Директор наш, Кирилл Павлович, был, правда, человек осторожный, и так запросто его бы энтузиастам не поймать, да помогло то обстоятельство, что как раз в это время от нас сверху потребовали представить развернутый план работы института до 2000 года. Мы дали один вариант, нам его завернули: нет настоящей перспективы, нет генеральной линии, у вас, дескать, каждая лаборатория тянет все в свою сторону, а надо что-то такое… эдакое!.. Уж мы ломали, ломали головы, что же вписать в этот план, что же изобрести та-кое-эдакое — ничего не могли из себя выжать. Вот тогда кто-то (уж не Эль-К ли? Теперь проверить это трудно, никто не помнит) и предложил идейку насчет системы автоматизации экспериментов. Кирилл Павлович и ухватился за нее, тем более что выборы в академию подпирали, он тогда еще член-корром был и ему важно было не ударить лицом в грязь перед президиумом. И наш филиальский президиум за это ухватился, от них тоже планы требовали, и им тоже импонировала мысль, что потом и остальные институты к этой системе подключить можно будет.
Сыграло свою роль также и то, что заместитель председателя нашего филиальского президиума по хозяйственной части — Михаила Петрович Стопалов — был у нас человек масштаба отнюдь не районного и даже не областного, а… хочется сказать — космического. Замечательный был в своем роде тип, о нем стоит сказать чуть подробнее. Настоящий сибиряк, телосложение имел богатырское, ростом более двух метров, силы медвежьей, и голос — как иерихонская труба, а вокруг огромной башки — грива седых волос. Умом тоже не был обижен, а уж оратор — феноменальный! Часами мог говорить! Братья его так и остались в родной деревне, занимались охотничьим промыслом (в областной газете даже как-то была статья напечатана «Егерь Стопалов», надо думать, не без подсказки Михаила Петровича — брат Алексей, копия брата Михаила, был там сфотографирован в куньей шапке, в какой ходил и сам М. П., а у ног его лежал узлом завязанный тигр), итак, братья занимались охотничьим промыслом, а Михаила Петрович, как вернулся с фронта, выучился и осел поначалу в Москве, где, рассказывают, весьма и весьма успешно продвигался по службе, достигнув едва ли не замминистра… Однако и характер у него был — тот еще! Вообще-то, человек он был добрейший, кому мог, помогал, интриганов не терпел, был демократичен, прост — и выпить в доброй компании (а выпить мог он, по-моему, ведро), и с молодежью побороться «на лопатках», и порассказать историй, песни попеть, но… и пошуметь любил, это уж точно, а соглашаться с кем бы то ни было никак не любил, спорщик был великий, тут ему все едино было, что начальник, что подчиненный, а что и совсем сторонний человек. Бывало, идешь мимо президиума по улице, слышишь, будто отдаленный грохот, гул, треск, озираешься: то ли лес бульдозером валят, то ли установку некую запустили? Пройдешь еще, прислушаешься… А-а, это же Михаила Петрович на кого-то рассердился: «Эти бандиты из коммунального отдела!.. Они думают, что меня можно одним выстрелом повалить! Да я их с кашей съем!.. Р-р-р!» Несчастными бандитами, которых он съест с кашей, оказывались, разумеется, не только сотрудники коммунального хозяйства, но и представители других организаций и ведомств, действительно не проявившие деловой сметки или просто не согласившиеся с мнением Михаилы Петровича. Эта, мягко говоря, шумливость его и стала, видно, причиной некоторого изгиба в его столь блестяще начавшейся карьере. Михаила Петрович «погорел» раз, другой, третий… наверное, и девятый, и десятый, а в конце концов… плюнул на все, провел два года в экспедиции на Чукотке, а потом приехал к нам в городок. Удаленное и отчасти автономное положение нашего филиала, соединенного в то же время многоразличными связями с центром, со всей страной и рядом зарубежных государств, его в какой-то мере устраивало. А сломлен Михаила Петрович не был, нет. Падения его ничему не научили, страсти его обуревали, и лишь изредка нападала на него хандра, и тогда жалел он, что «опоздал лет на двадцать родиться» — баррикады нужны ему были!.. Ну что за человек, а?! Воевал на фронте, трижды ранен, над правой грудью такая дырка видна была, что кулак можно просунуть, на Севере замерзал, медведь на охоте его мял (я следы всего этого у нас в финской бане наблюдал лично), и с высоких постов его снимали, а вот поди ж ты, подавай ему еще баррикады, опоздал родиться!..
Короче, Михаила Петрович мало походил на тех хозяйственников-прохиндеев, которых с таким юмором описывает наша художественная литература. И понятно, что, услыхав краем уха про Систему, он тут же сделался самым горячим сторонником этой идеи, направил всю свою кипучую энергию, весь свой темперамент на ее реализацию. Вероятно, ему мерещилось ночной порой, как Система эта охватывает своими щупальцами уже не только наш институт, но расползается все дальше, дальше, подбирает под себя всю область, а там и всю Сибирь, Урал, срастается с другими системами, занимается все более сложными задачами, вмешивается в процесс управления научно-техническим прогрессом, и вот уже и центр не может без нее, и… наконец его, Михаилу Петровича, вызывают наверх: «Извини, брат, вышла ошибка, теперь мы видим, какого человека лишились, вот тебе ключи от города, действуй!..» Такая рисуется мне картина, но, может, я и ошибаюсь…
Безоговорочная поддержка Михаилы Петровича, в руках у которого были фактически все материальные и финансовые ресурсы, решила дело. Мы навели справки: один ленинградский почтовый ящик как раз разработал для другого, московского почтового ящика вычислительный комплекс, который в принципе, после известной модернизации, мог сгодиться для наших целей. В Москве этот комплекс якобы зарекомендовал себя хорошо (пишу «якобы», потому что точно мы ни тогда, ни позднее, к сожалению, узнать так и не сумели — уж очень засекречен был московский ящик). Мы заключили договор с Ленинградом. Пристройка под вычислительный центр была у нас почти готова. Ленинградцы довольно быстро внесли необходимые изменения в конструкцию, и скоро весь наш задний двор был заставлен контейнерами с блоками Системы.
