И тотчас у них завязался горячий спор. Они забыли о моем существовании и всю дорогу, пока мы ехали к райкому партии, спорили о темпах добычи угля. Темпы эти никак не удовлетворяли Егорова.
Когда мы подъехали к райкому, Егоров, не вылезая из машины, еще раз спросил меня: не передумал ли я? Я снова сказал, что остаюсь при первом решении.
И снова я увидел по улыбке, которая блеснула в глазах Егорова, что он доволен моим решением.
— Кое в чем Панченко Илларион Федорович прав, — теперь он словно хотел подбодрить меня, — район наш хотя и трудный, но перспективы имеет хорошие.
Получив направление из райкома, я поехал в обком партии. Я выбрал путь через Алчевск и Кадиевку. Мне хотелось побывать в районе шахты «Парижская Коммуна» — там зимою сорок первого воевал наш 109-й полк.
Я поднимал руку на перекрестках дорог, садился на попутные машины. Это были грузовики с высокими бортами — на таких машинах в годы войны возили боеприпасы. Теперь на них везли лесоматериалы, кровельное железо, цемент.
За Алчевском я сошел с машины и пошел пешком искать знакомые места. Ночь я провел в маленькой низенькой хатке, прилепившейся к краю оврага. Окрашенная белой крейдой, она напоминала мне ту хату, в которой когда-то находился штаб нашего полка. Крыша хаты была ржавой; на ней лежали камни, видимо для того, чтобы сильный донбасский ветер не сорвал ее, а то, чего доброго, не унес бы с собою и всю хатку.
Хозяева приютили меня на ночь, и я лег на холодном земляном полу.
Я спросил старика-хозяина: не та ли это хата, в которой когда-то стояли бойцы 109-го полка.
Хозяин добродушно улыбнулся:
— Та кто его знае… Може тут и стояли хлопцы 109-го…
Вся хатенка снизу доверху была оклеена старыми газетами. Я приподнялся, чтобы лучше разглядеть. Один истлевший лист показался знакомым: это была наша фронтовая газета «Во славу Родины».
Утром я простился со своими хозяевами и снова вышел на дорогу.
Водители не отказывали мне и охотно подвозили меня от одного пункта к другому. Они видели во мне демобилизованного солдата — я был в шинели с перекинутой через плечо полевой сумкой. Грузовик, в котором я ехал, был полон пассажиров. Напротив меня, упираясь спиной в шоферскую будку, сидел маленький коренастый мужчина. Он сидел по-шахтерски — на корточках, и заботливо прижимал к себе детей, целый выводок. Рядом с ним сидела молодая женщина с усталым лицом. На ней была широкая, не по плечам, видимо мужнина, шинель. Когда машину встряхивало, женщина испуганно вскрикивала и припадала плечом к мужу.
Меня всё интересовало: машина, пассажиры, дорога, терриконы, небо. Кто-то спросил меня: демобилизованный ли я.
И я вдруг сказал, засмеявшись:
— Я мобилизованный. Да, да, я мобилизованный и остаюсь работать в Донбассе.
Коренастый мужчина спросил, на сколько я законтрактовался. Я ответил: — на всю пятилетку. Он спросил:
— Какие условия?
Я ответил:
— Условия обычные.
Он спросил, где я буду работать: металл, уголь, стройка?
— Все, — сказал я таким голосом, который, вероятно, удивил моих попутчиков. — И уголь, и металл, и стройка…
И я развел руки, как бы охватывая все, что простиралось справа и слева от дороги.
Коренастый мужчина посмотрел на меня и улыбнулся. Он даже подмигнул — хватил, мол, парень… Я устыдился своего порыва и смущенно попросил закурить. И тотчас со всех сторон ко мне потянулись вышитые кисеты и портсигары, сделанные из алюминия — знакомые фронтовые кисеты и портсигары. «Сколько фронтовиков на нашей земле!» — думал я, оглядывая своих спутников. И я в нескольких словах рассказал им, что эти места, которые мы сейчас проезжаем, мне знакомы по первому году войны: здесь когда-то воевал мой полк, 109-й стрелковый. До войны он входил в 30-ю Иркутскую дивизию, потом был переведен в другую дивизию, но песню он пел старую, иркутскую:
«От голубых сибирских рек к боям чонгарской переправы
Прошла тридцатая вперед в пламени и славе»…
— Сто девятый? — спросил меня низкорослый спутник. — Так это же наш сосед!.. — вдруг радостно вскрикнул он и весь подался вперед. — Сосед справа.
И стал называть мне пункты, где видел наш полк: Моздок, станица Воскресенская…
— Хороший полчок!.. — сказал он.
