— Идея хорошая, — согласилась Юргита. — Но я почти уверена, что она обречена на провал.
Лицо Даниелюса расплылось в улыбке.
— Возможно. Есть у нас такой колхоз, где во время коллективных посиделок на столе только безалкогольные напитки: всякие там соки, молочное шампанское. Но большинство уходит с этих посиделок пьяными. А все потому, что чуть ли не каждый приходит туда с бутылкой водки в кармане… Ставят под стол и угощают друг друга, пока не напиваются до положения риз. Но председатель упрямо держится своего и верит, что постепенно безградусное производство, налаженное его женщинами, возьмет верх. Это похоже на войну Дон Кихота с ветряными мельницами. Но я всей душой поддерживаю его. Лучше что-нибудь делать, чем сидеть сложа руки и взирать на зло.
Юргита не стала возражать. Она только бросила, что донкихотство — это прекрасное качество и что такие люди украшают мир.
— Миром надо править, — сказал Даниелюс. — Пусть украшают его женщины. Предложи мне судьба корону деспота или шутовской колпак, я, не сомневаясь, выбрал бы колпак. Об этом даже стишок написал.
— Почитайте!
— Да ну!.. Все это несерьезно… И потом боюсь, как бы репутации не повредило… как ни крути, а я секретарь райкома, — пытался превратить все в шутку Даниелюс, но Юргита настояла на своем, и он прочитал свои стихи.
Оба смачно рассмеялись.
— Вы и впрямь поэт, — сказала она, вытирая надушенным носовым платком глаза.
— И не простой, а универсальный, — подшучивал над собой Даниелюс. — Сатира и лирика с романтическим уклоном. Мои вирши, наверно, напоминают куплет одного начинающего барда:
Только к нам весна приходит,
бес с ума всех девок сводит,
во всю глотку соловей
распевает средь ветвей.
Юргиту просто душил смех.
И Даниелюс, зардевшись от удовольствия, улыбался, как озорной мальчишка, выкинувший лихое коленце. Он поворачивал кресло то в одну сторону, то в другую, словно играя, затем резко встал и решительно зашагал по кабинету, горячо доказывая, что каждому человеку свойственны возвышенные чувства, но их частенько убивает быт. Юргита не сводила с него глаз, удивляясь тому, что такой сдержанный человек, как он, вдруг заговорил о поэзии, заговорил страстно, почти исповедально, и думала: «Вот она, вторая сторона медали. На миг оторвался человек от того, что он назвал бытом, и счастлив… Но вправду ли счастлив?»
Даниелюс вдруг застыл и спросил:
— О чем вы сейчас думаете?
— Счастливы ли вы? — Юргита поднялась, пунцовая от неловкости.
Даниелюс развел руками, словно желая обнять ее, но тотчас же спохватился.
— А в вашей жизни никаких перемен? — осведомился он, глядя на Юргиту в упор.
Юргита кивнула.
Даниелюс крякнул.
— Когда-то я, кажется, вам говорила про одного своего друга. Вот… теперь все в прошлом…
— Видно, он не стоил вас!
— Не будем.
— Ладно, не будем, — Даниелюс взял ее руку и почтительно поцеловал. — Вы спросили, счастлив ли я? Порой для настоящего счастья достаточно одного слова, — пробормотал он. — Давно его жду.
— Прощайте, — прошептала Юргита, напуганная его откровенностью. — Будьте счастливы!
— И вы будьте!.. Вспоминайте изредка, помните: на свете есть такой Даниелюс Гиринис, для которого каждая встреча с вами большая радость.
— Спасибо…
Она вышла из кабинета, озадаченная признанием Даниелюса, хотя давно чувствовала, что он неравнодушен к ней. Гиринис нравился ей как человек, но Юргита ни разу не подумала о нем как о мужчине. С ним было интересно общаться, беседовать, внимательность его ласкала самолюбие, тем паче что за его внимательностью стояло что-то еще, чего она и не отвергала, и не поощряла.
Если до этого Юргита относилась к Даниелюсу с уважением, то после встречи с ним в ее отношении наступил какой-то перелом, уважение уступило место другому чувству — какой-то восторженности. Юргита восторгалась его умом, его искренностью, его прямотой и откровенностью, простотой и другими качествами, свойственными, как ей казалось, только незаурядным и сильным натурам. Чуткая, не лишенная художественных наклонностей, Юргита от души поддерживала поэтические опыты Даниелюса, хотя сам он относился к ним с нескрываемой иронией, убежденный, что поэт из него липовый, — недаром он никогда никому не показывал того, что пишет. Гиринис отличался от других ответработников, и это отличие тоже привлекало Юргиту, не щадившую ни банальность, ни трафареты. Даже то, что она причисляла к его слабостям — чрезмерную доверчивость, склонность к идеализации, самоуничижение, — не раздражало, а делало добрей и отзывчивей. В один прекрасный день она поняла, что любит его, и если до сих пор боялась в этом себе признаться, то только потому, что болезненно не доверяла своим чувствам и не желала еще раз испытать горечь разочарования.
Должно было пройти какое-то время, пока не пришло решение. А пришло оно месяца через два-три в той вымершей дзукийской деревушке, куда их обоих забросил случай.
Даниелюс. Какая ты красивая!.. Длинное платье, алмандиновое ожерелье… ого! Куда-нибудь собралась? Или, может, только что вернулась?
Юргита. А что? Положим, собралась…
Даниелюс. Ничего. Скучно тебе в нашем Епушотасе. К большому городу привыкла. Понимаю…
Юргита. А ты, милый, часом, не ревнуешь? По глазам вижу: в них ревнивые бесенята прыгают.
Даниелюс. Если в них что-то и прыгает, так только страх… Страшно потерять тебя.
Юргита. Если женщина в ожидании своего мужа наряжается, чтобы понравиться ему, то мужу ничего не грозит.
Даниелюс. Стало быть, ты ради меня? Милая моя… Неужто твой ночной гуляка заслужил такое?
Юргита. Кажется, не очень-то ты по мне соскучился…
Даниелюс. Что ты! Сама знаешь: люблю свою работу, она смысл моей жизни. Но если потеряю тебя, то сам не знаю, во что превращусь. В робота, что ли… Но роботы не могут быть счастливы… Ведь не могут?
Юргита. А ты? Ты счастлив или только убеждаешь себя?
Даниелюс. Неужели ты этого, премудрая, не чувствуешь?
Юргита. Может, и чувствую… Но любимой женщине приятно, когда она это слышит из уст своего любимого… раз… еще раз, тысячу раз… Говори! Повторяй!
Даниелюс. Плутовка! Так вот знай: я по тебе соскучился… Ведь мог бы еще задержаться в лауковской сауне. Но нет! Благородный зверь помчался домой сломя голову, потому что любимая лань ждет…
Юргита. Не задабривай, не задабривай… Если бы помчался, давно был бы дома. Но разве вернешься, не обмыв добычу? Традиция!
Даниелюс. Традиция не традиция. Не было, понимаешь, повода раньше удрать. Каюсь…
Юргита. Ну уж если каешься, то, может быть, в наказанье выпьешь со мной глинтвейна и исповедаешься в своих грехах?
Даниелюс. О Юргита! За что мне такая милость? Кстати, Малдейкис шлет тебе сердечный привет… Он еще до охоты просил, чтобы я тебе передал. Извини, просто из головы вылетело…
Юргита. Какой ты забавный!.. Но, скажите пожалуйста, каким внимательным Аполинарас стал…
Даниелюс. Он и сегодня тебя напропалую хвалил. Наверно, и осанну пропел бы, не испорть я всем за ужином в бане настроение. Зря я, конечно, полез. Ведь все равно разговорами ничего не изменишь. Если хочешь что-то сказать, то не за пиршественным столом, а с трибуны… Но мы ведь герои за глаза…
Юргита. Что у тебя за привычка обобщать? Зачем ты себя в одну кучу с другими валишь? Нечего путать орла с воронами… Я бы тебя перестала уважать, если бы ты смолчал тогда, когда надо защищать свою правду и свои убеждения.
Даниелюс. Ты, как всегда, слишком добра ко мне. Всегда оправдываешь…
Юргита. Ты настоящий ребенок. Седой, большой ребенок…
Даниелюс. Малдейкис известный сердцеед.
Юргита. Ты неподражаем, когда ревнуешь. Лучше обними меня и поцелуй.
Даниелюс. Ах ты баловница!..
Юргита. Мне так хорошо, когда ты меня обнимаешь…
Даниелюс. Ах ты притворщица!
Юргита. Это и впрямь загадка: все время те же слова, та же ласка — и не надоедает…
Даниелюс. Может, это потому, что мы те же и всякий раз другие? Не в этом ли секрет обновления души?
Юргита. Мы… только мы и секрет, и разгадка, мой милый…
……………………………………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………………………………
Юргита. Когда тебя дома нет, просто места себе не нахожу. Потому-то и махнула сегодня в Дягимай. Я бы не поехала, если бы не Салюте… Зашла вроде бы случайно, а когда разговорились, слова не дала вставить. Ты же знаешь, какая она трещотка. Всю жизнь свою с Унте как на духу выложила. Они, кажется, не очень-то ладят.