Не буду описывать, как мы перестраивали пристройку (в ней чего-то там недоучли, и она оказалась маловата, для Системы требовался зал в 400 кв. метров), как отправляли обратно часть контейнеров (по ошибке были присланы части от другой системы) и ждали недостающие, засланные в Кишинев, блоки нашей, — это дела житейские, и не так уж много они отняли времени. Тем более что весь институт без исключений деятельно участвовал в устранении названных и всяких других накладок. В частности, на перестройке пристройки отрабатывали по нескольку дней буквально все сотрудники (и старшие, и младшие, и лаборанты, кроме Опанаса Гельвециевича, разумеется), теоретики наши пилили доски, лазерщики клали кирпичи, ядерщики красили крышу, отдел химфизики, который в это время выдавал слабые результаты, был целиком прикомандирован к стройке «вплоть до окончания работ»…
Словом, не прошло и года, как все было сделано, переделано, улажено, утрясено, Система была водворена на свое законное место, смонтирована, подключена к сети…
Конечно, она не работала. Но никто и не ожидал, что она заработает сразу. Поставщики просили три месяца для наладки главного процессора и полгода для задействования всех каналов связи… Система не пошла… хотя все были уверены, что она вот-вот пойдет, и уже приехала приемочная комиссия. Впрочем, основные цифры, характеризующие историю наладки, я вам уже называл. В дополнение к вышеприведенному списку скажу еще, что за все время, которое охватывают мои записки, точные сроки установить трудно, главный конструктор перенес два инфаркта, наш директор, Кирилл Павлович, — один, и тоже из-за Системы. У заведующего отделом автоматики (а в институте, ясно, был создан отдел автоматизации), парня сравнительно молодого, случился инсульт. Еще один сотрудник из отдела запил и попал в больницу. У одной из ленинградских конструкторш, сидевшей здесь у нас в городке на наладке, произошел, извините, выкидыш. За тот же период из отдела автоматизации уволилось 27 (двадцать семь) человек при численности отдела 12 (двенадцать) штатных единиц; приезжие ленинградцы говорили, что на их предприятии в связи со всей этой историей текучесть кадров возросла до 40 %, и так далее…
Постепенно глубочайшее уныние овладело всеми нами. Работоспособность понизилась, сужу как по себе, так и по производительности коллектива в целом: например, за 197… год ни один отдел, ни одна лаборатория не выполнили плана. А ведь это были уже урезанные планы, поскольку все лимиты сожрала Система! Ходили мы все пришибленные, понурые, начальство в сторону вычислительного центра и смотреть боялось. Там люди сидели днями и ночами, зеленые, обросшие, страшные. По залу нельзя было пройти: кабели, провода, обрезки вентиляционных труб, снятые со стоек короба, картонные ящики, рулоны бумаги для печатающих устройств… Подняли головы недоброжелатели. Посыпались письма — в горком, обком, в Президиум, в ЦК; директор наш говорил, что ему в Москве показывали целые стеллажи, заставленные папками с такого рода «телегами», в том числе и анонимными. И в чем же только нас не обвиняли — ив развращении малолетних (на уборку территории однажды были мобилизованы учащиеся физматшколы, над которой мы шефствовали), и в пособничестве иностранным разведкам (зарубежных гостей у нас бывало много, но за шпиона уборщицы приняли корреспондента журнала «Огонек»), и в нарушении финансовой дисциплины (вот это было, ничего не попишешь), и во многих других грехах еще… Главный конструктор, нервный ленинградец, боялся показываться у нас в городе, приезжал всегда ночью, в гостиницу не шел, а отправлялся прежде в ВЦ, где и ночевал на диване. Любопытно, что туда же, как рассказывали ребята, незамедлительно являлся Михаила Петрович, неведомо как узнававший про приезд конструктора. «Что же ты делаешь с нами?! — кричал с порога Михаила Петрович. — Под суд тебя отдать надо!.. Жаль, опоздал ты родиться! В прежние времена тебе в наши края командировку не на три дня определили бы!.. Ну ладно, ладно, не расстраивайся. Бывает. Теперь не прежние времена. Давай выпьем, поговорим по душам. Прими стакан спирту — напряжение снять. Что?! Сердце?! Нельзя, врачи запретили?! Ерунда! Ты их не слушай! Сегодня выпей как следует, а завтра во всем разберешься, и заработает твоя машина. Здесь без поллитра все равно ничего не поймешь! Ну, садись, рассказывай, что думаешь делать? Как будем жить дальше?»