И, обхватив руками весь свой выводок, доверчиво прижавшийся к отцу, он стал что-то рассказывать жене.
Водитель остановил машину, чтобы переменить скат. Коренастый мужчина, тот, что был на войне моим соседом справа, взял солдатский котелок и пошел в ближайшую хату за водой. Он напоил детей, поправил платьице на старшенькой девочке, перевязал пуховый платок на маленьком.
— Сто девятый, — сказал он, видимо желая продолжить разговор, — ведь вот какая история.
Все время, пока он говорил, он не упускал из виду детей и жену, и когда она встала и подошла к нам, он сказал ей ласково;
— Оленька, вода в котелке свежая, родниковая.
Водитель обошел машину, осмотрел скаты и, вытирая свои замасленные руки, спросил меня:
— И Сидорова вы знали? Подполковника Сидорова… Мы с ним ездили на легковушке.
И по его огрубелому лицу пробежала тень улыбки.
В обкоме со мной беседовал секретарь обкома по пропаганде. Он тоже предложил мне работать районным пропагандистом. Я высказал ему свои сомнения: от жизни я отстал и опыт у меня ограниченный, накопленный только в годы войны, когда я был политбойцом. Агитация, которую я проводил в полку, скорее всего была лобовая агитация. Я агитатор близкой дистанции. Пропагандистская же работа требует более широкого разворота, иной глубины. Справлюсь ли я?.. Хватит ли у меня сил?..
…Свою первую лекцию о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР я прочел тете Поле — старейшему работнику нашего райкома партии. Старая женщина, хорошо знавшая весь район, она эвакуировалась во время войны с райкомом на Урал, а потом вернулась в Донбасс.
Для всех посетителей райкома эта старая седая женщина с выцветшей косынкой на голове была всего-навсего уборщицей. Но для нас тетя Поля была чем-то значительно большим, чем только техническим работником. В райкоме ее шутливо называли «четвертым секретарем».
Однажды я слышал, как она беседовала с зашедшим в райком посетителем, который настойчиво добивался разговора с кем-нибудь из ответственных работников.
— У нас тут все ответственные, — с достоинством сказала тетя Поля. — А вам, собственно, по какому делу?
— Дело у меня тонкое, — сказал посетитель, — сложное, трудное.
Но какое дело его привело в райком, он так и не решался сказать тете Поле. Она вывела его из затруднения, посоветовав:
— Если у вас дело срочное, требующее немедленного разрешения, — сказала она, — то пойдите направо, в оргинструкторский… А если вам нужно посоветоваться, по душам поговорить, то пожалуйте налево, в отдел пропаганды и агитации.
Вот она и была моим первым слушателем. Это было в одно из воскресений. Я дежурил по райкому партии, окна дома были раскрыты, и, сидя у подоконника, я составлял план лекции. Тетя Поля передала в обком партии суточные сводки о добыче угля и о ходе строительных работ. Строительную сводку она даже прокомментировала, упрекая строителей в том, что они хотя и выполнили план, но выполнили в рубле. По ее мнению, строители любят объемные работы, а от мелкой отделки они, как она выразилась, нос воротят.
Передав сводку, она взялась за уборку помещения. Когда она узнала, что я работаю над лекцией о пятилетке, она стала разговаривать шепотом и ходить как можно тише. Она даже принесла мне в чашке колодезной воды.
Я срисовал с карты, висевшей в комнате Василия Степановича, карту Донбасса и по привычке «поднял» ее — цветными карандашами разрисовал реки, холмы, населенные пункты, леса и нанес шахты, заводы, которые нужно восстановить в нашем районе.
Работая над докладом о пятилетке, читая многочисленные материалы, делая выписки из них, я все время спрашивал себя: что же лежит в основе успеха нашей работы, где корни этого стремительного движения вперед, которым охвачена вся наша страна и в частности наш Донбасс?
Партия, государство вкладывают в дело восстановления Донбасса огромные материальные средства. Госплан планирует эти фонды. Но существует еще один фонд, который ни на каких весах не измеришь. Фонд, который учитывается партией большевиков. Это — сила творчества народа.
В четвертую годовщину Октябрьской революции, выступая перед рабочими Прохоровской мануфактуры, Ленин, как это явствует из краткого газетного отчета, говорил, как о невиданном чуде, о том, что голодная, полуразрушенная страна победила своих врагов, могущественные капиталистические страны. «Все, чего мы достигли, — сказал Владимир Ильич, — показывает, что мы опираемся на самую чудесную в мире силу — на силу рабочих и крестьян». Это сила творчества, та чудесная сила, которая дает себя знать и в будничной жизни, и на крутых поворотах истории.
