Катер отошел, он уходил все дальше и дальше, а Наташа стояла на носу дебаркадера, расслабленно привалившись спиной к стенке. Потом она сдернула с головы свой красный берет, взмахнула им несколько раз и застыла с поднятой рукой. И долго еще в медленно наступающих сумерках видел Лешка на фоне белой пристанской стенки это алое угасающее пятно.
Лешка был так удручен неприветливостью Наташиной матери, что даже не спросил, где можно ее найти. Решил искать сам. Он почему-то был уверен, что встретит Наташу, обязательно встретит — иначе быть не могло.
Прежде всего он направился к излюбленному месту горожан — на береговой откос. Прошел по нему мимо училища морских авиационных техников. Прогулялся по небольшому саду с облупленным бюстом Гоголя. Спустился вниз к городскому яхт-клубу, потолкался на его пустынной террасе.
Он ничего не замечал вокруг. Он лишь пристально всматривался на улице в девичьи силуэты, издали обводил их глазами, приглядывался к походке. Сердце не единожды вздымалось, замирало: вот мелькнуло что-то знакомое, она! И тут же обрывалось в пустоту: нет, показалось.
Начало смеркаться, в окнах там и тут вспыхивал свет. Вот уже стали зажигаться редкие уличные фонари. По булыжной мостовой процокал копытами конный милицейский патруль. Время, такое недолгое время, отпущенное судьбой на сегодня Лешке, неумолимо таяло. И вместе с ним начинала таять надежда. Оставался последний шанс — городской сад с единственной в ближайшей округе танцплощадкой.
Расстроенный неудачами, Лешка машинально шел вдоль высокого дощатого забора. Он знал одно хитрое местечко, где они с дружком Владькой в прошлые годы незамеченными перелезли в сад: вечно не было денег на входные билеты. Тут возле уж крутились пацаны лет десяти и ребята постарше. Из сада доносились редкие милицейские свистки. Так всегда было по субботам и воскресеньям с тех пор, как Лешка знал этот сад. Милиционеры почти никогда не дежурили с уличной стороны, а всегда подкарауливали изнутри. Пока сползаешь по забору, висишь на вытянутых руках и прыгаешь вниз, в вечерний садовый сумрак, глядь, а милиционер уж тут как тут, берет тебя «тепленького» и выводит. Лешка вдруг остановился, недоумевая: зачем он идет сюда, а не к главному входу? Тут же вспомнил, как он попался впервые, и рассмеялся над своим тогдашним серьезным испугом. Рассмеялся и загрустил: уж не вернуть тех озорных лет, не бывать всем вместе — ему, Владьке, Наташе, — не лазать через запретные заборы…
Неподалеку от кассы одноногий молодой мужик, опухший и небритый, загородил Лешке путь костылем:
— Братишка, подбрось чего-нибудь с моря на сушу бывшему старшине-мотористу. Подшипники плавятся.
Лешка всегда терялся перед такими. Не жалел, не осуждал, а просто терялся, но, как правило, ничего не давал. И здесь он осторожно отвел костыль и прошел мимо, получив в спину заряд отборных флотских ругательств.
Чтоб не попасть в поток отдыхающих, Лешка сразу же от входа свернул на боковую тропку. В саду по-настоящему освещена была лишь центральная аллея. Кроме нее — еще несколько обжитых уголков, а вся остальная часть, большая и наиболее заросшая, тонула в полумраке и темноте. Там шла своя, потаенная жизнь, непонятная для многих и опасная. Поэтому приличная публика часами прогуливалась лишь по главной аллее.
На танцплощадке играл оркестр военного училища. Люди еще только подходили. Танцевало около десятка пар. Сквозь решетчатую ограду, чуть ли не выше садовой, Лешка внимательно оглядел всех. Наташи там не было. Тогда он потихоньку пошел назад к аллее. Из-за высоких кустов акации вдоль нее доносился разноголосый гул, заглушаемый шарканьем многих сотен ног по выщербленному асфальту.
Лешка хотел было уже ввинтиться в гущу людей, нескончаемой лентой шедших навстречу друг другу, как его окликнули. Он растерянно остановился, вглядываясь в лица идущих мимо. Ему показалось, что это был голос Наташи.
— Леша! Здесь я, — снова донеслось уже громче и явственнее с противоположной стороны аллеи. И тогда только он увидел Наташу. Она возвышалась над толпой в освещенном полукруге неподалеку от фонаря и размахивала рукой. Видимо, влезла на скамейку — на нее это было так похоже. Лешка, не разбирая дороги, вклинился в людской поток. Его награждали тычками, зло шипели в ухо, а какой-то парень чуть не сшиб с головы мичманку. Сначала поток невольно оттащил его вправо, по своему ходу. Попав в другой, встречный, Лешка уже не сопротивлялся, и его вынесло как раз к Наташиной скамейке.
