— И еще — о человеке. Ведь человек, воспитание в нем лучших качеств должны быть главным в наших передачах. Почему же наше руководство глушит всякую попытку сколько-нибудь остро ставить эти вопросы? На одних процентах и технологии далеко не уедешь. Просто нас не будут слушать. И очень жаль, что это никак не волнует наше руководство.
Буров сидел, сдвинув брови и собрав в складки кожу на землистом лице. Стараясь сохранять независимый вид, он записывал в тетрадь критические замечания, а когда взял слово, признал критику правильной и обещал учесть ее в дальнейшей работе. Затем он надел очки и, произнеся внушительным басом «Товарищи», обратился к цифрам. Он перечислил количество радиоузлов, приемников и радиоточек, имевшихся в области, не преминув при этом заметить, что эта цифра значительно превосходит тираж областной газеты, и, сняв очки, заявил об огромном значении радиовещания во всей пропагандистской, агитационной и воспитательной работе.
— Куда направлены усилия нашего творческого коллектива? — спросил Буров и, снова надев очки, начал перечислять виды и формы радиопередач, циклы, рубрики, темы и разделы.
— Все это, конечно, очень интересно и важно, Тихон Александрович, — согласился Кравчук. — Но я думаю, что товарищи имеют представление об областном радиовещании. Вы лучше расскажите о планах на предстоящий период и о том, что делается для улучшения работы районных редакций. Вы же председатель областного комитета, вот и расскажите о его деятельности.
— Понятно, — кивнул круглой лобастой головой Буров.
— Вот скажите, Тихон Александрович, в каких редакциях вы побывали в этом году?
Беспомощно перебирая бумаги, Буров ответил, что к этому вопросу он не готов.
— Ну, а какие редакции вы слушали у себя на комитете?
Буров снова не смог ответить ничего вразумительного, и Кравчук сказал:
— Следовательно, районные редакции у нас работают сами по себе, а областной комитет сам по себе. Так?
Реплики Кравчука нарушили стройность выступления Бурова, и он быстро закончил его общими заверениями о том, что вверенный ему коллектив с честью выполнит поставленные перед ним задачи.
После отъезда Кравчука Буров предложил заново пересмотреть весь план передач. Хмелев согласился — ряд замечаний Кравчука надо действительно учесть.
— Не ряд замечаний, а коренным образом пересмотреть весь план. В субботу я лично буду у Аркадия Петровича и доложу ему, как мы реагировали на его выступление.
Хмелев все-таки не был убежден в необходимости переделывать план. По его мнению, наметки редакций не расходились с тем, о чем говорил Кравчук, но спорить не стал.
— План планом, — сказал он, — а как его выполнять?
— Работать, — пробасил Буров.
— Я имею в виду замечания Кравчука. Он говорил о глубоком изучении жизни, а с командировками у нас действительно проблема. Роза Ивановна вообще не выезжает на места, Ткаченко — тоже. И с этим все свыклись. А те, кто ездит — бывают в командировке два-три дня. Широков об этом говорил правильно.
— Широков много говорит, становится в позу египетского императора, а между тем, своим поведением позорит звание советского журналиста.
— То есть?
Буров встал, бросил на стол карандаш и прогремел.
— Не знаю, известно ли тебе, но у меня имеются неопровержимые данные о том, что он сожительствует с Жизнёвой.
— И придумают же люди!
Буров в недоумении посмотрел на Леонида Петровича.
— Почёму ты решил, что это придумано?
— И придумает же изощренный человеческий ум этакое словечко «сожительствует».
— Гм, да, — замялся Буров, — но дело не в слове, а в его содержании.
— Думать о содержании куда сложнее...
— Что ты хочешь всем этим сказать? — перебил Буров. — Связь Широкова с Жизнёвой ты подвергаешь сомнению?
— Я просто об этом ничего не знаю.
На другой день, как только Андрей переступил порог радиокомитета, его остановила секретарь Света.
— Вас вызывает председатель. Несколько раз спрашивал. Злющий-презлющий!..
— Какая его еще муха укусила? — спросил Андрей, вытирая ноги о половик. — Передай — сейчас приду.
В самых дверях кабинета Бурова он столкнулся с Розой Ивановной и Ткаченко. Обе едва кивнули, не глядя на Андрея.
Буров сидел за столом, сбычив шею, и рассматривал лежащее перед ним заявление. Желтые мешки под глазами еще больше набрякли, рыжая бородавка на щеке погрузилась в глубокую землистую складку. Он как будто не замечал Андрея, который стоял посреди кабинета. Только мясистая нижняя губа чуть пошевеливалась, и это означало, что он вот-вот заговорит.
