— Сидишь? — спросил дядя Кузя. — Ну, посиди, поглотай слюнки. Врешь, ведь не выдержишь, когда-нибудь поближе подойдешь… Стоп! — вскрикнул вдруг дядя Кузя так, что лиса обеспокоенно отскочила к речке. Смекнул чего-то дядя Кузя, довольнехонько потер руки и рассмеялся с ликованием: — Охмурю я тебя, охмурю! Будешь ты на шапке, кумушка-голубушка!..
Эту шапку старик видел и во сне и наяву. Он даже иногда ощущал ее па голове, мягкую, теплую, рыжую и, самое главное, из той самой лисы, которая, по заверениям дяди Кузи, «выпила из него всю кровь, отняла полжизни и выудила из колхозной кассы мильен рублей».
Дядя Кузя побежал в деревню, обошел почти все дома. Наконец в одной избе он отыскал моток рыбацкой жилки, выпросил ее у хозяина.
Люди разводили руками, посмеивались над дядей Кузей. Чего, мол, это вздумалось человеку рыбачить на старости лет, да еще зимой. Дядя Кузя никому ничего не объяснял, только возбужденно наговаривал, привязывая жилку к лапке одной из мертвых кур:
— И буду рыбачить, да еще как рыбачить! Шапку поймаю — во!
Мертвых кур дядя Кузя отнес к столбу, положил в сухой, потрескивающий на ветру репейник. Жилку он размотал и один конец протянул в окно птичника.
Лиса, видимо, почуяла что-то неладное и дня два совсем не показывалась.
Но вот следы человека засыпало снегом, и дядя Кузя увидел кумушку. Она бойко бегала у ручья, водила носом, однако приблизиться к столбу не решалась. На следующий день лиса снова выбежала на полянку: играла лапками, помахивала хвостом, прыгала, зарывалась носом в снег, вынимала оттуда мышек. Но что значит мышка или даже десяток мышей для такой старой, прожорливой лисы. Вон как у ней живот подвело!
— Подойде-ошь, подойде-ошь, не втерпишь! — дрожа от нетерпения, шептал дядя Кузя, наблюдая за лисицей.
И все-таки лисе удалось незаметно стащить мертвую курицу — ту, что лежала чуть подальше от столба. Но старик нe особенно досадовал на это, скорее даже обрадовался.
— Ага, клюнула! Попробовала, кумушка, курятинки! Идет дело. Скоро будет у меня шапка! — С этими словами дядя Кузя взял жилку и подтянул вторую курицу метра на четыре поближе к птицеферме.
Лиса, очевидно, заподозрила что-то, затаилась в кустах, смотрела, принюхивалась. Человеческих следов нет, как же тогда курица переметнулась с одного места на другое? Что за оказия?
А ветер пошевеливал перья курицы, и это раздражало лису. Она не могла долго выдержать, стала приближаться к мертвой птице. Она кружила по поляне, ныряла в мышиные норки, убегала в кусты и снова появлялась.
Прошло уже четыре дня с тех пор, как дядя Кузя положил приманку. Близко она лежала, дразнила лисицу. Кумушка беспокойно шныряла по бурьяну, репьев в шерсть понацепляла, не успевала зубами их вынимать.
Снова явилась на полянку. Подкралась к столбу и опрометью обратно. Так целое утро, словно забавляясь, прыгала туда-сюда лисица, хитрила. Дядя Кузя наблюдал этот спектакль, посмеивался, бегая от окна к окну.
Ночью подтянул приманку еще ближе.
Лиса нервничала и беспокоилась все заметней. Она даже перестала мышковать вблизи птицефермы. Дядя Кузя вел ее как привязанную, вел на ниточке. Вот уже метров на семьдесят подвел. Но глаз у дяди Кузи немолодой, ружьишко худенькое, из него надо бить близко и наверняка.
Прошел еще день. Лиса измучилась, да и дядя Кузя выглядел неважно. Он мало спал ночами, совсем лишился аппетита.
Можно было только дивиться, откуда взялось у такого суетливого старика столько терпения! Шапка, должно быть, шапка была всему причиной. Наконец-то подтянул дядя Кузя мертвую птицу метров на сорок и оставил.
Заряженное ружье стоит в углу. Из рамы вынуто одно звено стекла. Дядя Кузя между делом наблюдает за крадущейся лисой.
Плотно приникая к снегу, прячась за бугорки, выползла наконец она из бурьяна, огляделась, а потом подбежала к мертвой курице, цап ее — и назад. Но щелкнул в морозном воздухе выстрел, и сунулась лисица седым носом в снег, будто за мышкой. Подергала ногами, вытянулась, затихла.
А от птичника торопился дядя Кузя в одной рубахе, без шапки. Он черпал снег голенищами валенок и прерывающимся голосом выкрикивал:
— Ага-а-а! Попала-ась! Которая куса-алась! Сколько вор ни ворует… Попила кровушки! Шапка! Шапочка! Зря говорить не стану!..
