До конца отпуска осталось три дня. Два дня. День. Вот уже и на работу вышел, нахлынули повседневные дела. В субботу отпраздновали свадьбу; свадьба запомнилась усталым лицом Кати и счастливым — Анатолия Викторовича, шумной суматохой в доме и непроходящей неловкостью перед зятем оттого, что Люда играет, да, талантливо играет роль юной, застенчивой новобрачной.
Назавтра он выехал на одну из шахт, где на участках глубокого залегания происходило много несчастных случаев. Несколько часов провел на этих участках, в штреках, продуваемых насквозь мощной струей холодного воздуха, смягчающего невыносимую жару земных глубин. Простудился. Возвращался больным. Температура вызывала озноб, кашель не давал уснуть. И тут, бессонной ночью в темном вагоне, к нему пришел стыд. Мучительный и гневный стыд. Как я смею отвлекаться, медлить, терять время на посторонние переживания, когда в моих руках метод, способный избавить тысячи людей от тяжелого и опасного труда под землей? Как я смею лениться оттого, что рядом нет стимулирующей энергии Арона? Или я не в состоянии осуществить свою — свою собственную! — идею без подталкивания и чужой помощи?
Проводив врача, предписавшего постельный режим, Екатерина Павловна вернулась к больному и не поверила своим глазам: в телогрейке, с забинтованным горлом, сразу осунувшийся и пожелтевший, Всеволод Сергеевич вдохновенно размечал чертеж и беспечно напевал песню их студенческой юности: «Крамба-ам-були — отцов наследство…»
14
Игорь мчался по степи на подножке грузовика, вглядываясь в приближающиеся огоньки станционного поселка. Когда шофер резко тормозил, чтобы в темноте определить дорогу, слышно было, как дружно стрекочут кузнечики. Потом к этому звуку присоединились дальние тревожащие — многоголосый пьяный крик.
— Нажимай! Черт с ней, с дорогой! — умолял Игорь.
Разморенный горячей баней, ужином и накопившейся за много дней усталостью, он крепко спал, когда отец растолкал его и погнал в поселок, потому что заведующая чайной сообщила: «Ваши хлопцы буянят, вызываю милицию, лучше забирайте их сами!» Изыскатели за один субботний вечер давали чайной доход, равный недельному, их там привечали и, если иной парень не в меру выпьет, панику зря не разводили. Значит, дело серьезное.
Когда Игорь на ходу соскочил возле чайной, криков уже не было. И никакого буйства не было. На крытой галерейке, где любили пировать изыскатели в компании незнакомых Игорю молодых людей сидела Лелька Наумова в своем единственном шелковом платьице, с цветком в волосах, азартно веселая и очень бледная, — вероятно, выпила лишнее. Перед чайной, в потемках, подступавших к светлому кругу, отпечатанному на земле уличным фонарем, полукольцом теснились люди. Среди них Игорь увидел кое-кого из своих изыскателей и двух подавальщиц в белых наколках; все чего-то ждали, но не переступали через край светлого круга, усыпанного осколками стекла и черепками битой посуды.
В центре круга, опираясь спиной о фонарный столб, одиноко стоял Никита Кузьменко. Он не казался пьяным: стоит себе принаряженный для гулянья красивый паренек с молодецки развернутыми плечами, светлый чуб свисает на лоб, на губах детская подкупающая улыбка.
— Что стряслось? — спросил Игорь.
Захлебывающийся, шалый голос Лельки пояснил:
— У нас тут представление, Игорь Матвеевич, идите в первый ряд балкона. Очень интересно!
В это время на земле, у ног Никиты, что-то заворочалось, закряхтело, заохало — какой-то странный белый мешок. Никита мгновенно вскинул над головой руку с финским ножом и бешено рявкнул:
— Лежи! Убью.
Взвизгнули девушки. Из открытой двери чайной донесся женский голос, кричавший в телефон: «Милицию! Алло! Алло! Милицию!»
Игорь хотел подойти к Никите, но его удержали. Со всех сторон раздались предостерегающие возгласы.; «Не троньте! Убьет! С ножом кидается! Глядите, что с хлопцем-то сделал!»
Игорь вгляделся: у ног Никиты лежал человек, закатанный в скатерть; с одного конца свертка торчали ноги в изыскательских сапогах, с другого конца — голова с кляпом во рту.
— Кто это там? Товарищи, что же вы стоите?
Свои хлопцы ответили из темноты:
— Пробовали! Порежет, хуже будет. Не в себе он! Что ж, его под тюрьму подводить?
Лелька снова подала голос:
— Гошка там. Отдыхает. Очень даже удобно. Как младенец спеленатый.
Буфетчица нашептывала в самое ухо Игоря: «Она все время и подзуживает… из-за нее все… Тоже выпивши…»
Чувствуя, что на него смотрят и медлить — значит показать, что испугался, Игорь решительно вступил в светлый круг, но Никита в неистовстве заорал:
— Не подходи! Убью!