— Скажите, Широков, какие у вас отношения с бывшим диктором Жизнёвой?
— Самые хорошие, но почему это должно вас интересовать?
— Потрудитесь набраться терпения и не отвечать вопросом на вопрос. Дело обстоит самым серьезным образом.
— Как прикажете понимать?
Буров выпрямился и, перекосив рот, выпалил почти крича:
— А так и понимать! Идеология должна делаться чистыми руками, и ваша неприглядная связь с замужней женщиной несовместима с работой в нашем учреждении!
— Почему неприглядная?
— Слушайте, Широков, вот этот документ о вашем неправильном поведении в быту, — он потряс заявлением, — исключает всякие «почему». А подписан он, между прочим, не кем-нибудь, а двумя членами партийного бюро.
— Любопытно!
— Неужели вы собираетесь отрицать свою связь с Жизнёвой? Почему в таком случае она до сих пор не уезжает?.. Почему вы молчите?
— А потому, — спокойно ответил Андрей, — что вам до всего этого нет никакого дела.
— Ну уж извините, — вскипел Буров, — пока я председатель, аморального поведения в моем учреждении не потерплю! Сегодня вы разбиваете семью, завтра вы рассиживаете в сквере с девицами легкого поведения, а послезавтра меня пригласят в обком давать объяснения. Не выйдет! Сегодня же появится приказ о вашем увольнении.
— В таком случае непонятно, зачем вы меня приглашали. Ваше решение уже готово!
Андрей поднялся и, не слушая, что кричал ему вслед Буров, вышел из кабинета.
В редакции он столкнулся с Хмелевым. Леонид Петрович пристально посмотрел на Андрея черными колючими глазами и многозначительно протянул:
— Ну и ну, отчудил. Не ожидал от тебя такой прыти. А я, наивная душа, так бы ничего и не знал, если бы не Буров.
Хмелев перебросил папиросу в угол рта, выпустил клуб дыма и, щуря глаза, сказал:
— Приказы начальства не обсуждают, но я все-таки настоял, чтобы прежде собрали бюро. Готовься к бою. И не робей. В святцах сказано: Андрей — мужественный. А насчет сердечных дел поговорим позже. Тут что-то надо решать.
...Состоявшееся в этот день заседание бюро не согласилось с решением Бурова об увольнении Широкова, но постановило объявить ему выговор с занесением в учетную карточку.
Каждый раз, когда Андрей звал Таню зайти к нему и, в конце концов, посмотреть его житье-бытье, она отвечала чуть улыбаясь: «В другой раз... Погуляем лучше на улице...» Но в этот субботний вечер в ее вдруг ставших серьезными глазах вспыхнула решимость.
— Хорошо. Приду. Завтра в полдень. Только не забудь встретить меня...
После, медленно возвращаясь домой, Андрей зашел в магазин. Долго стоял у сверкавших витражей, а затем вдруг засуетился, накупил разных сластей и бутылку марочного вина. И уже перед самым выходом из магазина не удержался и в кондитерском отделе затребовал самую красивую коробку шоколадных конфет.
На улице увидел цветы. В простом ведре, которое прижимала к груди пожилая женщина, светились белые и розовые астры. На их лепестках отражались отблески рекламных огней. Астры были любимыми цветами его матери. Он купил букет.
Дома, сунув покупки в кухонный шкаф, Андрей отыскал стеклянную банку, налил в нее воды и вместе с цветами отнес в комнату. Отойдя к дверям, оглядел всю комнату. Астры... Рядом с букетом в застекленной рамке стояла фотография Иринки. На какую-то долю секунды мелькнула мысль убрать ее, но, подержав холодную рамку в руках, Андрей машинально протер стекло и снова поставил на место.
Внизу хлопнула дверь, застучали легкие каблучки. Вернулась с завода Аля. Она ходила по дому, переодевалась, шумела, гремела, а потом вдруг сунула свой любопытный носик в комнату Андрея.
— Ба-а-тюшки мои! — степенным голосом пропела она и, не сдержавшись, прыснула: — Что же это такое здесь происходит? Уж не гостей ли вы ждете на ночь глядя, многоуважаемый Андрей Игнатьевич?
Бочком проскользнула в комнату, устремилась к букету и погрузилась в цветы всем розовым лицом:
— Чудненькие!
Андрей, любуясь Алей, все-таки проворчал:
