Заремба схватил его за рукав.
– Стойте, а что, если в самом деле попросить немцев помочь?
Стрельба усиливалась.
– Не пойдут. Разве только спровоцировать…
К ним подбежало несколько легионеров.
– Они уже на Приречне, пане поручик, – задыхаясь, сообщил один.
– Молчать! – накинулся на него Заремба. – Эй, вы! Куда бежите, пся ваша…
Совсем близко, заглушая все, затрещал пулемет. Вверху над головами зашипели пули.
Теперь уже и Заремба и Врона побежали.
Впереди них беспорядочной толпой улепетывали легионеры. А сзади, все приближаясь, рвались выстрелы.
На привокзальной площади Заремба и Врона остановились.
– Надо задержать этих трусов! – крикнул Врона.
– Сюда, ко мне! Ко мне! – заорал Заремба и злобно ударил первого попавшегося револьвером по голове. – Ты куда? Стой, говорю тебе! Я тебе побегу, пся твоя мать!
Тот, кого он ударил, взвизгнул:
– Не бейте, это я, пане поручик!
Заремба выругался.
– Подпоручик Зайончковский! Где ваши солдаты, а? Где солдаты, спрашиваю? Вы – сморчок, а не офицер… Марш вперед!
Неподалеку Врона тоже ловил убегающих. Постепенно они навели кое-какой порядок, заняли вокзал и оттуда начали отстреливаться.
В столовой Могельницких ужинали.
Только что приехавший Эдвард рассказывал о происшедшем в городе.
Присутствие прислуги стесняло его. Зато Владислав разглагольствовал с обычным апломбом:
– Им на целый год хватит! Да, мы славно поработали…
Людвига сидела молчаливая и почти ничего не ела. Баранкевич, просыпая гречневую кашу, которой был начинен поросенок, жаловался старому графу:
– Что мне делать со свеклой – не знаю. А сахар… Куда деть сахар? Да!
– Вдруг он вспомнил что-то неприятное и даже поперхнулся. – Вы знаете, повернулся он к Эдварду, – сегодня мне принесли записку, в которой какой-то каптенармус из немецкого эшелона приказывает немедленно отгрузить шесть вагонов сахара и подать их к немецкому эшелону… Как вам это нравится шесть вагонов сахара! Ну, знаете, это верх нахальства!
Эдвард нахмурился.
– И что же пан Баранкевич думает делать? – вкрадчиво спросил отец Иероним.
Сахарозаводчика этот вопрос возмутил.
– Как что делать? Я не дам и куска сахара, не то что шесть вагонов.
– Тогда они возьмут его сами, – сокрушенно ответил отец Иероним, аккуратно отрезая кусочек поросенка.
– Я надеюсь, пан Эдвард не позволит этого сделать!
Эдвард не ответил.
– Шесть вагонов – это еще ничего. Вот у нас забрали все, и мы сами едва спаслись, – желчно заговорил старик Зайончковский. – Я думаю, что пан Эдвард прежде всего пошлет свой отряд в наше имение. Я прошу это сделать завтра же, пока крестьяне не успели еще попрятать награбленного.
Баранкевич даже перестал жевать:
– Так, по-вашему, шесть вагонов сахара – пустяк? Это шесть тысяч пудов! Шесть тысяч пудов, – прохрипел он, потрясая вилкой. – Это двадцать восемь тысяч восемьсот рублей золотом…
– Да, но это только небольшая часть вашего состояния, а у нас все забрали, – не вытерпела пани Зайончковская,
Баранкевич резко повернулся в ее сторону:
– Прошу прощения. Гэ… умм… да! Но пани, видно, лучше меня знает мое состояние…
Неприятную сцену прервало появление Юзефа.
– Пан майор и пан обер-лейтенант просят разрешения войти. Они уезжают на вокзал и желают попрощаться, – угрюмо произнес старик.
Могельницкие переглянулись.
– Проси, – кратко ответил Эдвард.
Немцев пригласили к столу. Разговор не клеился.
– Простите, господа, вам не известна фамилия командира прибывшего сегодня эшелона? – вдруг спросил Эдвард офицеров.
– Полковник Пфлаумер, – сдержанно ответил майор.
– Эшелон уходит сегодня? – с надеждой спросил Баранкевич.
Зонненбург пытался улыбнуться:
– Об этом обычно не говорится…
– Простите, я просто заинтересовался, – обиделся Баранкевич.
Вновь появился Юзеф.
– Прошу прощения – у ворот стоят какие-то всадники. Начальник караула просит вас, ясновельможный пане, выйти для переговоров, – сказал он, обращаясь к Владиславу.
Владислав поспешно вышел,
– Так вы продаете нам эскадронных лошадей? – тихо спросил старый граф, нагибаясь к лейтенанту.
Зонненбург сидел далеко от них.
– Как вам сказать… Это не совсем удобно. Господин майор против…
– Но вы можете сделать и без него. Ведь вы уезжаете. Половина солдат дезертировала, остальные торопятся домой. Куда вам тащить с собой лошадей? Ведь вы же едете поездом.
