— Ну как, теперь домой? — спросил Дроздов.
— Домо-ой, — обрадованно протянул солдат и громко откусил кусочек сахару. — Отвоевался. В Воронеж двинем. А как же! По дома-ам… А тебе, сержант, трубить, значит, еще?
— Что?
Он не мог ни на чем сосредоточиться — и толкового разговора с солдатом не получилось. За несколько минут до поезда Дроздов вышел на платформу; после духоты вокзала обдало свежестью — весь запад пылал от заката, зловеще и багрово горели стекла вокзала, и багровы были лица носильщиков, равнодушно покуривающих на перроне. Впереди, уходя в туманную степную даль, уже мигали, мигали среди верениц вагонов красные, зеленые огоньки на стрелках, там тонко и тревожно вскрикивали маневровые «кукушки». Дроздов подошел к пыльным кустам акации, облокотился на заборчик. Здесь пахло вечерней листвой, и этот запах мешался с паровозной гарью, нефтью и дымом — это был особый, будоражащий запах вокзала, железной дороги, связанный почему-то со смутной грустью детства.
Вдруг на платформе произошло неспокойное движение, люди густо повалили из дверей вокзала; с мягким шумом прокатила тележка: «Па-азволь, па-азволь!..» Тотчас прошел дежурный в фуражке с красным верхом. Какая-то озабоченная женщина в сбившемся на плечи платке суетливо заметалась по платформе, кидаясь то к одному, то к другому:
— Гражданин, тридцатку не разобьешь, брата я провожаю, тридцатку бы!..
Где-то совсем близко, за огоньками стрелок, предупреждающе мощно загудел паровоз; сразу же щелкнуло, захрипело радио, и в этом реве паровоза едва можно было расслышать, что поезд номер пятнадцатый прибывает к первой платформе.
Дроздов с медленно ударяющим сердцем пошел по перрону.
Справа, в коридоре между темными составами, появился желтый глаз фонаря. Он приближался… Розоватый от заката дым струей вырывался из трубы паровоза. Здание вокзала загудело, вздрогнуло. Потом обдало горячей водяной пылью, паровоз с железным грохотом пронесся мимо, и, замедляя бег, замелькали, заскользили перед глазами пыльные зеленые вагоны с открытыми окнами.
«В каком же Вера? — стал с лихорадочной быстротой вспоминать Дроздов, все время наизусть помнивший текст телеграммы, и, тут же поймав взглядом проплывший мимо него вагон № 8, перевел дыхание: — В этом! В восьмом…»
Поезд остановился, и Дроздов начал протискиваться сквозь хаотично хлынувшую по перрону толпу солдат и встречающих, глядя вперед, где появлялись, двигались и мелькали взволнованные, красные лица, и в ту же минуту увидел Веру, даже не поверив, что это она.
Но она выходила из тамбура вагона; осторожно переступая ногами, держась за поручни, она спускалась по ступеням и при этом вглядывалась в кишащую вокруг толпу, как бы заранее улыбаясь. А он, увидев ее, не мог сразу подойти, окликнуть, он будто не узнавал ее: в этом очень узком сером костюме, в ее косах, уложенных на затылке в тугой прическе, в ее недетском красивом лице, в ее движениях и этой словно приготовленной улыбке было что-то новое, непонятное, взрослое, незнакомое ему раньше. Неужели это она когда-то написала, что относится к нему, как Бекки Тэчер к Тому Сойеру?
— Вера!
Она вскрикнула:
— Толя… Анатолий! — И на мгновенье замолчала, вскинув на него свои светлые, увеличенные глаза с изумлением. — Как ты возмужал!.. И сколько орденов! Здравствуй же, Толя!..
Тогда он, не находя первых слов, не в силах овладеть собой, молча, сильно, порывисто обнял Веру, долго не отпускал ее сомкнутых губ, пока хватило дыхания.
— Толя, подожди, Толя!..
Она оторвалась, откинула голову, и он, увидев на ее лице какое-то жалкое, растерянно-мучительное выражение, выговорил:
— Как ты здесь? Как?..
— Я?.. Проездом! Из Москвы! — Она постаралась оправиться и, точно боясь, что он еще что-то спросит, что-то сделает, сказала поспешно: — Я узнала твой адрес от мамы. Я узнала…
— От кого?
— От твоей мамы. Я заходила к вам перед отъездом.
— Вера, куда ты едешь?
— Далеко, Анатолий… Почти секрет!
— Вера, куда ты едешь? И потом — ты гость, а я встречающий! Могу я быть гостеприимным? Не скажешь — просто не отпущу тебя! Я не буду раздумывать! Я четыре года тебя не видел!
Она носком туфли потрогала камешек на перроне.