Так дядя Кузя перехитрил лису, а я узнал, откуда у старика рыжая шапка. Сшил он ее собственноручно.
Шапка получилась не очень модная, но все-таки дороже всех шапок она старику: мех-то для нее он сам добыл. Десятник, рыбак и еще…
При знакомстве дядя Кузя заявил, что на ферме случается множество приключений. Однако нe из одних же приключений жизнь состоит.
Главное-то в жизни не приключения, а труд. А уж чего-чего, но работы у дяди Кузи хватало и хватает.
Сколько хлопот, к примеру, было, когда новый птичник в колхозе сооружали!
Строила новое здание бродячая артель плотников. Вроде бы дядя Кузя тут ни при чем, но ему до всего дело, за всем он должен уследить, потому как человек он непоседливый. А тут еще и плотники подрядились непутевые.
За три недели они сделали сруб, расчистили площадку и наладились уже помещение «на мох ставить». А «на мох ставить» — это значит собирать заготовленный дом.
Пришел однажды дядя Кузя к срубу, долго оглядывал его со всех сторон и вдруг зашумел:
— Вы что же это, мошенники, делаете, а?
— Чего обзываешься, старик?
— Обзываюсь?! Да я лупить вас скоро начну за такую работу! — гремел дядя Кузя, наступая на бригадира.
— Кто ты такой? Что за указчик?
— Не указчик, а заведующий фермой, — отчеканил дядя Кузя, — этой самой фермой, которую вы ладите и которую я у вас не приму!
— Ну-ну, эти шутки ты брось! Видали мы таких! Ишь, на бабью должность затесался и еще задается.
— Я-а-а! На бабью!.. — задохнулся дядя Кузя. — Я-а, на бабью!..
И пошел старик честить плотников, и пошел. Плотники сперва только посмеивались, но когда дядя Кузя пригрозил пожаловаться товарищу Красногрибову, струсили. Товарищ Красногрибов — районный финансовый инспектор — был грозой всех спекулянтов и разных там любителей даровых денег.
— Ладно, ладно, переделаем, все переделаем: и пазы углубим у бревен, и стойки другие поставим, и моху еще подвезем.
С этого дня плотники стали делать все так, как хотел и как велел старик. Были они с ним очень обходительны, любезны и льстиво называли его десятником.
Придут, бывало, утром на работу, сядут покурить и скажут:
— А где же это десятник-то наш? Неужто проспал?
— Здесь я, здесь, — отзывался дядя Кузя из сруба и вылезал в окно, весь в стружках и клочьях моха: это он раньше всех явился и все проверил.
— Как работа? — спросят, бывало, плотники.
— А чего — как? — невозмутимо ответит дядя Кузя. — Коли немножко получше, так и было бы в самый раз. Глаз да глаз за вами нужен.
И так вот до самой весны, покуда не было закончено строительство, ходил дядя Кузя в должности десятника, но зато уж помещение птицефермы получилось на славу: теплое, светлое, просторное. А плотники, получая расчет за работу, жаловались председателю:
— Ну, брат, давненько мы такого тяжелого строительства не производили, давненько…
Дядя Кузя находился в это время здесь же, в бухгалтерии колхоза, и только кашлянул и хитровато переглянулся с председателем, как бы говоря: «Ну, этих мы маленько поучили честно работать».
Но застрял, как заноза, в мозгу дяди Кузи упрек в том, что он бабью работу исполняет. Прямо за самое нутро задело это старика. Начнет дядя Кузя топором орудовать, ну, там корытце новое сколотит, или подправит ящики, или дрова колоть возьмется, и приговаривает;
— Вот те и бабья! Вот те и бабья! Пусть какая баба так изладит.
Но все это не успокаивало дядю Кузю. И тут пришло ему в голову такое, чему вся деревня поразилась.
Яйца дядя Кузя собирал в ведро. На других фермах, где в основном работали жнщины. яйца тоже собирали в ведра, и никого это особенно не беспокоило — было бы что собирать.
Однако дядя Кузя решил это дело механизировать и принялся сооружать автояйцесборочный агрегат. Он сыскал в кузнице четыре небольших железных колеса, приделал к ним оси, а затем связал их рамой. На рамы поставил два квадратных ящика и разбил их на ячейки так, что ящики стали походить на пчелиные соты. В каждый такой сот, по расчету и умыслу дяди Кузи, нужно было класть яйцо.
Куры в птичнике сначала испуганно разлетались при виде агрегата, который скрипел, позвякивал и трещал на ходу, но дядя Кузя смазал свое сооружение дегтем, и куры скоро привыкли, перестали шарахаться.
Приходили люди глазеть, хвалили старика. Дядя Кузя, млея от гордости и удовольствия, набивался с одним и тем же вопросом:
— Ну, скажи ты, добрый человек, какая женщина может такую штуку смастерить либо выдумать?
