– Они ни за что не согласятся, – разочарованно заявил Женя. – Они его боятся.
Матросы попятились к выходу и скрылись.
– Что-то у меня, к моему удовольствию, вдруг снова разыгрался аппетит, – бодро промолвил Хоттабыч. – Приступим же поскорее к трапезе.
– Нет уж, обедай-ка ты, Хоттабыч, один, а мы тебе не компания! – сердито пробурчал Женя и решительно поднялся с ковра. – Пошли, Волька!
– Пошли. Нам тут делать нечего. Эх! Воспитываешь человека, перевоспитываешь, а толку ни на грош…
И старик остался наедине с собой и нетронутым обедом. Он сидел, поджав под себя ноги, прямой, надменный и торжественный, как восточный божок. Но лишь мальчики скрылись за пологом, отделявшим каюту от палубы, Хоттабыч стал изо всей силы колотить себя по голове своими сухонькими, но крепкими, как железо, кулачками. Горе, горе бедному Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу! Опять что-то получилось совсем не так, как ему хотелось. А ведь как хорошо началось путешествие на «Любезном Омаре»! С каким искренним восторгом хвалили ребята его убранство, его паруса, игравшие на солнце всеми цветами радуги, его мягчайшие ковры, в которых босая нога блаженно утопала по самые щиколотки, его драгоценные поручни из чёрного дерева и слоновой кости, его могучие стройные мачты, отделанные мозаикой из прекраснейших и редчайших камней! Почему же вдруг пришла им в голову такая странная причуда? А вдруг это не причуда, не каприз, а совсем-совсем другое? Сколь удивительны эти отроки, отказывающиеся, несмотря на голод, от пиршества только потому, что его слугам не позволено отобедать с ними, как равным с равными! Ах, как непонятно, обидно и голодно, очень голодно было Хоттабычу!
Пока чувство привязанности к Вольке и Жене боролось в груди старика с предрассудками тысячелетней давности, наши юные путешественники горячо обсуждали создавшееся положение. Слуги Хоттабыча старались не показываться им на глаза, но один из них – не то по рассеянности, не то по неосторожности – вдруг показался из той самой конуры, которая, по первоначальным предположениям Вольки, предназначалась для пленных пиратов. Значит, эта убогая конура служила на роскошном «Любезном Омаре» кубриком для матросов!
– Не-ет! – возмущённо заключил Волька. – На таком корабле мы ни за что не останемся! Или Хоттабыч немедленно, сию же минуту, изменит порядки на нём, или пускай старик возвращает нас домой, а нашей дружбе с ним конец.
И вдруг они услышали позади себя голос Хоттабыча.
– О паруса моего сердца, – обратился к ним лукавый старик так, словно ничего особенного не произошло, – зачем вы теряете время здесь, на палубе, когда вас ждёт изысканнейший и сытнейший обед? Индейка ещё дымится, но она ведь может остынуть, и вкус её тогда неминуемо ухудшится. Поспешим же обратно в каюту, ибо и возлюбленные мои матросы и я, покорнейший ваш раб, изнываем от голода и жажды.
Ребята заглянули в только что оставленную ими каюту и увидели матросов, чинно восседавших на ковре в ожидании их возвращения.
– Ладно, – сухо промолвил Волька. – Нам ещё придётся, Хоттабыч, очень серьёзно с тобой потолковать. А пока приступим к обеду.
Не успела закончиться трапеза, как на море поднялось сильное волнение; маленькое судно то взлетало на гребень большой волны, то оказывалось в глубоком ущелье между двумя громадными водяными стенами. Волны, гремя и свирепо шипя, перекатывались через палубу и уже давно смыли в море покрывавшие её ковры. Водяные потоки то и дело врывались во внутренние покои. Стало холодно, но жаровню с горячими угольями так швыряло из угла в угол, что во избежание пожара её выбросили за борт. Посеревшие от холода слуги-матросы, единственную одежду которых составляли повязки вокруг бёдер, ожесточённо хлопотали у зловеще хлюпавших парусов.
Ещё полчаса – и от «Любезного Омара» осталось бы только печальное воспоминание. Однако волнение прекратилось так же неожиданно, как и началось. Выглянуло солнце. Снова стало тепло. Зато наступил полнейший штиль. Паруса безжизненно повисли, и корабль стал покачиваться на затихавшей волне, нисколько не подвигаясь вперёд.
Хоттабыч решил, что ему представился удобный случай поправить пошатнувшиеся отношения со своими спутниками. Радостно потирая руки, он сказал:
– Штиль? Да будет вам известно, о великодушные и справедливые отроки, что штиль для нас – сущая чепуха. Мы прекрасно обойдёмся и без ветра. Сейчас «Любезный Омар» помчится ещё быстрее прежнего… Да будет так!
