тепло сказал про него, — жил в небольшой квартирке, одну из комнат которой занимала посторонняя семья.
Но зато обед был подан на славу! Пити, подернутое янтарем шафрана, плов с курицей и острой подливкой. А нежная зелень — тархун, кресс-салат! А крепкий душистый чай со свежим инжирным и айвовым вареньем! Настоящий азербайджанский обед! Даже Ана-ханум, будь она здесь, не посмела бы охаять ни одно из поданных блюд.
После обеда мужчины закурили, Ругя и Баджи перешли в смежную комнату.
— Ты, конечно, знаешь о несчастье с моим Балой?
— Знаю. Только не хотела расстраивать тебя, спрашивать о нем. Есть что-нибудь новое?
— Есть… — На глаза Ругя набежали слезы. — Посадили его на десять лет. Измену родины, видишь ли, приписывают.
Баджи ужаснулась:
— Не может быть!
— На Колыме он сейчас, в лагере. Газанфар наводил справки.
Она беззвучно заплакала. Баджи прильнула к ее плечу.
— Вот увидишь, все кончится хорошо, — Газанфар добьется правды.
— Он уже хлопотал о реабилитации… Но ему сказали: незачем соваться куда не следует — пусть за сына хлопочет его родной отец.
— Родному отцу восемьдесят пять лет! Малограмотный! Как он может хлопотать? — возмутилась Баджи.
— Так ответил им и Газанфар, да к тому же добавил: у Ленина не было родного сына, однако он всю жизнь боролся за судьбы людей, которых и в глаза не видел, — только бы восторжествовала справедливость. Почему бы и нам не брать с него пример?
Баджи хлопнула в ладоши:
— Молодец Газанфар! За словом в карман не полезет!
— Тогда ему сказали: не подобает старому большевику связывать свое имя с изменником родины, с гитлеровским прихвостнем.
— Наш Бала — гитлеровский прихвостень? — гневно воскликнула Баджи.
— По-ихнему выходит, что так… Да еще пригрозили Газанфару: берегись, мол, от твоих хлопот ничего хорошего для тебя не получится!
— А Газанфар?
— Ну, ты ведь моего супруга знаешь! Не так-то просто его запугать!
— А теперь в каком положении дело?
— Нашлись хорошие люди, обещали Газанфару, что дело Балы будет пересмотрено, дали надежду,
— Верю, что сбудется!..
Обе умолкли.
— Расстроилась я с Балой, забыла даже спросить о Шамси, — виновато промолвила Ругя, — Как он живет?
— По-стариковски!
— Забыл, наверно, свою Семьдесят два?
— Тебя забудешь!
Заплаканные глаза Ругя повеселели.
— Похоже, что и тебя не так-то просто забыть! — Она кивнула на дверь. — Солидный мужчина, умный! Видный, вроде моего, не какой-нибудь замухрышка! С таким не проскучаешь!
— Ты, я вижу, все насчет мужчин, несмотря на свои пятьдесят! — рассмеялась Баджи. Но как она была благодарна Ругя за ее незамысловатую похвалу Королеву!
— Пятьдесят? — Ругя вызывающе подбоченилась. — Эка важность! Да в эти годы женщины только и начинают понимать что к чему!
И было в ней столько живости и задора, что Баджи даже позавидовала ей.
Они разговорились — о многом и о разном. И Баджи, глядя на Ругя и слушая ее, дивилась: оказывается, Ругя — заместитель директора большого комиссионного магазина, немало успела за эти годы повидать, узнать, понять. Настоящая столичная жительница, москвичка!..
Разговорились и мужчины в другой комнате. Речь зашла о волновавшей многих в те дни дискуссии по вопросам биологии.
— Я — нефтяник, и в этих вейсманистах-морганистах полный профан! — откровенно и не без досады признался Газанфар.
— Да и я, Газанфар Мамедович, не ученый биолог, а лечащий врач, — поспешил заверить Королев.
— Но все же вам ближе и понятней суть дела. И вот, уважаемый доктор, позвольте задать вам вопрос: почему так сурово пробирают этих вейсманистов-морганистов? Вы, возможно, ответите: они ошибочно мыслят. Допустим! Но ведь все это люди ученые — профессора, члены-корреспонденты Академии наук, даже академики… Особенно удивительно, почему они с такой легкостью отказываются от своих научных выводов, убеждений, выработанных, надо думать, на основании многих лет упорного труда? Почему?
— Именно потому, что их так резко критикуют.
— Но ведь они должны спорить, как-то отстаивать свою точку зрения.
— Видите ли, Газанфар Мамедович, бывает, что спорить не так-то просто.
— Уж не хотите ли вы сказать, что они лишены этой возможности?
— Нет, конечно… Вы читали сегодняшние газеты? Если не успели, позвольте ознакомить вас с одним, на мой взгляд, любопытным документом — заявлением одного известного ученого-биолога.
Газанфар подал Королеву газету, лежавшую возле него на столике, и тот, быстро найдя нужные ему строки, прочитал вслух:
— «Пока у нас признавались оба направления в советской генетике, я настойчиво отстаивал свой взгляд. Но теперь я не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые признаны ошибочными, и считаю критику вейсманизма как идеалистического учения справедливой…»
— Вы считаете, что этот ученый прав? — хитро прищурившись, спросил Газанфар, явно испытывая гостя.
— Одно дело — дисциплина, и совсем другое — бездумное бюрократическое исполнительство. Некоторые явно смешивают эти понятия.
— Вы имеете в виду этого биолога?
— Если угодно, и его: позиция ученого, на мой взгляд, не стул, с которого в любой момент можно пересесть на другой. Немногого стоит такой поспешный отказ от своих научных убеждений, равно как и столь же быстрое согласие с другой точкой зрения.
— Вы стоите на правильном пути, уважаемый доктор! — воскликнул Газанфар, явно довольный собеседником.
— И, как мне кажется, — на подлинно партийном! Продуманный, искренний, плодотворный переход на новые позиции дается подлинному ученому не так-то просто, порой с большой внутренней борьбой и страданиями. А так, как поступает этот ученый-биолог, действуют только роботы от науки.
Газанфар закивал головой — этот ленинградский доктор совсем покорил его. Спасибо Баджи — привела в дом хорошего, честного человека!..
Баджи между тем прислушивалась к разговору мужчин. Она чувствовала, что Газанфар и Королев понравились друг другу…
На обратном пути она спросила Королева:
— Ну, как мои друзья?
— Милейшие люди! — искренне воскликнул Королев. — Радушные, гостеприимные!
— Да, этими добрыми чертами аллах не обделил азербайджанцев!
— Если так… Весной меня, наверно, демобилизуют — возьму и прикачу в Баку к одной моей знакомой актрисе в гости… Не выгоните меня, Баджи-джан?
«Не выгоните?..» Ну и глупые же эти мужчины, хотя и умные, что ни говори!
У Баджи вырвалось:
— Зачем откладывать до весны? Приезжайте к нам сейчас — на виноград! Самая пора!.. — Она вдруг смутилась, умолкла на полуслове.
— Если б это было возможно!.. Но приехать я смогу лишь в будущем году… А завтра в десять вечера я уезжаю в Ленинград.
Они долго шли молча.
— Жаль… — сказала наконец Баджи. — Я даже не смогу вас проводить — вечером у меня спектакль.
Они подошли к тугой стеклянной двери гостиницы, и снова не захотелось Баджи расставаться с Королевым. Но был уже поздний час…
Проходя по коридору, Баджи услышала смех и громкую азербайджанскую речь, доносившиеся из
