылку водки. – Все говорили шепотом. Братья Бездетовы сели рядом на ступень к полку. На полке горела железная лампа.
Через час девушки были пьяны, – и тем не менее они говорили шепотом. У пьяных людей, и у пьяных женщин, в частности, когда они очень пьяны, надолго на лицах застревают одни и те же выражения, созданные алкоголем. Клавдия сидела за столом, по-мужски оперев голову рукою, зубы ее были оскалены, а губы окаменели в презрении, – иногда голова ее сползала с руки, тогда она рвала свои стриженые волосы, не чувствуя боли, – она курила одну папиросу за другой и пила коньяк, – она была очень румяна и безобразно-красива. Она говорила брезгливо:
