Как же в первый раз ее я сам увидел?
Если не забыл я, в Истре это было. Весна бурная была, все таяло уже. Таяли снега… Молодые, тонкие, согнутые в дугу, с примерзшими к земле вершинками, березки еще не распрямились.
Я шагал по дороге. Каждый день я ходил по ней, по этой дорого.
Солнце склонялось все ниже, шло на закат… И вот тут я вдруг увидел, как в кустарнике, в метрах десяти засветился маленький синий огонек. Как пылающий уголь.
Я стоял и не двигался с места. Прямо на глазах моих уголек этот все разгорался. Из синего он превратился в зеленый, потом — в красный и — опять в синий. Все время менялся. Иногда почти уже потухал, но потом опять вспыхивал.
Я боялся спугнуть его, даже дыхание затаил — боялся, чтобы этот непонятный огонек не исчез.
Потом, медленно ступая, не сводя глаз, шаг за шагом я стал приближаться к кусту и осторожно раздвинул ветки.
Никакого огонька не было.
Я внимательно оглядывал каждый листок, каждую ветку, но ничего так и не нашел… Только там, где горел этот огонек, с кривого сучка свисала капля дождя. Обыкновенная белая капля.
Я в первый раз долго не хотел верить, что я и впрямь видел эти волшебные огоньки.
Но после, в Березовке, опять наткнулся на нее, на эту изумрудную и рубиновую, бриллиантовую метающуюся каплю. На этот раз в каком-то можжевеловом кусту. Так же как в первый раз, крадучись, я стал подбираться к ней. Но это оказалась капля смолы. Потом, в третий уже раз, — в лесах под Москвой, когда я собирал грибы.
Что это за огонек такой и что нужно, чтобы увидеть его?
Капли для этого недостаточно…
Для этого: первое — необходимо удачное сочетание тени и света; второе — солнце должно быть яркое, и третье — надо смотреть против солнца — зайти к этой капле с противоположной от солнца стороны.
Только тогда этот огонек будет гореть.
…Не все его видят.
Я ведь их так и не видел ни разу у нас в Зауралье, хотя лоси там водятся. Когда же с войны вернулся и было голодно очень, я не раз ел мясо лосиное. Мужики таскали потихоньку из лесу.
Но даже и шкуры сохатого я не видел.
В Перми, где я до войны учился, однажды, последней предвоенной зимой, лось переплыл Каму и зашел в город. Не знали, что с ним делать, и все были встревожены… Никого не хотел слушаться. Встал посреди улицы и перегородил все движение. Пришлось его милиционеру задержать. Хотели его доставить в зоологический сад, но он свалился и умер. Испугался городского транспорта.
Об этом даже и в газетах писали…
Это случается и случалось: лоси заходят в города, особенно сейчас, когда города столь быстро застраиваются. В Москве у нас, не далее как в прошлом году, лось заблудился. Тоже в новом Юго-Западном районе дня три в зоне старого леса ходил. Выйти никак не мог. То на Университетском появлялся, то на Ломоносовском.
Но и этого лося я не видел.
И вот, недалеко под Москвой было, пошел прогуляться. Весной… Все уж растаяло, но сильная еще капель держалась. Канавы с верхом были наполнены черной торфяной водой.
Мы с товарищем, помню, были… По асфальтовой дороге шли, по шоссе, с полкилометра, наверно, прошли.
Смотрим, а за деревьями, возле самой дороги, они стоят. Двое. Длинноносые, с могучим загривком…
Вроде? И никаких рогов у них не было. Лбы только большие… Задумчивые такие! Спокойно так стоят. Смирно… И не подумали даже уходить, когда мы к ним приблизились. В нашу сторону смотрят.
Мы уж совсем рядом, только канава нас разделяет. А они не уходят, глядят на нас.
Очень меня это удивило.
Я думал обойти канаву, но вода всюду так разлилась, и близко обхода нигде не было…
Я снял шляпу — очень хотелось их как-нибудь подмануть — и протянул шляпу к ним… Но они недовольно так на меня поглядели и ушли в частый ельник. Внимательно так на меня поглядели. Увидели, что человек как-то странно себя ведет, и на всякий случай ушли.
Ох и ругал же я себя!
Мне говорили, что там заповедник и их там каждый день видеть можно. Но сколько я ни ходил, больше я их так и не увидел.
Ах эти мальчишки, живущие у моря! И те, что ловят бычков в Стрелецкой бухте, и те, что облепили отдаленные и ближние прибрежные камни…
Мальчишки Севастополя, Сухуми, Неаполя. Все равно какие. Они везде одинаковы…
Намотав леску на палец, сидят они где-нибудь в Гагре на скале. Надо любить море так, как любят они, чтобы целыми днями простаивать с удочкой у пирса, чутко прислушиваться к ее неверному дрожанию и возвращаться домой с двумя бычками на шнурке.
…Я лез вверх по откосу. Было душно, жгло и слепило солнце, и хотя я только что выкупался, подниматься по жаре, по солнцепеку этому, было тяжело — каждый шаг давался мне с трудом.
Наконец я добрался до грани: обрыв кончился. Пахла нагретая хвоя, звенела трава, в окружении зелени невдалеке белели домики, начинался пригород.
Здесь, на самом гребне горы, у обрыва, росла сосна, раскидистая, кривая.
В ее тени, под пригнувшейся веткой, стоял с поднятой вверх головой парнишка.
Я не успел стереть пот со лба, как передо мной, вместо одного, их оказалось двое. Второй, спустившийся как раз в эту минуту с дерева, был в не застёгнутой отцовской робе и своих коротких, вымазанных смолой штанах.
Весь — как воронье яичко. Я думал сначала, что это он от веснушек такой. Но потом увидел, что веснушек на его носу было не больше, чем полагается. Так что дело и тут не столько в веснушках, сколько в смоле… Его товарищ был маленький, с заботливой белой челочкой, а он — босоногий, крепкий. С черной головой, со сросшимися бровями.
В руках парня, свалившегося с дерева, был краб, необыкновенный краб. Краб был багровый. Краб был красный, розовый. Очень красивый краб. Я до того только один раз видел такого краба.
Хотя помню, как я сам тоже пытался ловить крабов.
Стянув с себя брюки и укрыв свои пожитки на берегу, сидел и разбирал омываемые прибоем камни. Иной раз мне везло. Только отворачивал от скалы скользкую глыбу, как из-под нее выскакивал краб. Он отплывал, боком, боком, гребя клешней в сторону. Я хватал его рукой. Но вода моря так обманчива, мои движения оказывались неверными.
Двух я все же поймал. Посадил их в стеклянную баночку с водой, а потом ходил, всем показывал. Правда, эти крабы не были столь большими. Это были мелкие крабы, они были довольно невзрачные: серые, под цвет камня, маленькие. Но все равно я их ловил и боялся. Ведь и такой маленький крабик давит ох как крепко.
Краб, которого держал парнишка, был большой, крупный. И был он красный-красный. Пунцовый краб.
Я попросил уступить его мне.
Дружки переглянулись. Конопатый, с лицом в темных пятнах смолы, то г, который лазил на сосну, поглядел на своего товарища. Он ему что-то сказал, и они мне отказали… Затем они еще раз между собой посовещались, сказали, что дадут мне другого краба.
— Где же вы возьмете? — с недоверием спросил я.
— А у нас еще есть, — ответил веснушчатый.
Его добрый белый брат, тот, что сам на дерево не лазил, с усмешечкой поглядел на меня и пальцем указал вверх на сосну:
— Там… Поглядите вот.
Крабы на сосне? Этого еще не хватало! Я ничего не понимал. Хотя уже видел, что там пристроена какая-то дощечка.
Но паренек, вместо ответа, дал мне подержать краба.
Я взял краба. Он — пел!
Удивленно, с опаской, я взглянул на руки свои. В моих руках была чудесная тонкая вещь, живая музыкальная коробочка.
Краб был полый, поэтому он весь звенел… Он не шелестел даже. Нет, именно пел. Видимо, в него сочился воздух, от этого и был он такой звучный. Гудящий краб.
Как же так это сделано?
Я вертел и руках волшебную маленькую игрушку и с недоумением оглядывал ребят. Почему же он пустой? Ведь крабы, которых я ловил сам, сгнивали на другой день. Портились. А этот целый был… Впрочем, я однажды видел уже на рынке такого же пустого, позванивающего краба… Но за него просили много денег.
Ребятишки только ухмылялись.
И все же, под большим секретом, я все узнал…
Ну конечно, все дело в доске! Я сразу должен был догадаться.
Они их, этих крабов, ловят и с доской с этой лезут на сосну… (Предварительно их варят: краб краснеет, когда его кладут в кипяток.) Сначала варят, потом кладут на доску. Потом — лезут на сосну.
Очень скоро про эту дощечку узнают муравьи. Муравьи ведь живут не так, чтобы каждый муравей сам по себе.
Если один муравей узнал, то и все узнают.
И уже ползут один за другим муравьи. Ползут по одному и тому же месту. Дорога целая прокладывается…
Скоро от краба остается один остов.
Получаются такие вот пустые крабовые коробки. Прекрасная память о лете, о побережье… Память о Кавказе или Крыме, об этой жесткой, об этой сухой земле…
Не много нужно дней, чтобы от вашего краба остался один только костяк.