– Я понимаю, господин граф, но дело…
– В оплате, – подсказал ему граф.
– Да, пожалуй, и в этом. Я сказал вам сумму – сорок тысяч марок. Но марка падает. Я боюсь, что по приезде в Берлин я смогу купить на них только бутерброд. Согласитесь сами, что это очень дешево за девяносто хороших лошадей.
Казимир Могельницкий сердито закашлялся.
– Но вы же все равно их с собой не возьмете! Допустим, вы сегодня ночью уедете – ведь лошади достанутся нам даром…
Увлеченные общим разговором, гости не обращали на них внимания.
Шмультке мысленно крепко выругался, но, сдерживая себя, ответил:
– Конечно, не возьмем. Правда, я мог бы остаться здесь на несколько дней. Вслед за эшелоном походным порядком движется наш франкфуртский полк, в котором, как мне известно, служит ваш сын. Если их не задержать, и они будут здесь через несколько дней…
Старый граф забеспокоился. Эдвард поручил ему купить у немцев лошадей во что бы то ни стало.
– Ну, хорошо, я согласен дать пятьдесят тысяч, так, в порядке услуги. Ведь мы с вами добрые знакомые.
– Простите, граф, господин майор делает мне знак – нам пора уходить… Знаете, я тоже хочу оказать вам услугу. Это нескромность, но я вам сообщу нечто: господин майор приказал мне перестрелять всех лошадей… Но если вы располагаете тысячью рублей золотом – именно золотом! – то я не выполню этого приказания, и ваш сын получит нужных ему лошадей! Решайте!
Дверь открылась. Вбежал Владислав.
– Приятные гости, Эдвард! Там граф Роман Потоцкий со своими спутниками.
Эдвард быстро встал.
Гости зашептались. Приезд могущественного магната взволновал всех.
– Проси! Чего ж ты? – приказал Юзефу старый граф.
В комнату вошло несколько военных. Впереди – рослый Роман Потоцкий, одетый в серый офицерский мундир без погон и других знаков различия и синие рейтузы. На ногах – высокие сапоги с глухими шпорами. Саблю и револьвер он оставил в вестибюле.
Потоцкий обвел общество быстрым взглядом. Надменные серые глаза на миг задержались на Людвиге, и затем остановились на немцах. Губы сжались.
Эдвард уже подходил к нему.
– Очень рад вас видеть в нашем доме.
Потоцкий и его спутники были представлены всем.
– Ну, как здоровье пана Иосифа?
– Спасибо, отец здоров, – ответил Потоцкий.
Зонненбург поднялся из-за стола,
– Всего хорошего! Мы уезжаем, – сказал Шмультке старому графу, подавая руку.
– Ах, да! – спохватился Могельницкий. – Я прошу вас задержаться на несколько минут. Я поговорю с сыном.
– Хорошо! Пока мы оденемся…
Немцы, сделав общий поклон, удалились. Прибывшие рассаживались за столом. Эдвард объяснял Потоцкому:
– Они жили в нашем доме. Сейчас уезжают на вокзал – там их эшелон…
Потоцкий недобро посмотрел на дверь, за которой скрылись немцы.
– Знаю. Из-за них нам пришлось ехать тридцать перст на лошадях. Отряд пилсудчиков закупорил им путь, взорвав мостик. А вы с ними, как видно, не ссоритесь? – добавил он с легкой иронией.
Эдвард уловил эту иронию.
– Для ссоры нужна сила, а у меня ее нет. Потом, кроме них, здесь и так есть с кем возиться.
В разговор вмешался старый граф:
– Прости, Эдди, что я перебиваю, но лейтенант требует за лошадей тысячу рублей золотом. Иначе…
Эдварду было неприятно, что отец при Потоцком говорит это, и он не дал ему закончить:
– Делай, что нужно.
Старик, кряхтя, приподнялся. Юзеф от двери уже спешил ему на помощь.
– Расскажите же нам, граф, что нового в Варшаве? – спросил Эдвард.
– Что нового в Варшаве? Я, право, затрудняюсь ответить на этот вопрос. Новостей много, – уклончиво ответил Потоцкий и тихо сказал Эдварду: – Мне нужно будет поговорить с вами, наедине.
– Хорошо, – так же тихо ответил Эдвард.
В кабинете Эдварда собрались одни мужчины. Кроме Баранкевича, отца Иеронима, Зайончковского, здесь было несколько помещиков, бежавших из Шепетовки, Старо-Константинова и Антонин.
Потоцкий ходил по кабинету, заложив руки в карманы рейтуз, и, ни на кого не глядя, обращаясь все время к Эдварду, как бы подчеркивая, что считается только с ним, говорил:
– Вы спрашиваете, что такое Пилсудский? Я говорил с ним перед отъездом. Это сильная личность. – Он задержался у стола, рассматривая миниатюрный портрет Людвиги в изящной рамке из слоновой кости. – Да, личность сильная, и с ним приходится считаться…
