— Нет, не все равно! И мы придумаем, должны придумать… — Глаза у Таи знакомо сузились, — А что, если у нас на кухне? Там тепло и места много. А пользуемся мы ею когда? Раз в году… А, Сидор Михайлович? Как вы?
Он смотрел на нее странно, какими-то почти неверящими глазами.
— Господи, и кто ее родил такую? — спросил как бы сам себя, но тут Hie уже спокойно, деловито ответил: — Оно бы куда как добро, привык ведь я к вам, но жилье мне уже нашлось. На «михинском» жить буду, тоже рядом… Тебе, может, помочь что надо?
Тая старалась говорить бодро, что-то все время делала и была очень рада приходу Сидора Михайловича. Все-таки это хоть как-то отвлекало Наташу. Впрочем, может, она и не замечала ничего — так и сидела в углу серым комочком.
* * *
В городок прибыли новые беженцы, совсем не похожие на тех, что были до сих пор. Люди уже повидали всякого, привыкли к горю и нужде, научились отличать и тех, кто лишь прикрывался этой нуждой… А тут и выбирать было не из кого: все голые, все голодные.
Никто не знал, какими сложными путями почти год добирались до маленького приволжского городка разноязыкие люди, согнанные с родной земли еще в первые дни войны.
Были среди них украинцы, поляки, евреи, но сейчас все они стали на одно лицо — невиданно худые, с особым, словно раз навсегда остановленным взглядом… Они как-то стихийно разбрелись по улицам, отыскивая себе углы, и так жалок был их вид, что люди уступали последнее. Когда власти спохватились, устраивать было уже некого — город всосал и эту каплю горя.
На «самохваловский» двор забрела большая, многодетная семья. Может, женщины и поколебались бы еще, но всех их поразила седая костлявая старуха, которая на ходу грызла сырую картофелину, прямо с шелухой, лишь чуть потерев ее о засаленный рукав кофты… И еще носатая черная девчонка, равнодушно волочившая по мерзлой земле огромные галоши на босых ногах… Даже без споров их пустили в кухню. Звали этих людей Зацы. А девочка носила странное, непривычное имя — Гитля.
Тая и тут первой организовала по дому сбор добровольных пожертвований. Заставила и Наташу ходить с собой по квартирам. Тае все казалось, что, если ее оставить одну, случится беда.
Наташа покорно носила за нею какие-то нелепые, неизвестно на что нужные вещи: желтый от старости корсет, половину пестрой шали, кучу ношеных чулок… Но Зацы всему радовались и за все благодарили долго и шумно. А тут еще выяснилось, что люди-то они очень нужные — портные-лицовщики. Все ахнули, когда старик Зац из старого, латаного жакета Любови Ивановны «построил» для Таи прямо-таки красивое пальто… Скоро на кухне отбоя не стало от заказов.
Зацы отмылись, приоделись, и тогда все увидели, что у Гитли удивительно красивые черные глаза с ярким золотым ободком вокруг мерцающего зрачка. Красоту этих глаз не портил даже большой нос. Еще у нее были замечательные волосы — такие густые, что в них ломались гребенки. Гитля пошла в первый класс с Олегом.
…Тая вернулась из школы поздно. Так уж получалось, что и в классе ей всегда хватало дела. По привычке протянула руку к выключателю за дверью, но вспомнила, что света все равно нет, и на ощупь нашла дверь. Из комнаты несся отчаянный плач и какие-то выкрики: Любовь Ивановна опять лупила за что-то Олега. Тая только вздохнула. Все это стало повторяться слишком часто… Она открыла дверь.
Олег тенью мелькнул мимо и исчез в темном коридоре. Любовь Ивановна в изнеможении откинулась на диванную подушку:
— Не могу больше! Теперь еще новое дело — с девочкой сидеть не хочет! Конец этому будет или нет?!
— Наташа где? — не отвечая, спросила Тая.
— Ах, да разве я знаю?! Впрочем, она там на кухне сидит, с этим чудаком, я и забыла…
— Каким еще чудаком?
Но Любовь Ивановна уже не слушала. В зеркале над диваном она рассмотрела какое-то пятнышко у себя над бровью и теперь сосредоточенно изучала его.
Тая спустилась в кухню. Там возле самодельного верстака, на котором по-старинному, поджав ноги, сидел старик Зац, устроился страшно знакомый человек.
— Вениамин Алексеевич! — вскрикнула Тая.
Он живо обернулся. Из-за его плеча выглянула и Наташа. Слава тоже был тут.
— Вот и последняя! — с удовольствием заявил Вениамин Алексеевич, — Теперь все собрались, и можно показать, что я вам привез…
Он подвинул плетеную ивовую корзину и начал вынимать оттуда плотные грозди мороженой рябины. От нее потянуло лесной горечью и палым листом.
