— Музыку бы организовать…
— Танцевать, что ли, собираетесь? — заметил Стародумов. — Еще пивка «Жигулевского»…
Дорофеев нахмурился, но не стал пререкаться с заведующим кадрами: и так успел много неприятного наговорить, оттого и ершится Стародумов…
— А что?! И танцы будут, и песни в перерыв! А вечером думаем устроить молодежный вечер. Молодых рабочих и студентов. Что, нельзя пиво, да? — запальчиво отпарировал Зайцев. — Меня другое интересует: как рассчитываться будем за работу? Ну, платить, когда и сколько?
— То есть как платить? — брови у Дорофеева сошлись над переносицей. — Заплатим столько, сколько положено. По нарядам…
— Так не выйдет, Сергей Петрович! Речь идет о том, чтобы работать в выходной день. Так? Так! А по закону о труде работа сверхурочно, в воскресенье и праздничные дни, оплачивается по повышенным расценкам! Так? Так! Помните, летом мы все Дворец готовили к открытию — и белили, и мыли, и проводку доделывали, и мусор выгребали? Каждый вечер работали… Согласен… И когда школе-интернату спортплощадку делали — тоже согласен. Надо! Для наших детей! — Петя покраснел, поправился: — Ну, не для моих лично, а для всех… Тоже надо… Школе на это дело и средств не предусмотрено…
— Секретарь комитета комсомола забыл о лозунге общественных начал, — заметил Стародумов. — А как же общественные начала!
— Ничего я не забыл! — живо откликнулся Зайцев. — Я молодежный университет марксизма-ленинизма на одни пятерки закончил. Только не надо под лозунгом общественных начал нарушать основной закон социализма. У нас молодежный лекторий на общественных началах — правильно! Библиотека на общественных началах — правильно! Бюро рационализации и изобретательства — правильно! Народная дружина — очень правильно! Еще что? Товарищеский суд у нас есть? Есть! Комсомольские посты есть? Есть! Металлолом мы собирали в воскресенье? Да! И стадион на общественных началах сделали. А сейчас администрация объявила выходной рабочим днем.
Щеки у Пети Зайцева полыхали. Дорофеев слушал комсомольского вожака с возрастающим интересом. Этот мудрущий парень ему нравился все больше непреклонной решимостью отстаивать свои убеждения.
— А на хлопкоочистительном объявили воскресники для погрузки кип волокна в вагоны? На общественных началах! И дирекции, и месткому от облсовпрофа так досталось! А тоже хотели на общественных началах. Только ни грузчики, ни профсоюз этих начал не одобрили… Я вот сознательный. И в цехе у нас — все сознательные! А если вы скажете, что надо детали точить сверхурочно на общественных началах или по выходным — не выйдет!
— Слишком сознательные, да? — проиронизировал Стародумов.
— Не слишком! Как раз в меру. Каждая работа в наряде будет записана. И будет оплачена. Всех расставим по бригадам, закрепим объекты. Прикрепим к бригадам учетчиков на всех работах, чтобы не было путаницы, приписок. А об оплате договоримся в месткоме и отделе труда. Иначе обидятся ребята. Ладно, Сергей Петрович? Не сердитесь только…
Дорофеев не мог не рассмеяться, улыбнулся смущенно и Зайцев.
— Ну, убедил! — произнес Дорофеев. — Только, может, все же рассчитаемся не как за работу в воскресный день, не по повышенным расценкам, Зайцев?
— Этого я не знаю. Как еще скажет завком! — не сдавался Зайцев. — По закону надо…
— Ладно. Выясним в отделе труда и зарплаты. До конца дня узнайте и скажите, сколько человек будет работать в воскресенье. Да, кстати, Одинцов с тобой, работает?
— В одной бригаде, Сергей Петрович. Ничего вроде… Неровно только работает. Перед праздником подошел к бригадиру после зарплаты: «А на эти гроши можно полмесяца прожить до новой получки?» Ну, а дядя Яша ему ответил, что одному — можно, если скромно. Посоветовал квалификацию повышать… Одинцов по третьему разряду. За полмесяца сорок семь рублей получил. Чудной такой!.. Когда зарплату в цех принесли, ему дядя Яша говорит:
— Ну, иди получай…
— У кого получать? Это, — говорит, — вроде магазина без продавца, что ли?
— Иди, иди! — это дядя Яша ему.
— Нет, — говорит, — я подожду… Пусть все сперва получат. Посчитаю, что мне останется…
Так последним и подошел к столику. Пересчитал и ужасно удивился, что все его деньги целы.
— Копейка в копейку! — сказал. — Это что же — воспитание ворья доверием?
— Я его сегодня про воскресник спросил, придет или нет. А он поинтересовался: обязательно или можно не приходить? Да нет, говорю, не обязательно, но там варить кое-что надо… И вообще все придут… Раз надо, ответил, приду…
…Одинцов разглядывал на шестеренке сбитые зубья. Ее только что принесли в цех, попросили срочно отремонтировать.
