Они шагают к мониторам, Смехов — по зыбкой тропе, Раиса Матвеевна — обочь, попутно смывая мокрой, хлюпающей травой грязь с сапог.
— Кто поднял золото? — спрашивает Смехов.
— Я подняла, Гриша. Смотрю: лежит на самом виду, точно к себе подзывает, мокрый да темненький такой...
— Значит, тебе премия положена, — прерывает ее Смехов, которому не очень интересно, какой самородок, светлый или темный, сухой или мокрый. Важно, что его нашли.
— Не откажусь, Гриша. Сам знаешь — сыны. Сынам чего-нибудь куплю, — виновато говорит Раиса, словно ей и стыдно, и неловко получать деньги за свою находку. Ведь не заработано!
— Дозвонилась? — отрывисто бросает Костерин, вглядываясь в Раису суженными острыми глазами.
— Нету его в кабинете... Люся обещала...
— Тоже мне! — сердится Костерин. — У Люськи ветер в голове, одни женихи на уме, а ты поверила. Ну, никакого, никакого дела нельзя поручить! Хоть разорвись!
Он выхватывает самородок из рук Смехова и широкими шагами идет к землесосу. Его узкое, сосредоточенное до угрюмости лицо смягчается. Костерину кажется, что подвернулся удобный предлог, чтобы уйти от товарищей, унести с собой находку, первым показаться Торбину. Если, конечно, Торбин приедет. Если не приедет — что ж, пешком унесет золото в приисковое управление. Так поступать не положено по инструкции: самородок-то крупный. Могут и взгреть за такое нарушение... Ну ничего, победителя не судят.
Из березняка на полном ходу выскакивает директорский газик, и Костерин опрометью бежит ему навстречу, прижимая к груди самородок. Те, что стоят у мониторов, видят, как Костерин передает золото Торбину, как подходит длинноногий шофер Бронислав, как они по очереди осматривают самородок. Потом лезут в газик, и машина, подбуксовывая и елозя на мокрой дороге, поворачивает к Пудовому.
— Эй! Алло! — высунувшись, кричит Костерин. — Я поехал! Раиса, подмени меня на мониторе!
Гидравлисты молча смотрят вслед машине, пока она не исчезает в березняке. Листва на березах еще густа, тут и там пламенеют огненно-светлые пряди.
Потом все становятся на рабочие места. Две тугих водяных струи вырываются из сопла мониторов, по-лебединому выгибаются широкой дугой и с глухим шумом бьют в песчаную стену забоя...
Костерин стоит перед решеткой у кассы и стучит в закрытое оконце. Стучит робко и нерешительно: он не уверен, что удастся получить деньги, хотя оформление документов прошло без сучка и задоринки. Документы выписаны на имя «Б. Костерина», что можно понять двояко: и как «бригада Костерина», и как «Борис Костерин». Скорей, скорей надо получать!
И Костерин опять стучит в окно, уже погромче. Только бы получить, а уж там едва ли кто решится отобрать. Пусть попробуют доказать, что самородок подобрал не он, а эта дуреха Раиса Окунева! Краюшкин видел, правда... Черт с ним! Кто ему поверит? И Раиске не поверят. Другое дело — слово бригадира. Кому же верить, как не руководителю бригады?
Что он там, заснул, старый хрыч? Костерин стучит громко и властно — он поверил в свою неуязвимость. Теперь он убежден, что наградные будут принадлежать ему и никому больше. На кой черт дурехе такую кучу денег? Истратит на разные глупости. А у Костерина одним ударом будут решены все жизненные вопросы. Точнее сказать, один вопрос — покупка «Волги». Добавить наградные к тому, что есть, загнать мотоцикл — он все равно что-то барахлит последнее время, — и наберется полная сумма, хоть сейчас поезжай в магазин. Да это же заветная мечта сбывается, Костерин! Только не зевай!
Костерин стучит в окно кассы изо всей силы, кулаком. Из соседней комнаты, где размещен приисковый коммутатор, выглядывает телефонистка Люся. Светлые кудри прижаты наушниками, у пояса болтаются штепсели. Люся объявляет Костерину, что кассира на месте нет, и пытается расспросить о находке. Как они собираются премию делить? Что будут покупать на такую кучу денег?
Костерину не до кудрявой. Пропади она пропадом за такую новость! И надо же — в такую минуту уехать сдавать металл! Что делать? Черт! Что делать? Не слушая Люсиных вопросов, Костерин сквозь зубы цедит:
— Не знаешь, когда приедет?
Оказалось, что кассир приедет только завтра.
Стукнув напоследок кулаком по кассовой решетке, Костерин уходит, оставив за собой недоумевающую и разобиженную Люсю: не ответил ни на один вопрос, даже не посмотрел. Задавака!
