— Я ошибся. Кажется, тебе и впрямь по душе эта дурацкая упряжка. Что ж, дело твое. Найдем другую.
Он, не оглядываясь, пошел к выходу. Слово «другую» кольнуло, как булавка, но Нина сдержалась. Широкая его спина на минуту закрыла чуть брезжущий свет в пролете двери. Исчезла.
Ушло ее прошлое.
* * *
«До Нового года зима в гору плетется, после — с горы катится», — говорят в народе. Но на Колыме и у зимы свои законы: в феврале она еще только набирает силу. Март все-таки улыбнулся солнечными днями, робко, словно издалека прозвенел капелями. А в апреле налетели жестокие предвесенние пурги — ледоломы.
Александр Ильич шел, то и дело отворачиваясь от кинжальных ударов ветра. От него не спасала никакая многолетняя привычка, глаза не выдерживали напора ледяной струи, полной крошечных снежных дробинок. Иные пешеходы просто пятились до тех пор, пока ветер не останавливал их где-нибудь на перекрестке, не давая и шагу шагнуть. Матери извечным жестом закрывали детей, оставляя себя без всякой защиты.
А на крыше клуба строителей с ветром боролись флаги. В клубе недавно проходил слет передовиков производства, и вся крыша по карнизу была украшена небольшими узкими флажками, а на куполе здания развевалось одно огромное алое полотнище.
Ветер уже успел разделаться с флагами: только два или три еще держались на согнутых, как удилища, древках, другие распластались по карнизу, лишь изредка вздрагивая, и только флаг на куполе жил и боролся. Древко его лишь слегка отклонялось под напором урагана, а полотнище, свертываясь и вновь распрямляясь, отвечало ударом на удар. Флаг сверкал сквозь пургу и как будто радовался возможности во всю ширь взмахнуть своим алым крылом. Зрелище это было завораживающим.
Александр Ильич шел на выставку «Сегодня и завтра нашего города». От памятного разговора с Валей до этого дня пролег хлопотный путь. Но сейчас все уже было позади.
Он вошел в знакомый парадный зал и сразу понял: выставка удалась. Все вокруг выглядело праздничным, зал утратил свою официальность. И не потому, что давно уже здесь не собиралось такого количества людей, а потому, что на этот раз каждого привела сюда не обязанность, а личный интерес.
Два угла зала занимали огромные макеты, показывающие один и тот же склон, но в разной застройке. А рядом — на стенах и в простенках словно бы дышали летней свежестью цветные фотографии выращенных здесь, на Севере, цветов и отяжелевших от ягод ветвей… Того, что должно было дополнить будущий облик города.
Мысль показать на выставке эти снимки пришла Александру Ильичу при последнем посещении Гордеевых. Он знал, что сад фотографировали много — и для газет, и для местного музея, нужно только собрать все эти разрозненные фотографии и заставить заговорить их в полный голос. Лишь мельком глянув на них, он понял, что не ошибся и в этом. Видение сказочного сада зачаровывало людей, привыкших к вечному холоду северной земли, к ее скупости.
— Ты смотри, смородина-то, как виноград!
— И самолетом возить не надо…
— Земляника, земляника настоящая. И это у нас, а?
— Вот это маки! Красота!
И никто из них не замечал маленького человечка, который и сам смотрел на дело рук своих как на чудо и готов был дивиться и восхищаться вместе со всеми.
Увидев Ремезова, Федор Нилыч сейчас же подошел к нему.
— Нет, ты посмотри, Сашенька, какая прелесть, — с восторгом показал он на фотографию, где были изображены крупные ромашки, — Это же здешний дикарь, белый нивянник. Великолепное декоративное растение, не правда ли? Да еще и многолетник. А это сенецио… И как хорошо, что люди наконец видят все это сами! Ведь я, Саша, ветки с крыжовника, бывало, вместе с ягодами показывал, чтобы видели: он здесь созрел. Посмотрят, как на диковинку, — и забудут. Не землей на Колыме люди заняты…
— Я всегда говорил, что вы, Федор Нилыч, знаете о здешней земле то, чего о ней не знает никто. И, будем надеяться, теперь и о вас вспомнят, кому нужно.
— Твои слова да богу в уши, Сашенька…
— Ну, бог тут ни при чем, положим…
— Да ведь и я просто так сказал — по присловью. Нас не забывай!
Федор Нилыч шариком укатился в толпу.