И он щёлкнул пальцами левой руки.
Тотчас же «Любезный Омар» с бешеной быстротой рванулся вперёд, причём паруса, встретив сопротивление воздуха, естественно, надулись в направлении, обратном ходу корабля.
За всё существование парусного судоходства никому не приходилось быть свидетелем столь удивительного зрелища. Однако ни Волька, ни Женя, ни Хоттабыч, стоявшие в это время на корме, не успели им насладиться, потому что силой инерции их сбросило с кормы в воду. А сразу вслед за тем грот-мачта, не выдержав чудовищного сопротивления воздуха, со страшным треском рухнула на то место, где только что стояли наши путешественники.
«Любезный Омар» мгновенно скрылся из виду.
«Сейчас бы очень пригодилась шлюпка или, на худой конец, спасательный круг, – подумал Волька, барахтаясь в воде и отфыркиваясь, как лошадь. – Берегов не видать».
Действительно, куда ни кинь взор, всюду видно было только спокойное и безбрежное море.
XXXV. Ковёр-гидросамолёт «ВК1»
– Куда ты? – окликнул Волька Женю, быстро поплывшего куда-то в сторону. – Всё равно до берега не доплыть. Не трать силы, ложись на спину.
Женя послушался. Лёг на спину и Хоттабыч, бережно приподняв в правой руке свою шляпу.
Так началось единственное в истории мореходства совещание потерпевших кораблекрушение, на котором ораторы высказывались лёжа на спине.
– Вот мы и потерпели кораблекрушение! – чуть ли не с удовлетворением произнёс Волька, самочинно взявший на себя обязанности председателя. – Что ты там задумал? – спросил он, увидев, что Хоттабыч стал выдёргивать свободной левой рукой волоски из своей бороды.
– Я хочу вернуть назад наш корабль.
– Успеешь, – сухо остановил его Волька. – Ещё вопрос, захотим ли мы на него возвращаться. Мне, например, не хочется. Прямо скажем: на нём не человеческие, не советские порядки! Даже вспомнить противно.
– По-моему, тоже. «Любезный Омар» отпадает, – поддержал его Женя. – Только вот что, Хоттабыч: надо поскорее позаботиться о спасении матросов. А то как бы они не погибли вместе с судном.
Хоттабыч насупился:
– Меньше всего пусть беспокоит вас судьба моих недостойных слуг. Вот уже пять минут, не менее, как они в Аравии. Там они проживают постоянно, там они и сейчас ждут моих дальнейших приказаний. Но объясните мне, о мачты моего сердца, почему бы нам не продлить наше путешествие на «Любезном Омаре»?
– Кажется, тебе ясно сказано, – отвечал Волька.
– И вообще, – заметил Женя, – парусник – слишком неверный и медленный тип судна. Зависишь от всякой перемены погоды… Не-е-ет, «Любезный Омар» окончательно отпадает.
– О якоря моего счастья! – жалостно захныкал Хоттабыч. – Я сделаю всё, чтобы…
– Бесспорно отпадает, – снова перебил его Волька поёживаясь. Было очень неприятно лежать в воде одетым и обутым. – Остаётся выяснить, что ещё может нам предложить Хоттабыч.
– Я могу вас взять подмышки и полететь.
– Отпадает! – отрезал Волька. – Слуга покорный – летать у кого-то подмышками!
– Не у кого-то, а у меня! – обиделся Хоттабыч.
– Даже у тебя.
– Тогда я осмелюсь предложить вашему просвещённому вниманию ковёр-самолёт. Превосходнейшее средство передвижения, о разборчивые друзья мои!
– Вот уж не сказал бы, что превосходнейшее! Замёрзнешь на нём, да и летишь медленно и без всяких удобств, – задумчиво промолвил Волька и вдруг воскликнул: – Идея! Честное пионерское, идея!
Он тут же камнем ушёл под воду, так как в припадке восторга не придумал ничего лучшего, как начать самому себе аплодировать. Он вынырнул, сопя и отплёвываясь, снова улёгся поудобней на спину и как ни в чём не бывало продолжал:
– Нужно усовершенствовать ковёр-самолёт: сделать его обтекаемой формы, утеплить, оборудовать койками и поставить на поплавки.
Труднее всего было объяснить Волькино предложение Хоттабычу. Во-первых, старик не знал, что такое «обтекаемая форма»; во-вторых, понятия не имел о поплавках.
Такая, казалось бы, простая вещь – «обтекаемая форма», а объяснять пришлось очень долго, пока не догадались сказать, что обтекаемый ковёр-самолёт должен быть похожим на огурец, у которого, понятно, выдолблена сердцевина.
Кое-как, тоже с превеликими трудностями, растолковали старику и насчёт поплавков.
