— Да, мина замедленного действия. Предупреди Зайцева, бегом! — скомандовал лейтенант, снова наклоняясь над толом. Он начал аккуратно расчищать пальцами снег. Показался винт, толщиною в карандаш, с большой плоской головой. От него тянулась тоненькая цепочка. Вот она где, проклятая!
Прежде всего надо убрать снег, установить, куда она идёт.
Погода стояла тёплая, снег подтаял, превратился в плотную, тяжелую массу. Отделять его от цепочки трудно. И, хотя было тепло, сразу же замерзли кончики пальцев, закололо под ногтями. Цепочка оказалась короткой, и второй её конец свободно болтался. Значит, опасность представляет не она…
Вернулся Картабаев, и лейтенант послал его осмотреть соседнее хранилище.
Время от времени дуя на пальцы, отогревая их под мышками, Чернов очищал снег, пока не оголил весь корпус часового взрывателя. Он был похож на графинчик с узким горлом. Такой механизм лейтенант видел впервые. Надпись «I Feder 504» ничего ему не говорила. На корпусе — маленькое стеклянное окошко. Сквозь него видно красивое зубчатое колесико — маятник. «Тик-так, тик-так, тик-так», — выстукивает оно.
Колесико отсчитывает время, оставшееся до взрыва.
Как остановить часы, лейтенант не знал, значит, и браться за это дело не следовало. Он решил поскорее унести ящик на пустырь, подальше от этого огромного склада, а там уж подумать, что с ним делать. Собственно, и думать нечего. Положить в воронку и взорвать из укрытия. Подходящую воронку он видел на пустыре. Взрыв будет небольшой и вреда не принесёт.
Чтобы не терять времени до возвращения Картабаева, Чернов решил пока проверить, не связана ли мина замедленного действия с другими ящиками. Руками и ножом расчистив вокруг снег, он попытался немного приподнять опасный груз. Ящик не шелохнулся. Лейтенант сделал ещё одну попытку сдвинуть ящик с места, потом напряг все силы, но результат был тот же.
После тщательного осмотра штабеля у лейтенанта совсем опустились руки. Верхние ящики оказались соединёнными между собой намертво и представляли единое целое, как ячейки в сотах. Видимо, сначала сбили гвоздями их боковые стенки, а потом заполнили шашками.
Можно повытаскивать шашки из соседних ящиков, раздобыть пилу, перерезать дощечки и высвободить ящик с миной замедленного действия. Но всё это сложно и займёт много времени. Да и какая гарантия, что верхний ряд так же намертво не соединён с нижним? Конечно, соединен!
Нет, не удастся лейтенанту унести мину. Враг оказался хитрее. Он предвидел такое лёгкое решение и лишил возможности советского минёра выполнить это решение.
Оставался последний выход: вернуться к уже отвергнутому плану — остановить часы.
Враг знал, что будет единственный выход — обезвредить мину на месте. Он подготовил и здесь «сюрприз». Так думал Чернов. И он вступил в борьбу с невидимым врагом.
Как молоточек будильника застучит по звонку в ту минуту, на которую поставлена стрелка, так и здесь острие бойка поразит капсюль точно в назначенное врагом время. Но стрелка будильника показывает, когда будет звонок, а когда сработает часовой взрыватель, знает только тот, кто его ставил. По делениям на дисках и штифтику можно определить, через сколько времени после установки механизма должен быть взрыв. Но как узнать, когда сделана установка? Когда завели часы? Это тоже известно только врагу. А колесико — тик-так, тик-так, тик-так… Может быть, оно отсчитывает последнюю минуту огромного склада и всего города и остались только секунды, чтобы остановить механизм. А возможно, взрыв должен произойти через несколько дней и есть возможность спокойно во всём разобраться, посоветоваться, доложить командиру. Рассчитывать на этот наиболее удобный случай сапёр не имеет права. Он обязан немедленно обезвредить склад. Он не покинет этот арсенал, внутри которого заложена мина замедленного действия. Он должен остановить часовой механизм…
Началась работа минёра. Работа нервов.
По надписям, делениям, цифрам, указателям Чернов определил, что перед ним часовой взрыватель, рассчитанный на двадцать одни сутки. Поставлен он на пять дней четыре часа десять минут. Но когда он поставлен? Когда истекут эти дни, часы, минуты? С момента изгнания немцев прошёл один день. Если часы завели перед самым бегством, значит, впереди много времени. А если механизм работает уже шестые сутки?
Красный треугольник подвижного кольца, опоясывающего корпус, стоит против красной риски: часы поставлены на «взрыв». Об этом говорит и надпись «Geht», что означает: механизм «идёт». Надо повернуть кольцо так, чтобы красное острие совместилось с белой риской, где написано «Steht» — «стоит». Но надо ли? Может быть, именно на этот поворот кольца и рассчитывал враг? Повернёшь кольцо — и оно сработает, как выключатель, соединятся скрытые контакты, и грохнет взрыв, каких ещё не знала война. Ведь только на этом складе сосредоточены тысячи тонн боеприпасов.
Можно отвернуть нижнюю крышку и посмотреть, что внутри. Но можно ли?
Стоять и раздумывать безусловно нельзя — ведь часы идут. Каждые полсекунды об этом напоминает тиканье маятника.
Какое огромное искушение покрутить, повертеть эти кольца, винты, штифтики! Ведь должен остановиться маятник!
Должен. Но экспериментировать нельзя. И трогать ничего нельзя, пока не будет разгадана тайна мины. Повернуть что-либо можно только в том случае, если есть гарантия, что за этим не последует взрыв. А где взять такую гарантию, когда мина неизвестна?
Снимать неизвестную мину всегда трудно, но, если в ней часовой механизм, человека со слабыми нервами она может свести с ума. Это монотонное, едва уловимое тиканье, ритмичное, назойливое, неотвратимое, заставляет прислушиваться к нему, не дает сосредоточиться, подавляет волю.
Экспериментировать нельзя! Надо собраться с мыслями, надо спокойно, не прикасаясь к мине, не торопясь, разгадывать её тайну.
«Ско-рей, ско-рей, ско-рей», — тикает проклятое колесико. Взгляд устремляется к нему. Его хорошо видно сквозь стеклянное окошко, это новенькое, отшлифованное, сверкающее медью зубчатое колесико: тик-так, тик-так…
Над ним тоненькая, словно из волоса, спиральная пружинка. Она свивается и развивается. Кажется, что она дышит. С каждым вдохом и выдохом колесико мечется то вправо, то влево. Каждый его поворот отсчитывает полсекунды. Тик-так — одна секунда. Вдох-выдох — ещё одна. Какой-то вдох или выдох будет последним.
Часы идут. Очень точные, тщательно выверенные, сработанные на алмазных камнях лучшими немецкими мастерами. Тот, кто приказал поставить их сюда, будет по секундомеру ожидать взрыва. Они не подведут его. Они не отстанут и не уйдут вперёд. Они выполнят его волю. Он будет точно знать, в какую минуту посылать разведывательный самолет, чтобы определить размеры бедствия. Он будет точно знать минуту, на которую назначить атаку.
Его волю должна сломить воля минёра.
Смотреть на маятник нельзя, как нельзя верхолазу смотреть вниз: работать не сможешь. Но оторвать взгляд от маятника трудно. Это единственная видимая деталь работающего механизма. Именно она отсчитывает секунды, оставшиеся до взрыва. Она притягивает, околдовывает. Она подчиняет мысли и движения своему ритму. К этому ритму подходят любые слова. И отстукивают в голове самые страшные из них:
«He-снять, не-снять…»
На каком же ударе должен быть взрыв?
«Сей-час, сей-час, сей-час…»
Грохнуть бы кулаком по этой нежной пластмассовой оболочке, раздробить к чертям стеклышко, колесики, штифтики…
Такие мысли — первый шаг к поражению. Значит, нервы уже не выдерживают. Бесполезны эти грозные слова, несерьёзны. Они взвинчивают, расслабляют волю. Прочь их из головы!
Если человек торопится, он должен всё делать быстрее. Быстрее идти или бежать, дать большие обороты станку, сильнее нажимать педаль акселератора. Когда тикает мина замедленного действия, остановить часы надо немедленно. Минёр должен действовать очень быстро. И поэтому у него должно хватить силы воли работать не торопясь. Надо суметь вырваться из ритма часов, не включиться в скачки маятника.
Лейтенант Чернов понял, что остановить часы без риска не сможет. Но легко рисковать, если речь идёт только о собственной жизни. А кто же даст право рисковать жизнью дивизий, только что освободивших Курск, жизнью самого города, полуразрушенного, но уже свободного, уже советского!
Позвать кого-нибудь? Но ведь часы идут! Эти точные, калиброванные часы с красивым маятником. Они совершенно отчётливо выговаривают: «Уй-дёшь — взо-рвусь, уй-дёшь — взорвусь…» И лейтенант Чернов принимает окончательное решение: не останавливать часы, а отделить от тола часовой механизм и унести его.
Но как же трудно, как мучительно трудно и страшно выполнять это решение! И всё-таки оно уже принято, твёрдое, непоколебимое, вселяющее уверенность. Оно уже заглушает тиканье маятника, уже нет назойливого вопроса: «Что делать?» Действовать! Взгляд уже прикован к узкой части корпуса, где ударный механизм соединяется с часовым. В неё ввинчен капсюледержатель, куда, в свою очередь, запрессован капсюль-воспламенитель. Снизу, в приливе, — капсюль-детонатор. И все это загнано в гнездо запальной шашки.
