По дороге домой Матвеев, старпом, говорит мне: «Наплачемся мы с нашим штурманом. Какой-то он непутевый». «Просто очень зеленый, — отвечаю. — Инфантильный, если угодно».
На другой день спрашиваю Бричкина: «Вы знаете, что у нее ребенок?» Вижу — поражен. «Не может быть, товарищ командир! Она девушка». — «Точные сведения, штурман. Мать ее сказала». «Почему, — говорит, — почему же она меня обманывает?» А у самого прямо-таки слезы в глазах стоят. «Слушайте, — говорю, — штурман, я просто хотел, чтобы вы правду знали. Может, она не сказала о ребенке только из боязни потерять вас. Может, она еще признается, честно все расскажет. Я к тому веду речь, чтобы вы не торопились, узнали бы ее получше». «Не нужна она мне! — отрезает. — Раз с самого начала не сказала, значит, она лживая. Все они лживые…»
Пытался я его убедить, чтобы не обобщал поспешно. Что все еще у него впереди… Ну, известно, что говорят в таких случаях. Долгий был разговор…
Голос по радио объявляет посадку. Старлей с чемоданами устремляется к выходу. Нам со Студенцовым торопиться некуда — багаж у нас невелик, у него — толстый портфель, у меня — маленький чемоданчик. Мы медленно продвигаемся за густой толпой к выходу на перрон.
— Что же дальше с ним было? — спрашиваю я.
Студенцов косится на меня, будто впервые увидел.
— Дальше? Дальше назначили меня командиром новой лодки. Я должен был сформировать команду и выехать с ней принимать лодку после заводских испытаний. Штурманом хотел, конечно, Бричкина взять. Но у кадровиков был другой на примете. Я не стал спорить, и без того на меня обрушились тысячи забот. Закрутился… Накануне моего отъезда приходит ко мне Бричкин: «Значит, не берете меня, товарищ командир?» Объясняю ему: «Хотел взять, но кадровики утвердили другого. Ничего не поделаешь, штурман, продолжайте служить с Матвеевым. Будьте только поаккуратнее насчет знакомств и выпивки». Покивал он головой. Пожали руки, простились. Я уехал… Потом уже, через год или больше, случайно дошел до меня слух, что демобилизовали Бричкина. Командиром после меня назначили Матвеева, старпома моего. Что-то у них произошло. Не сработался, в общем, он с Бричкиным. А жаль. Потеря для флота.
Последние слова Студенцов произносит уже на перроне. Мы идем под мелким дождичком вдоль зеленых вагонов с заплаканными окнами. Нам навстречу течет толпа, наплывают лица: озабоченные, смеющиеся, замкнутые, а вот красное, обветренное лицо с бесшабашными светлыми глазами…
Студенцов останавливается, я тоже. Бричкин, чуть пошатываясь, подходит к нам, его нейлоновое пальто распахнуто, мокрые соломенные волосы выбились из-под кожаной кепочки.
— А я в-вас ищу, Геннадий Андреич, — говорит он, раздвигая губы в напряженной улыбке и обдавая нас водочным духом. — Пр-роводить пришел. Если неприятно, вы скажите, я уйду.
— Нет, ничего, штурман. Только дождь вот… Давайте в вагон войдем.
— Как прикажете.
Пожилая проводница проверяет наши билеты и неприязненно смотрит на Бричкина, когда он поднимается вслед за Студенцовым в вагон.
В купе пусто. Мы садимся, Бричкин вытаскивает пачку «Варны», рассыпает сигареты и шаркает ногой, загоняя их под полку.
— Выпить не хотели, так, может, покурим? — протягивает он пачку Студенцову.
Тот берет сигарету, но после двух-трех затяжек гасит ее в металлической пепельнице.
— Вот как встретились, Геннадий Андреич.
— Да, встреча… — Студенцов обеими руками приглаживает жидкие волосы. — Как живете, штурман?
— Сергей Михайлыч меня зовут.