А Костерин быстренько шагает к себе домой — на гидравлику возвращаться сегодня он не намерен, незачем. Неприязненно косится на встречных — только бы не останавливали, не заговаривали! Чем меньше будет разговоров, тем лучше.
Но разве можно в мелком приисковом поселке скрыть такое событие? К вечеру о нем говорили всюду, а секретарь партбюро Азначеев даже специально заходит к соседу по квартире мониторщику Краюшкину, чтобы поздравить с удачей.
— Отличились вы сегодня, прямо молодцы! — радуясь, хвалит бригаду Азначеев. — Бригадир-то ваш, Костерин, а? Такую штуку поднял!
Краюшкин сидит за ужином, слушает хвалебные речи Азначеева и ничего понять не может.
— Штуку? Штуку Раиса подняла. При чем тут Костерин?
— Что? Постой, постой, как же так? При мне Торбин все документы на Костерина подписывал...
Они идут к Смехову — его квартира этажом выше, — потом идут на квартиру к Торбину и уже вчетвером шагают в приисковую контору. Дежурного вахтера послали за Костериным. Бригадир является бледный-бледный, но признаться ни в чем не хочет. Самородок поднял он, Раиса тут ни при чем. Вот и Краюшкин видел, как было дело. Ах, не видел? Ах, видел, но наоборот? Понятно, успели, сговорились... Но этот номер вам, друзья, не пройдет...
— Вот что, Борис, — сухо приказывает Торбин. — Документы на стол!
— С какой радости? Не отдам!
— Отдашь. Пока не разберемся — никакой выплаты тебе не будет. Понятно? Аннулирую!
Костерин долго, молча смотрит на директора. Не успел получить деньги, не успел! Эх! Вот не везет! У него вздрагивают руки, когда он выкладывает на стол документы. Тихо в кабинете, только четыре пары глаз внимательно следят за трясущимися руками.
— Но имейте в виду — я так не оставлю! Я буду жаловаться!
Он громко хлопает дверью, так что по всему пустому зданию разносится гул.
Дежурный вахтер вздрагивает, невольно встает и удивленно смотрит вдоль коридора в сторону директорского кабинета. Там слегка покачивается лампочка. Что произошло, отчего Борька Костерин выскочил, как ошпаренный? Вахтер осторожно идет вдоль коридора и как бы мимоходом, но внимательно осматривает сургучную печать на дверях кассы.
Потом идет дальше. Дверь в директорский кабинет полуоткрыта, и вахтеру видны Краюшкин и Смехов. Гидравлисты сидят на диване и смущенно оглаживают обтянутые дермантином диванные валики. Видно, они не ожидали того, что вытворил сейчас Костерин.
Азначеев, поставив ногу на стул, отвернулся и всматривается в темное окно. Торбин вахтеру не виден, он за столом на другой стороне комнаты, но слышен его голос:
— Вот так бригадира мы с тобой отыскали, секретарь! Что ты на это скажешь?
— Ошиблись, директор, — в тон ему отвечает Азначеев, не оглядываясь. — И, кажись, здорово ошиблись. Он нам еще покажет кузькину мать...
Вахтер неслышно прикрывает дверь и уходит на свой пост — туда, где возле входа в кассу стоит тумбочка и стул.
Раиса Матвеевна сидит в кабинете Торбина на том же месте, где вчера сидел Краюшкин, и, отвернувшись к спинке дивана, закрывает лицо ладонями. Торбин со стаканом воды в руке заходит то с одной стороны, то с другой и неуклюже пытается успокоить женщину:
— Будет тебе, Матвеевна, брось! Мало ли чего в жизни не бывает, вот и будем по всякому поводу расстраиваться.
Он видит, как между пальцами появляются крупные слезы, катятся по кисти и запястью, исчезают в рукавах.
— Стыд-то какой, Петр Алексеевич! — прерывисто говорит она, не открывая лица. — Всю жизнь прожила честно, а тут... Сыновьям-то как в глаза глядеть? Мамка, скажут, на чужое обзарилась... А людские попреки как слушать? Вот так, скажут, бригада. А еще борются за звание коммунистической! Как допустили такое?.. Нет уж, Петр Алексеевич, никаких наградных мне не надо.
Она закрывает лицо, кончиками пальцев выжимает слезинки с ресниц и смотрит на Торбина серыми, чистыми глазами обиженного большого ребенка.
— Неправильно! Глупости! — почти кричит, сердится Торбин.
— Бог с ними, с деньгами... — устало говорит Раиса Матвеевна. — В бригаде у нас неладно стало, Петр Алексеич. За тем и пришла — поговорить с вами надо...
В бригаде неладно. Костерин ожесточился, никого не желает слушать. Он то и дело отлучается для разных своих поездок. И всем объявляет, что дойдет до самого высокого начальства, а награда за самородок будет его.
