Утром, когда Мария плескала на воспаленное лицо холодную воду умывальника, Наталья Сергеевна, вдруг помолодевшая и похорошевшая, с оригинальной укладкой смолянистых волос, необыкновенно нежно произнесла: «С добрым утром», а на завтрак предложила краюшку белого калача и крошечный кусочек масла. Хозяйка-ничего не сказала о ночном госте. Это было более чем странно. Если это Федор, о котором они говорили накануне, зачем скрывать его присутствие? А если это каптенармус, то все равно Казанская не видела особой причины молчать о нем. Она вопросительно посмотрела на открытую дверь, как бы интересуясь, почему задерживается Изольда.
— У нее жутко подскочило давление, — не без радости ответила на ее взгляд Наталья Сергеевна. — Сообщите там, пожалуйста, что Изя сегодня на службу не пойдет.
Весь день Мария думала о ночном госте и его отношении к дому, к хозяйке, к Изольде. Когда она увидела помолодевшее и даже чуть похорошевшее лицо Натальи Сергеевны, у нее не было сомнений, что в доме появился человек, близкий и дорогой ей, может быть самый близкий из всех мужчин, но когда девушке сказали о внезапно подскочившем давлении Изольды, она засомневалась в первоначальной догадке. И теперь думала: имеет ли право на сообщение в ЧК?
Тут могли быть какие угодно варианты. Первый, напрашивающийся без труда, — проверка. Пришел посыльный, переночевал, получил о ней необходимые сведения. Второй — мог приехать действительный родственник. То, что он проник в помещение не с парадного, а с черного хода, говорит о его хорошем знании дома, всех его ходов и выходов. Он мог пройти через двор, чтобы не булгачить хозяев. Третий — ночной гость пришел от мужа Натальи Сергеевны, передал ей что-то и незаметно, как появился, удалился. Любая из этих версий имела право на существование, но не давала права ей, разведчице, обнаружить себя преждевременным донесением. К такому заключению пришла Мария, снимая халат и прощаясь до завтра с сотрудницами хирургического отделения.
В сумерках, проходя мимо дома на противоположной стороне улицы, она все-таки не удержалась, замедлила шаги с тайной надеждой заметить что-то нужное ей одной в окнах. Но там, очевидно, жили своей, далекой от ее забот и тревог жизнью: никто не выглянул, ни одна занавеска не откинулась. Марии снова предстоял вечер единоборства.
В доме Натальи Сергеевны было тихо, как в морге, но тепло и пахло чем-то вкусным, скорее всего тушеной бараниной, печеным тестом. От аромата у Марии даже слегка закружилась голова. Убегая от соблазна заглянуть на кухню, она на цыпочках проскользнула в свою комнату. Дверь оставила неплотно прикрытой. Не раздеваясь, присела к столу, пододвинула роман Андрея Печерского «В лесах», открыла на заложенной странице. Но читать не могла: не только буквы, строчки сливались в сплошную черноту. Свет зажигать не стала, хотя еще в полдень на электростанции ликвидировали последствия диверсии.
За дверью по-прежнему не ощущалось признаков присутствия мужчин. Это заставило еще больше насторожиться, напрячься. Хотя нужно было, просто необходимо, перейти в противоположное состояние. Умом понимала, а совладать со своими нервами не могла. Ведь ее длительное отсутствие на вечернем чае, затаенность могли быть по-своему истолкованы теми, кто находился в других комнатах. Наконец она заставила себя встать, зажечь свет.
В доме как будто только и ждали этого: в коридоре раздались шаги, и до ее слуха донеслись голоса. Как показалось Марии, они были громче и возбужденнее обычных. Хозяйка уверяла кого-то, что квартирантка только что вернулась, иначе она давно заглянула бы в кухню. Постучав скорее для приличия, будучи уверена в разрешении, Наталья Сергеевна открыла дверь и тут же представила жиличке своего попутчика:
— Прошу познакомиться. Это Федор Федорович. Тот самый, о котором мы с Изей говорили. Думаю, вам будет интересно и полезно узнать его ближе.
В маленькую комнату шагнул высокий мужчина в кителе железнодорожника. Черная квадратная борода, высокий лоб с залысинами делали его лицо запоминающимся. Интеллигентное и в то же время холодное, как мрамор, оно не притягивало, а скорее отталкивало, а пронзительный, как удар шпаги, взгляд даже пугал поначалу.
— Федор Федорович Угрюмов, — представился гость, виноватой улыбкой как бы прося прощения за свою фамилию, подчеркивающую характер.