— Помню, что Сергей, а отчество забыл… Вот что, Сергей Михайлович, времени у нас мало. Вы мне расскажите, что с вами произошло…
— Как меня с флота выгнали? — недобро усмехается Бричкин. — Извольте, дорогой Геннадий Андреич, расскажу. Не смотрите, что я выпивши, — я все хорошо помню… Когда вы уехали с новой командой, я решил это дело отметить. За родного командира не грех выпить, а? Не каждый день р-родной командир уезжает… А в «Якоре» — Зиночка, бывшая невеста, губки надутые, на бедного штурмана и не глянет. С одного борта он к Зиночке подходит, с другого — нет, отказано в швартовке. Как утешиться бедному штурману, куда ему податься? Дожидается он закрытия ресторана и вызывается упомянутую Зиночку до дому проводить, не скрывая своих пылких надежд. Тут проходит некий старший офицер и начинает урезонивать расшумевшегося штурмана: дескать, идите проспитесь, лейтенант. Послушаться бы благого совета — так нет. Надерзил я старшему офицеру. А дерзость дор-рогой Геннадий Андреич, наказания требует. Не оставил этого дела старший офицер, сообщил на бригаду о моем непотребстве — я ведь фамилии от него не скрыл. И, осерчавши, отвалил мне командир Матвеев пять суток при каюте.
— Вы считаете, что он поступил неправильно? — спрашивает Студенцов.
— Избави бог! — Бричкин выкатывает на него шалые глаза. — Все правильно. Я ведь, заметьте, никого не виню. Только себя.
— Вы с такой усмешечкой говорите, что можно подумать…
— Над собой у меня усмешечка! — прерывает Бричкин Студенцова. — Над грехами молодости! Ладно, разрешите продолжать? Стал я к этой Зине ходить, сменила она гнев на милость. Вроде бы даже семейная жизнь у нас пошла. Только не как у людей. Очень я хотел, чтоб она из «Якоря» ушла. Но она уж привыкла к такой жизни. А может, не верила в мою привязанность. Не знаю. Короче, плохо мы жили, с раздорами частыми, с выпивкой. И служба у меня нехорошо пошла. Чуть что — разнос, взыскание… Правда, как говорится, были и светлые минуты. Ходил на нашей лодке комбриг в длительный поход — принимал у Матвеева зачет на самостоятельное управление кораблем. Сидим мы как-то в кают-компании, обедаем, и вдруг комбриг кивает на меня и говорит Матвееву: «Да он у тебя вполне приличный штурман». А я и вправду работал в походе не щадя живота своего… Поверите, Геннадий Андреич, от похвалы комбрига у меня, черт его знает, слезы потекли… Уткнул я нос в гречневую кашу, сижу, как… не знаю, с чем сравнить… как шелудивый пес, которого вдруг погладили по голове…
Суетливыми, нервными пальцами достает Бричкин из пачки смятую сигарету.
— Вернулись мы с моря, — продолжает он, жадно затягиваясь и выдохнув толстую струю дыма. — Вечером я уволился и — домой. Открываю дверь своим ключом… Раньше только в книжках читал, а теперь вот… Короче, застаю у Зины главстаршину одного, из СНиСа. Я и раньше его примечал в «Якоре» — в буфет за сигаретами он приходил. Ну вот… Хотел я его с лестницы спустить, но он извернулся и — в драку… Кто-то из соседей позвонил в комендатуру. Дрянная история… Матвеев, извините за неуставное слово, остервенился до крайней степени. Крику было!.. — Бричкин машет рукой с зажатой сигаретой, осыпая пепел. — В общем, получил я предупреждение о неполном соответствии.
— Провожающие, прошу освободить вагон! — раздается голос проводницы.
Студенцов смотрит на часы.
— Что, отправление? — спрашивает Бричкин.
— Через пять минут.
— Ладно. Не успел я вам все рассказать… Да что, собственно, рассказывать? — поднимается он. — Был лейтенант Бричкин, распрекрасный штурман в море, да не сладилась у него береговая жизнь… Когда уехала Зина с тем главстаршиной — запил я, Геннадий Андреич. Опоздал к выходу лодки в море — на том и закончилась моя военно-морская служба…
— Сожалею, Сергей Михайлович, — говорит Студенцов. — Я вас предупреждал в свое время…
— Точно! Предупреждали! — Бричкин нахлобучивает кепочку и выходит в коридор. — Никого не виню. Сам. Только сам…
Поезд бесшумно трогается. Бричкин устремляется к тамбуру, придерживаясь обеими руками за стенки.
— Скорей, гражданин! — неприязненно говорит проводница, уже собиравшаяся поднять подножку. — Напьются, а потом скачут тут…
Бричкин прыгает… Уф-ф, благополучно…
Он стоит на мокром уплывающем перроне, широко расставив ноги, в распахнутом пальто. Вспышки оконного света пробегают по его лицу.