Тая смотрела на него и не узнавала — словно и тот человек и не тот… Ватник на нем новый, чистый, и валенки на ногах аккуратно заштопаны.
— Где же вы теперь живете? Неужели все там же? — не выдержала она.
— Нет… — Он чуть заметно улыбнулся. — Я в колхозе работаю счетоводом, там же, в Кузьминках, и живу. То все в прошлом… все. А хорошо, что вы встретились мне тогда! Только знаете, — он хитро, искоса посмотрел на всех, — суп-то мы, помните, варили? Так вот я потом посмотрел в котелок утром, а там червей!.. То-то, думаю, такой наваристый вышел…
— Ой, не говорите про них! — ахнула Наташа. — Неужели мы их съели?!
— Да, выходит, так… Но это ничего, они не ядовитые…
Он и говорил теперь иначе — проще, спокойнее, без непонятных слов, но Тае он нравился от этого еще больше.
Рябина пошла по рукам. Хватило всем, даже еще отсутствующим Зацам оставили.
— Я ведь сначала к вам наверх поднялся, — рассказывал Вениамин Алексеевич, — но вижу, там шумно ж что-то не то, а тут Наташу встретил, и мы пошли сюда. Правильно, по-моему, сделали…
* * *
Крупные мохнатые снежинки повисли в воздухе и никак не решаются упасть на землю. Их белизна режет глаза.
Остановившись напротив окон Славки, Тая по-мальчишечьи свистнула в два пальца. За двойными стеклами мелькнуло Славкино лицо. Пальцами он показал рожки — значит, сейчас выйдет.
В темном парадном пахло кухней, котиками и ношеным тряпьем.
Слава, прихрамывая, сбежал с лестницы.
— Ну так как же, пойдем завтра с концертом? Починил баян? — спросила Тая.
— Нет… Нечего там чинить — рухлядь.
— Так что делать-то будем?
— Не знаю… Отец ни за что не купит нового. «Если бы ты еще на вечеринках играл, говорит, другое дело, а так никакой выгоды». Ему бы все только выгода! — Слава далеко в снег зашвырнул обломок лыжной палки — вертел по привычке в руках.
Тая посмотрела на дом, на крышу, пригнувшуюся от тяжести снега, точно бы никогда ничего этого и не видала.
— А если мы сами купим?
— Как это — мы?!
— А так… Будем платочки-марочки продавать! Их знаешь как берут? Вечерами делать, а по воскресеньям продавать. Накопим денег — и купим. Что, не веришь? Ну, не скоро, конечно, а все равно выйдет по-нашему. И мы — сами!
— Так ведь я-то делать ничего не умею. Что я — вязать выучусь? — все еще недоверчиво посмотрел Слава.
Тая улыбнулась, щедро махнула рукой.
— А мы и без тебя обойдемся! Я девочек в классе уговорю — помогут. Вот увидишь, мы быстро все сделаем! Если каждый раз выносить по сотне, то… — Тая беззвучно зашевелила губами, подсчитывая, сколько же понадобится времени на всю затею. Наверное, получалось много, но это ее уже не смущало.
Комнату опутали нитки. Линючие, самые дешевые, невыносимых цветов — бирюзовые и ослепительно розовые. Они попадались везде, даже в супе. Нитки почему-то невзлюбили Наташу, вот и лезли куда только могли. Но Тая не сердилась.
Сама она умудрялась обвязывать платочки и одновременно читать книгу — руки сами делали свое дело. Наташа только завистливо вздыхала. Она и в один-то ряд едва успевала обвязать платочек, а у Таи нитки превращались в замысловатое кружево, да еще и надпись вышита: «Жду, дорожу!» Или: «Привет фронту!» Или с именем…
Если взять какое-нибудь простое имя, всегда найдется тот, кому оно подойдет, и такие платочки брали особенно охотно. Тая это знала.
Вязали под партами и на скучных уроках.
Тая и Алю уговорила помогать, хотя толку от нее было мало. Нитки тоже невзлюбили ее и вечно цеплялись за что попало. Но ведь Аля всегда так хорошо выступала в концертах, как обойтись без нее!
Наташа не решалась вязать на уроках, а Але хоть бы что, она точно дразнила судьбу. И дождалась.
— Травушкина, к доске! — громко сказала учительница, — Расскажи нам…
Аля никак не ожидала, что ее сегодня спросят. Она вскочила, даже еще не зная, что бы такое придумать и отказаться отвечать. Сунула в карман недовязанный платочек и медленно пошла к доске. За ней потянулась яркая розовая нитка, клубок весело разматывался под партой.
В классе засмеялись.
Аля швырнула платочек Наташе на парту, даже не глядя на удивленную учительницу:
— На, возьми свои тряпки! И не буду я с вами, очень нужно! Мне… мне, может, без вас интереснее!
— Травушкина, Иванова, выйдите из класса! — последовал немедленный приказ.