Изменилась она за последнее время. Высокая прическа, цветастое платье с рукавами фонариком. Поверх плеч накинут белый пуховый платок. Она и раньше одевалась неплохо. Единственная дочь, отец — начальник цеха на заводе: были возможности. Но сейчас Наташа удивила Лешку не столько нарядом. Нет. Она как-то враз, слишком уж заметно, даже вызывающе повзрослела. Увидев рядом с ней еще двух девушек, Лешка совсем стушевался. Наташа выручила его, поднялась навстречу.
— Лешенька, ты как здесь оказался? Вот не ожидала!
В голосе, таком завораживающем, мягком, Лешке на миг почудилась какая-то неестественность, наигрыш. Но он тут же забыл об этом, крепко стиснул протянутую руку, сбивчиво стал объяснять, что уже несколько часов рыщет по всему городу. А сам машинально, отмечал: Наташа стала стройнее и выше ростом. После уж догадался, что на ней туфли на высоких каблуках. И еще мелькнула запоздалая мысль: она теперь ведь не школьница, а студентка, если поступила. Звучит-то как: студентка университета!
Подружки Наташи тоже поднялись, заспешили. Она не стала знакомить с ними, не задержала.
— Счастливо, девочки. — Снова повернулась к Лешке, сама взяла его за руки, заглянула в глаза. — Вон какой ты стал.
— Какой? Обыкновенный, — засмеялся Лешка. Он чувствовал, как люди, проходя мимо, оглядывают их: слишком уж на голом и освещенном пятачке стояли они. Ему было неловко от этого. А Наташа уже привычно подхватила под руку.
— Пойдем прогуляемся. Чего стоять…
Как всегда, Лешка больше молчал. Лишь спросил про университет и после слушал ее веселую воркотню про новых знакомых.
На аллеях народу заметно прибавилось. Среди прогуливающихся, по сравнению с прошлыми годами, больше стало мужчин, особенно военных, вернее, людей в гимнастерках, форменных кителях без погон, фуражках с околышами разных цветов — буквально всех родов войск. С развернутой грудью идет этакий усач в распахнутом габардиновом макинтоше, не один год лежавшем где-нибудь в заветном сундуке, а на голове у него армейская видавшая виды фуражка.
Их часто толкали, сбивали с шага. Рассказывая что-нибудь смешное, Наташа вытягивалась, доверительно прижималась, дышала чуть не в самое ухо. По всему телу от этого у Лешки пробегали щекоткие мурашки, все сладко замирало внутри, и даже людской гул вокруг становился приятным.
После, когда спала напряженность, Лешка стал чаще поглядывать на Наташу, внимательней прислушиваться к ее словам. Оказывается, их — неслыханное дело! — отправляют в колхоз на уборку. И надо же — завтра, в воскресенье, назначена отправка, сбор с утра на речном вокзале. Повезут куда-то недалеко вниз по Каме.
Лешка заволновался: ведь землечерпалка должна работать первое время где-то в тех же местах. Но он ничего не сказал Наташе, не стал перебивать ее. А она уже вовсю хмурилась, нервно покусывала губки, несколько раз резко отбрасывала челку со лба… Удовольствие — месяц прозябать в деревне! Лешка не придал ее словам значения — так это она ворчит, по инерции. Но зато заметил, что Наташа, разговаривая с ним, приглядывается к идущим навстречу, словно кого-то ищет в толпе.
В который уж раз они дошли до центрального входа и снова повернули вместе со всеми назад. Он хотел было вырвать Наташу из толчеи, повести в боковую аллейку, сесть где-нибудь в укромном местечке, отгородиться от всех и смотреть на нее и тихо разговаривать. Но промешкал Лешка, упустил момент. Возле танцплощадки Наташа сама потянула его в сторону.
— Надоело топтаться! Ходят все как заведенные.
Лешка уже привык к резким перепадам в настроении Наташи и не удивился, когда глаза ее вновь потеплели. Навстречу им шли два курсанта в новенькой форме, в лихо заломленных набок бескозырках. Они шли прямо на них с Наташей, тоже улыбаясь, и Лешка вдруг смутно почувствовал, что его счастливому вечеру наступает конец. Почему он так почувствовал, а потом и впрямую подумал, Лешка сам не мог объяснить, но сразу скис и внутренне съежился.
— Ой, мальчики! — кинулась к ним Наташа. — Как хорошо, что мы вас встретили! Познакомьтесь, пожалуйста… Леша, ты чего стоишь? Это ж свои ребята.
Пока Наташа поворачивалась то к одному, то к другому, словно стараясь обласкать улыбкой всех троих, Лешка чувствовал на себе взгляды новых знакомых, и ему становилось все унылее и горше. Разве мог он соперничать с ними в глазах Наташи? Они вон какие ухоженные, свеженькие. Лешка тут же представил и себя: выгоревшая мичманка, мятый бушлат, потертые на коленях клеши. Все это довоенное, отцовское, несколько лет любовно хранимое матерью. Когда отец пришел домой, сразу же велел перешить все по Лешке: «Я свое отфасонил. Пока покрасуюсь и в телогрейке».