— Прямо горяченькую на место поставим! Из-за этой штуковины погрузка задерживается, вагоны простаивают, — сообщил парнишка лет семнадцати.
Одинцов внимательно посмотрел на него. У парнишки над губой бабочкой-капустницей торчали маленькие усики, а концы давно не стриженных прямых светлых волос лежали на воротнике серого пиджака.
— Экий ты патлатый! Что же тебя мамка не подстрижет? — спросил Одинцов, показывая в улыбке золотой зуб.
— Не твое дело! — с обидой сказал тот. — Подумаешь, фиксу воткнул в рот! Тоже мне!
— Фикса, говоришь? — Цыган с интересом продолжал оглядывать собеседника от кудлатой головы до узких брючек и остроносых красных туфель на толстой каучуковой подошве. Подмигнул: — А ты сам-то — из блатных? Свой, что ли?..
— Не-е… Я — мамкин. Блатную жизнь люблю. А воровать — боюсь, — пошутил паренек.
— А откуда про фиксу знаешь?
— В книжках вычитал… «Машина путает след»… Потрясно! Потом еще одна… «Черная пуговица». И эта, как ее, про лейтенанта Вязова, читал?
— Это что же, все про воров?
— Ага!
— Тебя как звать-то?
— Сева…
— Я могу рассказать — почище твоих книжек будет.
— Это про что же ты мне можешь рассказать? — насторожился Сева.
— Ну, про то, как воры живут. Как на малинах гуляют…
— Не-е-ет! Это мне как с крыши упасть, — ни к чему! Мне интересно, как их ловят! — воскликнул парнишка. — Про это можешь? Мечтаю криминалистом стать…
— Про это?.. Можно бы и про это… — Интерес к пареньку у Цыгана пропал. — Ладно, беги на свою репетицию…
— На какую репетицию? — переспросил Сева.
— Ты разве не с репетиции сюда прибежал? — усмехнулся Одинцов. — А с чего же ты так вырядился.
— Чудило! Стиль такой!.. С луны свалился?!
— С луны… А я думал, ты из драмкружка прибежал… Ну, сквози. К концу дня готова будет твоя шестеренка. Да, вот что… Пошарь-ка около машины, может, найдешь зубья обломанные — быстрее сделаю…
— Совсем забыл! Вот они, — Сева вынул из кармана длинного пиджака бумажный сверток. — Держи!
Одинцов приложил отломанные кусочки металла на полагающееся им место, примерился, как лучше приварить. Приготавливая присадочный материал — короткие куски пятимиллиметровой проволоки и флюс, — бормотал:
— Ишь ты, артист-криминалист! С крыши упасть, говорит…
Из ящичка выбрал горелку нужного размера, открыл банку с флюсом, закурил, надел зеленые очки и от папироски зажег горелку. Из ее сопла вырвалось оранжевое пламя с длинным зеленовато-синим жалом. Он прибавил кислород, прикрутил вентиль ацетилена. Синее жало уменьшилось и стало еще острее.
Сквозь гудение пламени, вырывающегося из горелки, до слуха Одинцова доносились, уже как бы издали, приглушенные звуки, рождавшиеся за дверью, в помещении, где находились токарные и сверлильные станки, верстаки с тисками, наждачные круги дли шлифовки и для заточки инструмента.
Через защитные «консервы» Иван видел лишь то, что находилось в нешироком круге света, рожденного пламенем горелки.
Одинцов направил шипящий язык горелки на шестеренку, и она тут же задымилась. Запахло горелым машинным маслом. Потом сломанные и соседние зубцы малиново засветились. Иван приблизил острый синий язычок пламени к неровной линии излома и осторожно водил им по зубцу до тех пор, пока он не засветился изнутри расплавленным золотом.
Наступил ответственный момент сварки. Сквозь зеленые стекла защитных очков глаза видели теперь только раскаленный до точки плавления зубец с едва различимым, скорее угадываемым, рисунком излома; исчезли все звуки, кроме одного — могучего гудения пламени горелки. В плотно сжатых губах тлела папироска, табачный дым щипал левый глаз, и Иван выплюнул окурок под ноги. Не убирая пламени от шестеренки, он нащупал слева у ноги пучок железных прутьев, выбрал один, не глядя, по памяти, ткнул в банку с флюсом и приблизил конец прута к раскаленному зубцу под синее жало горелки.
Острый язык пламени все глубже и глубже, как ланцет хирурга в живую ткань, проникал в расплавленный металл.
Правая рука сварщика лежала на колене, кисть едва заметно шевелилась, заставляя острый синий язычок пламени двигаться в расплавленном металле. Сзади язычка ложился чешуйчатый шов сварки. Все короче становился прут «присадки». Конец проволоки таял, металл смешивался с металлом.