— Поздно… Ох, как поздно! — и принужденно нахмурилась. — Надеюсь, ты не оставишь меня без моих чемоданов? Толя, ты опоздал! Я еду в Монголию… Я ведь геолог, Толя…
— В Монголию?! Нет, Вера, пойми, ты останешься на сутки! Сутки — это пустяки! — как в бреду заговорил Дроздов и решительно шагнул к вагону. — Мы должны обо всем поговорить! Так надо! Где твое купе? Ты остановишься в гостинице, а насчет билета я побеспокоюсь.
— Анатолий, подожди! — почти крикнула она и схватила его за руку. — Что ты делаешь? Ты серьезно?
Он взглянул.
— Почему не серьезно? Просто я… Просто я… не знаю, когда еще увижу тебя.
Она с упреком проговорила:
— Ну зачем? Зачем это? Просто ты стал совершенно военным, мой милый…
Она сказала «мой милый», и эти слова больно и странно задели его, казалось, сразу сделали ее недоступной, чужой, опытной.
Ударил первый звонок. Неужели это отправление? Да, видимо, поезд запаздывал: звонок дали раньше времени. Дроздов, еще не понимая и весь сопротивляясь ее словам, спросил:
— То есть как. Вера, «совершенно военный»?
— Помнишь, Толя, ты же все время думал… хотел пойти в геологический. Толя, ведь война кончилась. А ты в армии! Ну, нет, не то я говорю! Совсем не то я говорю!..
— Вера… слушай, мы должны поговорить обо всем, ты останешься на сутки! Я возьму вещи! Где твое купе?
Она остановила его?
— Подожди, не надо! Я не хочу! Я не могу!.. — И, торопясь, будто ища спасения, подошла к площадке вагона и проговорила неестественно зазвеневшим голосом: — Сергей, пожалуйста, спустись и познакомься, это Толя Дроздов…
И Дроздов понял, что свершилось непоправимое.
Высокий, худощавый парень в накинутом на плечи пиджаке, с бледным, напряженным лицом спустился на перрон, неуверенно протянул ему тонкую руку.
— Я вас знаю, — сказал он и тотчас запнулся. — Я учился… в параллельном классе, в пятьсот девятнадцатой школе… Голубев.
Ударил второй звонок.
— Никогда вас не знал! — сам не понимая почему, резко ответил Дроздов и непонимающими глазами посмотрел на Веру. — Кто это?
Она сказала:
— Это Сергей. Мы вместе кончили институт. Сергей Голубев… Разве ты не помнишь его?
Было ли это?..
Да, Вера ехала из Москвы в Монголию. Она кончила институт и теперь инженер-геолог. Он все же не все понял в ту минуту, когда поезд тронулся.
«Прощай»! Да откуда она взяла это старинное, какое-то пахнущее пылью слово? Ведь есть другие слова!»
— До свидания! Желаю удачи! — сказал он.
Потом отдаленный перестук последнего вагона, огонь фонаря, уплывающий в ночь, тишина и пустота на платформе. Бумажки, поднятые ветром, садились на пыльные акации в конце перрона. Шум поезда стих. В последний раз из темноты степи донесся глухой рев паровоза.
Дроздов побрел по платформе. Хотелось курить. Было пусто на душе, тяжело, горько…
Он вынул зажигалку, высек огонек; когда прикуривал, от руки, которую как-то виновато и спешаще пожала Вера, пахло слабым запахом сирени. Вера замужем?.. Нет, этого не может быть! Почему же не может быть?..
Это так…
Он незаметно вышел на центральную улицу.
— Извините, — сказал кто-то, задев его плечом.
Мимо него проходили, двигались толпы гуляющих, то там, то тут загорались красные огоньки папирос, около ворот, в тени тополей по-летнему белели платья; там стояли группами, разговаривали, смеялись; на углу кто-то остановил его, закричал в лицо:
— Купите георгины, прекрасные георгины!
Ему не хотелось идти в училище, и он медленно бродил по улицам, равнодушно и слепо глядел на прохожих, на зажженные витрины; потом так же бесцельно остановился на площади, где над крышей дома стремительно перебегали, гасли и светились неоновые буквы кинорекламы: «В „Орионе“ — „Небо Москвы“»; тут возле яркого подъезда кинотеатра на углу бойко продавали цветы, жареные семечки, табак и папиросы; парень в заношенной гимнастерке, с подвижным лицом, на костылях топтался на ступенях, провожая прохожих смешливыми глазами, выкрикивал сипловато:
— Ас-собый, ас-собый! Только по пятерочке, только по пятерочке! Покупайте, братцы, братцы-ленинградцы! Товарищи, подходи, друга не подводи! «Казбек» есть! Рубль штучка, на пятерку — кучка! Покупай, товарищ, «Казбек» с разбегу! — Он заметил Дроздова. — Берешь?
— Ты, парень, из Ленинграда? — для чего-то спросил Дроздов.
— А это чтоб складно было… Покупай, друг, подходи, фронтовиков не подводи! — Парень превесело стал пересыпать золотистый табак из ладони в ладонь. — Бери, в карман клади, фронтовику вдвое сбавлю цену и глазами не моргну! Бери, кореш…