Александр Ильич сразу увидел и Лунина вместе с секретарем парторганизации института Бергом. С ними о чем-то толковал Гольцев, как всегда, оттеснивший своими острыми плечами неповоротливого Синяева. Были тут и представители общественности, облисполкома и обкома партии. И еще много других, мало знакомых ему людей. Вместе с ними Александр Ильич смотрел на макеты и думал, что, пожалуй, зеленый пояс следует отодвинуть от береговой полосы. Морской туман не даст подняться деревьям. Спортивный же комплекс удобно разместится в защищенном от ветров распадке. Вероятно, и еще кое о чем придется подумать, учесть высказывания посетителей выставки. Какая все-таки удача, что ее удалось организовать! Это все Валя…
— Что ж, товарищи, — сказал секретарь обкома, — выставка получилась интересная, и открыта ко времени.
— Простите, — не вытерпел Гольцев, — но выставка — это самодеятельность в какой-то мере, а в институте речь давно уже идет только об одном проекте. Оценка прессы…
— Вероятно, вы и есть товарищ Гольцев? — остановил его секретарь обкома, — Мы только что говорили о вас. Вот товарищ Лунин нам объяснил, что статья организована лично вами с заведомо предвзятой позиции. Пользуясь тем, что корреспондент новичок, вы его намеренно дезинформировали. К этому вопросу еще придется вернуться. А с автором «морского» проекта мне хотелось бы побеседовать. Он здесь?
— Да, Александр Ильич, подойдите сюда, пожалуйста, — нехотя позвал Лунин.
Ремезов подошел, поздоровался. Он не суетился и был относительно спокоен.
— Так вы считаете, что ваши «ленты» смогут противостоять даже такому ветру, как сегодня? — заинтересованно спросил секретарь обкома.
— Безусловно, — уверенно ответил Александр Ильич.
— Интересно, очень интересно, — произнес секретарь, — не знаю, конечно, что скажут московские специалисты, но мне ваш проект по душе. Я ведь тоже люблю здешнее море и нашу природу. Недавно мне пришлось побывать в Тольятти. Город молодой, такой же, как наш, хоть и стоит на другой широте. Строится бурно. Смотрел, сравнивал… И, право же, много общего вижу в том, что делают архитекторы там и что предлагается здесь, на этой выставке. И у них и у нас, с одной стороны, — современный город, с другой — лес, парк, река, море. Индустрия и природа рядом.
Секретарь подошел ближе к макету и еще раз внимательно пригляделся к нему.
— И вот что примечательно, — добавил он после небольшой паузы, — большинство наших новых городов вообще чище, светлее, благоустроеннее капиталистических. Да и размах строительства у нас огромный: шестьсот миллионов квадратных метров жилья за пятилетку. Конечно, мы — Крайний Север, мы далеко, но надо и нам равняться на передовые образцы в архитектуре и строительном деле…
— Но ведь проект Ремезова не типовой! — опять не утерпел Гольцев.
— Проект типовой, и вы, товарищ Гольцев, это прекрасно знаете! Застройка — индивидуальная, и этим достигается «непохожесть», — пояснил Александр Ильич. — Архитекторы Вильнюса давно уже используют этот метод, и не без успеха.
Гольцев не стал больше возражать, понял, что здесь лучше не делать этого, а Синяев вообще не подумал вмешиваться — он слишком привык оставлять инициативу партнеру.
Все понимали, что мнение секретаря обкома — большая поддержка. Александр Ильич заметил, что привлек к себе всеобщее внимание. А он все искал и не находил в толпе Валю. Неужели, столько сделав для него, она так и не пришла?
К нему протолкалась смутно знакомая женщина в поношенной беличьей шубке. Он вспомнил — Наташина соседка.
— Немедленно идите к Наташе, — шепнула она испуганно. — Там скорая помощь…
И радость мгновенно померкла. Вторая сторона его жизни, о которой он старался не думать, идя сюда, снова завладела им безраздельно. Соседка не уходила, ждала, чтобы пойти с ним вместе. Александр Ильич вышел с нею.
Пурга постепенно выдыхалась. Теперь только отдельные шальные порывы подстерегали людей на перекрестках да во дворах зги не видно было от снега, летевшего с крыш.
…В коридоре Наташиного дома свет не горел: пурга оборвала провода. Сквозь единственное окно слабо светил только что выпавший чистый снег. Таким же снежным показался халат идущего навстречу человека.
— Доктор, что с ней? — остановил его Александр Ильич.
— Сейчас уже ничего опасного. Приступ стенокардии, нервы разгулялись — только и всего, — с профессиональной, нелюбопытствующей вежливостью ответил на ходу человек в белом халате.
Александр Ильич медленно открыл дверь и вошел к Наташе.
Как ни уговаривала Валя подругу, Маша все-таки ушла с работы: Николай настоял на своем. Замужество разбудило в Маше вулкан домовитости. Забегая по старой привычке в общежитие, она только и говорила, что о стряпне и разных покупках «в дом».