Маша протянула руку, не для поцелуя, а для пожатия, и тотчас ощутила крепость тренированной руки. Она знала, что такие руки не принадлежат людям, имеющим дело с лопатой или кувалдой. Если же и прикасаются к металлу, то лишь в виде рукоятки нагана или эфеса шашки. Она обрадовалась своей маленькой удавшейся хитрости. Слабая улыбка скользнула по ее лицу. Но и она не осталась незамеченной. Чернобородый еще проницательней заглянул в глаза девушки. Чтобы запутать противника, Маша как можно искренне произнесла:
— Именно таким я представляла вас.
Кустистые брови гостя удивленно вскинулись.
— Я же предупреждала тебя, Фрэд: Маша очень непосредственная, — ласково сказала хозяйка, касаясь локтя Угрюмова. — У нее что на уме, то и на языке. Не смущайтесь, милочка.
— Нам будет приятно, — заговорил гость, вкладывая в интонацию всю возможную для него душевную теплоту, — если вы подарите свой вечер нашему маленькому обществу.
Маша вскинула на него глаза. В них вместе с радостью проглядывалась и настороженность: не уловил ли он ее волнения, не того, о котором говорит хозяйка, присущего всякой в меру воспитанной девице, а волнения, идущего от ощущения встречи с ловким и сильным врагом, каким представили его в отделе? Впрочем, может быть, она ошибается, и стоящий перед ней не Финстер. То, что он не имеет отношения к паровозам (ни на лице, ни на руках нет следов въевшейся угольной пыли), ей стало ясно с момента рукопожатия. Но этот факт не дает ей права считать его главным лицом готовящегося мятежа.
Видя ее замешательство, Федор Федорович легко переключился на интонацию умудренных опытом мужчин, с которой они обычно уговаривают смазливых, но недалеких девушек:
— Неужели вы уже обещали его другому счастливцу? Кто он, если не секрет, конечно?
— Фрэд, оставь, пожалуйста, этот тон для своих… — хозяйка замешкалась на секунду и закончила просьбу весьма своеобразно: — безбилетных пассажирок. Машенька девушка чистая.
— Пардон, — склонил большую голову с глубокими залысинами Угрюмов, — я вовсе не хотел вас обидеть. И не ищите в моих словах фривольностей.
Наталья Сергеевна укоризненно взглянула на него, как бы говоря: «Ах, Фрэд, вечно ты проявляешь свое солдафонство», а вслух сказала с горчинкой:
— Не придавайте значения его намекам. Мы действительно будем рады, если вы разделите с нами семейный праздник.
— С удовольствием, — признательно посмотрела на хозяйку квартирантка. — Но позвольте мне чуть-чуть привести себя в порядок.
В это время из глубины столовой раздался призыв Изольды:
— Скоро ли вы?
— Вы и так прелестны, дитя мое, — сказала Наталья Сергеевна, протягивая Маше полные короткие пальцы.
— Прошу вас, — предложил ей руку и Федор Федорович.
Обычно закрытая, столовая была освещена не только люстрой, но и всеми настенными бра. Свет делал ее более просторной и высокой. Стол красного дерева манил к себе обилием посуды, очевидно, семейного сервиза, до поры до времени покоившегося в каких-то тайниках. Полная, как хозяйка, супница источала аромат наваристого куриного бульона, салатница возвышалась над скатертью пирамидой зелени, бросались в глаза краснобокие яблоки, едва умещавшиеся в вазе. Сервировку дополняли бутылки вин, названия многих из которых Мария или не знала, или успела забыть.
За столом, кроме Изольды, сидел моложавый белобрысый мужчина в кителе, на котором были видны следы погон, аксельбантов и орденских планок. При появлении хозяйки и ее спутников он поспешно поднялся и, точно в ожидании команды, застыл над столом, придавливая бледной рукой накрахмаленную салфетку.
— Константин, друг нашего дома, — сказала Изольда, глядя на Машу. — Заочно вы уже знакомы.
— Когда Изя рассказала вашу историю, — зарокотал красивым сочным баритоном военный, — я буквально обалдел. Вы — и вдруг невеста Юрия Васильевича… как тесен мир…
Маша успела заметить, что при своем монологе Константин несколько раз бросал беглый взгляд за ее голову, туда, где стоял Угрюмов. Тот очевидно, как она догадывалась, дирижировал его поведением.
Казанской ничего не оставалось, как только изобразить приятное удивление, смятение и в порыве надежды на хорошую новость о женихе буквально сорваться с места, бежать к Константину, чтобы прикоснуться к его руке.
— Где, где… он теперь? — давясь слезами радости, преданно глядела в нагловатые глаза каптенармуса робкая гимназисточка, наивно верящая всяким россказням, если они были связаны с именем избранника сердца.