— Меня-то не убьешь, не за что, — как можно добродушней сказал Игорь, рисуясь под взглядами зрителей. — Убери нож, приятель, да собирайся, поздно уже, я за вами на машине приехал.
Никита узнал Игоря по голосу, уставился на него мутным взглядом, снова подкупающе улыбнулся:
— А я что? Я ничего. Не подойдешь — не трону.
И вдруг, сильным взмахом руки с ножом очертив пространство вокруг себя, вызывающе выкрикнул:
— А подойдет кто — зарежу! И не обижайся! Сказано, не подходи!
Игорю оставалось каких-нибудь три-четыре шага. И помирать от ножа пьяного хулигана не хотелось. Но разве Никита способен поднять на него руку после всех дней, проработанных бок о бок?
— Ты что, не узнал меня, Никита? — мирно спросил он и шагнул вперед. — Это ж я, Игорь. Погуляли и хватит. На, закури. Спички у тебя есть?
Никита удивленно поглядел, переложил нож в другую руку, достал коробок. Игорь подошел вплотную, они закурили от одной спички. Папироса прыгала в руке Никиты, он проносил ее мимо рта.
— Вот так, — Игорь всунул ему папиросу в зубы, кивнул на спеленатого Гошку. — Этот пусть лежит, а мы поедем. Да убери нож, что ты размахиваешь им, как мясник, еще порежешься спьяну. Дай-ка мне его, вернее будет.
Нож сам выскользнул из ослабевших пальцев Никиты. Теперь видно было, что пьян он мертвецки.
Под восторженный шепот девушек, чувствуя себя героем, о котором завтра будут рассказывать и в лагере, и в поселке, Игорь обнял Никиту и потащил к машине.
Полукольцо зрителей распалось. Куча парней со смехом развязала Гошку — Гошка был тоже пьян, грязен, измучен и, встав на ноги, заплакал. Когда всхлипывающего Гошку привели к машине, Никита уже спал.
— Парни, в кузов! — командовал Игорь. — Наумова, сядешь в кабину! Давайте поворачивайтесь, и так прославились на весь район!
Притихшая Лелька потянула его за рукав:
— Игорь Матвеевич, я уж с Никитой, в кузове, растрясет его. А Гошка пусть в кабине, вон какой он… жалкий.
В пути Никиту вырвало. Лелька держала его голову и ласково приговаривала:
— Ничего. Ничего. Ты не смущайся, это ничего. Полегчает.
— Ты бы там вот так помурлыкала, — сказал кто-то из парней.
— Молчи уж лучше, храбрец! — огрызнулась она.
Когда приехали в лагерь, Лелька помогла спустить Никиту на землю, проследила взглядом, как его втащили в палатку, сбегала за ведром и тряпкой, не стесняясь, высоко подоткнула подол нарядного платья и прикрикнула на шофера:
— Чего стоишь столбом? Посвети, я в кузове приберу!
Митрофанов опрашивал свидетелей. Парни переминались с ноги на ногу, отвечали неохотно. В общем, дело представлялось так: Никита и Лелька уже неделю в ссоре; сегодня вечером Лелька была очень весела и села с местными хлопцами, Никита озлился, задирал и ее, и хлопцев, а Гошка сказал «нехорошее» про Лельку, мол, нечего с такой путаться. Никита ударил его бутылкой, повалил. Кое-кто пробовал вмешаться, но Никита всех раскидал, содрал со стола скатерть и спеленал Гошку, а в рот ему сунул кепку, чтоб не кричал. В этом месте рассказа свидетели фыркали, вспоминая смешные подробности, о которых не стоило докладывать начальнику. О ноже не помнил никто, — какой нож? У Никиты вроде и не было никакого ножа. Перочинный, что ли? Не видали… А что грозился Никита — так ведь спьяну чего не сболтнешь!
— Ладно, идите проспитесь. Утром будем решать, — сказал Матвей Денисович. — И отдайте нож. У кого он?
Отобрав нож, Игорь засунул его в карман, но в пути нож исчез. Дружки ли выручили Никиту? Или все та же Лелька сообразила?
Воскресный день выдался пасмурный, дождливый, под стать настроению изыскателей. В палатку начальника по очереди вызывали всех, кто гулял вчера в поселке. Кроме Матвея Денисовича, которого никто не боялся, там сидели еще старший геолог Липатова (вдвоем с Митрофановым она составляла партийную часть экспедиции) и механик Сторожев, человек пожилой, совершенно не пьющий по причине язвы желудка и очень придирчивый, что тоже относили на счет язвы. Выходившие из палатки предупреждали товарищей, что механик задает каверзные вопросы и «подводит Никиту под увольнение».
